Голос Миши задрожал, ему стало стыдно. Надулся, ушёл к морю. Ходит там один и сердитый.
Сидит в комнате, разложил свои бумаги.
Маша вошла, осторожно спросила:
– Мы в Севастополь хотели?
– Я поработаю тут… – хмурится Миша. – Раз свободное время… Так, кое-что в голову пришло…
– Да, хорошо, Мишенька, – отвечает шёлковая Машенька. – Конечно. О чём речь.
В голову Мише, однако, ничего не пришло и прийти не могло в таком состоянии. Он угрюмо перебирает бумажки, перечитывает, смотрит в окно. Срывается с места, бежит за Машей. Догнал на море уже.
– Маш! Ладно, чего там. Поехали… Ну, что ты.
Маша всхлипывает у него на груди.
– Я понимаю, ты думаешь, что я сумашайка. Нет, Миша, честно, нет. Я боюсь очень. Мне кажется, вот-вот что-то случится. Что-то нехорошее.
Миша отвечает как-то невпопад.
– Ты не думай, что я что-то демонстрирую… Я думал, может, пописать чего-нибудь, раз свободное время… Просто как-то стыдно ничего не делать здоровому мужику…
– Ты меня любишь. Это твоё дело.
– Понимаешь, зайка, мы, мужики, так уж устроены – счастье счастьем, а работа работой. То, что даёт блаженство, делом быть не может, это железно.
– Пожалуйста, не сердись на меня… Эти помидоры чёртовы на завтрак… Мне и в голову не пришло, что ты их не любишь. А я всегда ужасно расстраиваюсь, если делаю что-нибудь неправильно. Я должна жить с мыслью, какая я хорошая…
– Понятно – смеётся Миша. – Отличница Маша! Всё экзамены сдаёт…
Гуляли по Севастополю, веселились от молодости, хотя ничего особенно весёлого в Севастополе нынче нет.
– Эх, – вздохнул Миша, – когда же проснётся русский дух? Где она, богатырская сила?
– Проспится после пьянки и проснётся, – ответила Маша. – Слушай, мне бы это самое… в комнату для девочек, короче…
– А вон кафе какое-то. Пошли.
Маша направилась в уборную, а у Миши зазвонил мобильник. Когда она вышла, сразу поняла по его опрокинутому лицу – беда.
– Что, Миша, что?
Миша ответил не вдруг, промычал что-то.
– Авария. Там, в деревне. Лена, Даша в больнице… Чёрт, чёрт, чёрт!
Миша стукнул кулаком по старенькому столику бедного, советского ещё кафе, так что ёкнулись специи в стеклянных бочонках и салфетки в пластмассовом стаканчике.
Тут у Миши сознание стало работать с перебоями, как-то больше вспышками. Он всё бежал. Бежал к самолёту, бежал домой, бежал по коридору провинциальной больницы.
В глазах стояли картины катастроф: звон стекла, визг тормозов, крики, кровь на асфальте, недвижная детская рука, свисающая с носилок, накрытых простынёй или чем они там их накрывают. Миша стискивал зубы, мотал головой, пытаясь картинки эти прогнать.
Только у постели Даши пришёл в себя. Даша пострадала несмертельно – рука ушиблена и шишка на лбу, а Лена и совсем оказалась здоровёхонька.
Миша гладил Дашу по рукам, по лицу, целовал в щёчки.
– Доченька, ну как ты, ну что ты, дочура…
– Так мы же сзади сидели, Миша, – рассказывает Лена. – Она головой ударилась, и я головой, только я в просвет попала, между сиденьями… Ничего себе съездили за продуктами, да?
– Болит? Что-нибудь болит? С головой всё в порядке?
– Нет, уже не болит, – ответила Даша. – Бабушку жалко.
– Ты ложись, спи, тебе больше спать надо, – говорит Лена. – Всё теперь в порядке, теперь папа приехал…
Даша вцепилась папе в руку, смотрит серьёзными глазёнками.
Лена и Миша присели в больничном коридоре – бедном, но чистом и приличном коридоре провинциальной больницы. Лена обняла Мишу, заплакала.
– Они, скоты, уже в пятницу днём все пьяные… И этот гад на грузовике… Мама сразу, не приходя в сознание… И дядя Толя… А мы сзади…Что теперь делать, что делать…
Миша ласкает Лену, вздыхает горько и нежно.
– Что делать, Ленок. Пропало лето. Поживём в Москве, ничего. Главное, вы у меня живые.
– Да, да, – шепчет Лена. – А ты где был? Еле дозвонилась.
– А я за город поехал, к приятелю. Глушь, три часа выбирался. И не позвонить – там едва пробивает.
– Так в глазах и стоит, – качает головой Лена. – Так всё и стоит, не уходит.
Звонит Мишин телефон. Миша взглянул на дисплей, не ответил.
– Миша, телефон, – говорит Лена.
– Потом перезвоню, мне сейчас ни до чего…
– Да, – соглашается Лена. – Дом-то мамин продавать придётся.
– Продадим, – отвечает Миша. – Даше рентген делали?
– Да, конечно, Миша, тут врачи все хорошие. Хирург только запойный, но он вчера вышел как раз.
– Откуда вышел?
– Из запоя. Миша, как у нас люди страшно пьют всё-таки… Что это с нами?
– Интересно жить хотим, – слабо усмехается Миша. – Нам праздник подавай!
– Ага, праздник будет у парня – два трупа и тюряга впереди. Мишка, никогда пьяный за руль не садись! Лена трясёт Мишу за грудки. – Клянись! Дашей клянись!
– Хорошо, Лен, клянусь Дашей. Только не тряси меня, мне и так тошно.
Из больницы Дашу выписали через несколько дней. Семейство осторожно укладывалось в машину – Миша нёс Дашу на руках, хотя она сама могла ходить. Даша печально смотрела на закрытый домик.
– Скоро черника… Мама, может, останемся?
– Котик, я не могу одна. У меня сил не хватит.
– А с папой?
– Папе работать надо. Вот, может, через месяц, в августе, да, Миш?
– Может быть.
Миша какой-то сонный, заторможенный.
– Миш, а ты чего как спишь на ходу?
– Да так…
Миша смотрит на убегающую дорогу. Примерно каждые восемьсот метров здесь лежат цветы и поминальные веночки – последняя фраза в рассказе о чьей-то злосчастной жизни. Частотность этих фраз может ужаснуть внимательного наблюдателя, но Мише сейчас не до этого. Он точно придавлен.
Дома не лучше – опять пьяный Костян на кухне, и почему-то под столом. Заполз. На вопросы не отвечает, мычит, машет руками.
– Миша, чёрт с ним, – говорит Лена. – Давай вещи разберём. А он пусть сидит под столом, как обезьяна в зоопарке.
– Папа, смотри, у меня новый зверь, – Даша приносит игрушечного тигра. – Это откуда?
– Миш, тут музыкальный центр какой-то, – кричит Лена. – Новенький!
– Слушайте, это Костян, наверное, банк ограбил, – отвечает Миша. – Ничего этого не было, я уезжал. Ладно, как проспится, разберёмся. Пока не трогай ничего, Лен, хорошо? Дашура, давай мы тигра отложим в сторонку. До выяснения обстоятельств. Мне что-то всё это не нравится.
Ночью Лена заплакала, обняв Мишу.
– Мишенька… Вот ты и Даша, и всё, и больше никого… больше ничего… Такое счастье, что ты у меня есть, такое счастье…
Миша ничего не отвечал, не мог. Только гладил её по голове.
Ранним утром, когда семья ещё спала, Миша постучался в ванную, где заперся Костя.
– Открой, живо!
Костя открыл, скорчился в воде.
– Ну, что у нас происходит? – осведомился Миша.
Костя молчит.
– Откуда деньжишки? На что шикуем, спиваемся и покупаем тигров?
– Они сказали – отнести сумки. Я отнёс. А потом по телевизору показали…
– Что показали? Тебя показали?
– Улицу, дом. Этот замминистра, Корольков, ну, его грохнули. Это на этой улице. Чердак. Я сумку отнёс.
Миша всё понял и садится прямо на пол ванной.
– Ты говорил – охранное предприятие, лицензия!
– Уже нет никого, – убито ответил Костян. – И дверь на замке, и ни по одному телефону…
– Понятно, нашли лоха, подставили – теперь можно гулять. Ты соучастник, тебе это ясно? Года четыре – без вариантов.
– Может, не найдут? – с надеждой спрашивает Костя.
Миша качает головой.
– Постой… Это ты… на эти деньги?? Моей дочери игрушки – на эти деньги? Придурок. Долбаный придурок, мразь. Убирайся из моего дома и цацки свои прихвати, а то я их выкину в помойку.
Миша выходит из ванной, мокрый Костя, наспех завернувшись в полотенце, бежит следом.
– Миша, прости, Миша! Я не знал! Они сначала дали зарплату, а потом сказали, будет поручение! Я ничего не знал!
Я думал, это по частному сыску что-нибудь. За мужем чьим-нибудь следить! Мишка, я сам с ума схожу!
– Какой же ты дурак-то оказался, братец ты мой!
– Миша, мне так плохо, – заплакал Костян. – Человека убили, а я помог, получается. Миша, а если я пойду и всё расскажу, меня арестуют?
– Думаю, да. Господи, сколько же вас, русских дурачков, попадает в зону, в восемнадцать, в двадцать лет! А всё лёгких денег надо, всё сладких ощущений не хватает. Пороть вас некому. Я тоже хорош – ведь видел, что с тобой неладно, а мимо прошёл. Не до тебя было. А что сейчас – сухари сушить?
– Дня четыре на улицу не выходил. Боюсь жутко. Миша, ты думаешь, точно посадят, да? Но я же ничего не знал.
– Не ври. Всё ты знал. Сразу ведь догадался, что в сумочке, правильно?
Костян принимается рыдать.
– Реветь не надо. Надо принимать решения. Да, – говорит Миша уже будто сам себе. – Надо принимать решения. Надо.
Миша в своём кафе. Взял тарелку борща – перекусить. Машет уборщице:
– Полинка, давай пообедаем!
– Да я, Миш, на диете, вечером не ем ничего.
– Что ж, каждый по-своему с ума сходит, – заметил Миша.
– Ты, говорят, тёщу похоронил.
– Правильно говорят. В аварию попала. Хорошая была женщина. Я её мало знал, правда.
– Что-то ты грустный стал. Сильно переживал?
– Конечно, сначала по мозгам дало. Живу себе нормально, вдруг – хоп! Звоночек! Жена, дочка в больнице, тёща в морге. Но я уж оклемался вроде.
– Глаз у тебя рыбный. Тусклый какой-то. Что, нет счастья?
– Счастья нет, – твёрдо отвечает Миша, хлебая борщ. – И не надо. И так хорошо…
– Да? Может быть, тебе пора… в оперу сходить?
Судорога проходит по лицу Миши.
– Поля, не шути, с чем не знаешь.
– Тебя спрашивали, – отвечает Поля.
– Кто?
– Мама её. Там что-то произошло. Вроде как она болеет, в больнице… не знаю, не поняла.
– Маша Горенко? – переспрашивает дежурная, улыбаясь симпатичному посетителю. – Девятая палата.