«А иностранные левые представляли себе истинную жизнь в СССР?»
Конечно, зарубежные коммунисты, даже те из них, кто жил в странах Восточной Европы, не представляли себе, что на самом деле происходит в СССР, как там живут люди. Они видели то, что хотели видеть, и, разумеется, то, что им готовы были показать. Показателен пример с делегацией французских коммунистов. Рабочим, которые у себя дома работали на конвейере, показывали «ВАЗ». И пока они шли вдоль конвейера, тот два или три раза останавливался, потому что плохо работал. Но на вопрос, что происходит, французам объяснили, что конвейер останавливают для того, чтобы рабочие могли отдохнуть. Гостям это очень понравилось – разница с потогонной капиталистической системой была налицо.
У людей, которые искренне верили компартии, выступление Хрущева могло вызвать только две реакции. Первая: сказать «неправда, быть не может» и зубами держаться за свои прошлые взгляды, иначе страшно было признать, что жизнь прошла зря, а идеалы оказались ложными. Так отреагировали многие люди, которые долго состояли в компартии. Вторая реакция была такой: признать, смириться, жить дальше. В таком случае партия либо меняла свое руководство на тех людей, которым можно было доверять, либо поворачивала на более демократичный путь. Компартии того времени не были партиями в западном значении этого слова. Скорее они напоминали дисциплинированную армию. А это значит, что схватка двух внутрипартийных лагерей – тех, кто считал, что нельзя ничего менять, и тех, кто считал, что надо менять обязательно, – была неизбежна.
Конечно, эти два лагеря, так или иначе, существовали всегда. Может быть, не открыто, но подспудно внутри партий всегда была некая оппозиция, о чем ярко свидетельствует факт передачи польскими коммунистами доклада Хрущева на Запад. Несомненно, что и события 1956 года в Венгрии тоже стали косвенным следствием XX съезда. В партии подняли голову те силы, которые были готовы что-то менять.
«А как Запад сопоставил доклад Хрущева, развенчивающий тирана, и советские танки в Будапеште, давившие мирных венгров в этом же памятном году?»
Венгерские события заставили окончательно уйти из компартии тех, кто колебался, и раскололи партии там, где дело шло к расколу. Интеллигенция тоже стала уходить из партий не столько после XX съезда, сколько после венгерских событий. И очень важной на этом этапе была фигура венгерского лидера Имре Надя. Надь был, несомненно, коммунистом. Он был, несомненно, коммунистическим министром. Он был честным человеком: о нем говорили как о главном честном человеке Венгрии. А его расстреляли. Это было больше, чем интеллигенция могла принять.
Реакция правых, которые, собственно говоря, и управляли западными странами, в том числе и Соединенными Штатами, на новую политику СССР была двойственной. С одной стороны, это был страх – Советский Союз стал слишком непредсказуемым. С прежним сталинским режимом они все же не раз имели дело, знали его сильные и слабые стороны. С другой – для большинства политиков появилась возможность ограничить влияние СССР, которое слишком выросло после войны. Победа в мировой войне была огромным козырем, с которым приходилось считаться даже США, несмотря на наличие атомной бомбы. Это был козырь моральный – победа над нацизмом, и практический – доказательство силы советского оружия. Кризис сталинской системы и раскол мирового коммунизма, окрепшего после войны, был западным державам очень на руку[43].
Москва и Белград после Сталина
Когда закончилась Вторая мировая война, отношения Советского Союза и Югославии начали довольно быстро портиться. Казалось бы, Тито был самым верным и близким союзником Сталина, которого тот чуть ли не провозглашал своим наследником – что, наверное, было не слишком искренним, а скорее просто тактическим и стратегическим ходом. Но постепенно между советской и югославской сторонами и между двумя вождями начали накапливаться противоречия. Касались они и принципиальных вопросов общей политики, таких, например, как аграрный вопрос, и противоречий относительно политики в Центральной Европе, и прежде всего относительно образования так называемой Балканской Федерации, которая охватила бы Югославию, Болгарию и, возможно, Албанию. Во многом из этой идеи Тито о Балканской Федерации, которая, впрочем, родилась задолго до него, растут ноги конфликта 90-х годов, и как часть его – Косовской проблемы.
Москве не нравилась политика Югославии относительно территориальных претензий, в частности предъявляемых к Италии, – проблема Триеста была урегулирована только в 70-е годы. Не нравилась политика Тито и насчет югославской народной армии. Ну и конечно, камнем преткновения стала гражданская война в Греции. Югославское руководство всячески поддерживало коммунистических повстанцев, тогда как сталинское руководство постепенно отходило от этой поддержки.
В конце концов в начале 1948 года все это вылилось в резкий обмен письмами между советским и югославским руководствами, то есть фактически между Сталиным и Молотовым с одной стороны и Тито и его ближайшими сотрудниками – с другой.
В конце июня 1948 года была принята первая резолюция информационного бюро коммунистических партий о положении в компартии Югославии. Затем спустя почти полтора года, в ноябре 1949 года – вторая резолюция, еще более грубая. Если в первой резолюции говорилось об отходе от марксизма-ленинизма, контрреволюционном троцкизме-национализме и компрометации знамени социалистического строительства, то в резолюции 1949 года речь шла уже об убийцах, шпионах, провокаторах и так далее. Режим Тито в СССР стали называть «антикоммунистическим полицейским режимом фашистского типа». Югославская контрпропаганда в целом не уступала советской.
Это обострение ситуации продолжалось с 1948 по 1953 год, вплоть до смерти Сталина. Конфликт приобретал очень острый характер и самые разные формы. Это была и политическая блокада, и экономическая, и идеологическое противостояние, вплоть до попыток сменить руководство Югославии и ее компартии, т. е. попросту убить Тито. Ходили слухи, что советскому послу поручалось отравить Тито и для этой цели даже был вручен отравленный перстень. Эта ситуация описана в воспоминаниях Судоплатова, но неизвестно, насколько им можно верить.
Однако именно в то время разворачивалась известная история с консулом Коста-Рики в Югославии и при папском дворе, бывшем одновременно советским разведчиком. Этот человек должен был использовать сложившуюся ситуацию, чтобы устранить Тито. Было несколько вариантов, связанных не только с убийством. Сначала планировалось внутрипартийное движение – в резолюции 1948 года речь шла как раз о том, что «задача здоровых сил КПЮ состоит в том, чтобы заставить своих нынешних руководителей открыто и честно признать свои ошибки или сменить их и выдвинуть новое интернационалистическое руководство КПЮ». Но таких «здоровых сил» в КПЮ не нашлось, поэтому стали рассматриваться уже другие варианты – и военное вмешательство, и переворот, и убийство.
Без понимания того, что произошло в отношениях между Советским Союзом и Югославией, между Сталиным и Тито, невозможно понять ни 1956 год в Венгрии, ни 1968 год в Чехословакии, ни события 1980 года в Польше, ни, в конце концов, «бархатную революцию» в конце 80-х годов во всей Средней Европе. Эти события надо очень серьезно изучать, чего, к сожалению, пока в российской историографии не делается. И если 1968 и 1956 годы часто рассматриваются и анализируются, то события с 1948 по 1953 год постоянно находятся в тени. Хотя, собственно, именно они – первопричина, потому что именно тогда только созданная мировая система социализма дала трещину, которая не заросла уже никогда. Это касается и идеологии, и практики, и межгосударственных отношений между странами, и целого ряда философских и других проблем, которые надо переосмысливать специалистам не только в России, но и в бывшей Югославии. Чего тоже не происходит.
Позиция Тито относительно Советского Союза, сталинского социализма и так далее, до сих пор остается, наверное, единственным не пересмотренным постулатом титовской политики. Хотя в разных государствах постюгославского пространства к Тито относятся очень критически и за многое его ругают. Но только не за то, за что он поссорился со Сталиным. Ни в одном из государств бывшей Югославии это не подвергалось ни историческому, ни философскому пересмотру.
Одной из первых международных акций Хрущева стала поездка в 1955 году вместе с Булганиным, председателем Совета Министров, в Югославию. Поскольку после смерти Сталина Хрущев не сразу стал единоличным лидером страны, можно сказать, что в 1955 году начались его первые действительно самостоятельные акции.
Он многим рисковал, и в том числе лично. Но смягчение отношений Советского Союза и других стран народной демократии с Югославией началось еще до поездки Хрущева – практически сразу после смерти Сталина. Затем последовал очень серьезный дипломатический и партийный зондаж, прошел обмен письмами относительно условий нормализации отношений. Визит Хрущева был действительно подготовленным, и каждая сторона в его рамках стремилась к тому, чтобы не выглядеть побежденной.
Надо иметь в виду, что, во-первых, отношения в 1955 году были нормализованы только на государственном уровне, но не на межпартийном (что произошло только год спустя, в 1956 году). А во-вторых, что действительно одной из самых острых проблем во время переговоров была оценка Сталина. Югославские руководители сразу стали говорить о том, что во всем виноват Сталин, а советское руководство им отвечало, что во всем виноват Берия. К осуждению Сталина в СССР были еще не готовы, не готов был и лично Хрущев. К тому же он не мог сразу согласиться с югославской стороной и по политико-дипломатическим причинам, и по внутренним причинам.