– Ха-ха, что тут такого? Я представлю тебя как старого друга, тем более что так оно и есть, – сказал Дашань, не оборачиваясь ко мне.
Я не знал, что и сказать, и лишь угукнул в ответ. Какой он мне старый друг? Это он так, ради красного словца. Я буду благодарен Небу, если он меня не покалечит!
Полет на вертолете менее стабилен, нежели на обычном самолете, высота полета также намного ниже, но я очень быстро привык и даже почувствовал некое удовольствие. Не знаю, что в этом было такого приятного, и мне стало стыдно за свои чувства. Но тем не менее полет действительно завораживал, это ощущение нельзя сравнить ни с чем.
Мы летели минут двадцать, пока я не увидел универмаг города Хайши – самое высокое в округе здание. В свободное время местные жители ходят туда потолкаться. Сейчас же, с высоты, оно выглядело заурядным и совершенно невзрачным, словно возвышающийся кусок огромного точильного камня. Вертолет не полетел к центру города, а свернул вдоль красивой магистрали в пригород. Я увидел, что мы приближаемся к реке Цинмахэ, сверкавшей, как изогнутое лезвие ножа.
Дашань сказал:
– Уже подлетаем, мой дом прямо у реки Цинмахэ. Видишь вон то красное здание?
Я взглянул, куда он мне указывал, и увидел коттеджный район у реки, красное здание там было самым большим. Вертолет стал кружить, готовясь к посадке, я опять почувствовал дурноту, боль в ушах и учащенное сердцебиение. Дашань с удовлетворением сказал:
– И все же вертолет удобнее всего – куда летит, там и садится, не надо ничего объезжать, все по прямой, по линии между точками А и Б.
Я хотел добавить, что если вертолет упадет, то тоже по прямой! Но стерпел и промолчал – я не хотел выводить его из себя.
Сяошань в самом деле очень хорошо управлял вертолетом. Он медленно опустился на крышу дома и устойчиво приземлился. Только после полной остановки я оценил, насколько огромной была крыша дома. Пока мы находились в воздухе, она казалась меньше, и лишь сейчас я увидел, что она была почти с половину футбольного поля, а быть может, даже больше, очень просторная. Мы вышли из вертолета, Дашань громко засмеялся:
– Сейчас ты познакомишься с моей супругой Лулу. Но ты должен держать в секрете все, что я тебе рассказал!
– И сколько ты заплатишь за мое молчание? – неудачно пошутил я.
– О, ты узнаешь! Много!
Я спустился с крыши до первого этажа. Я посчитал, что этажей было всего три, но каждый из них настолько высокий, что даже Яо Мин[47] мог бы спокойно играть здесь в баскетбол. Несмотря на то что я еще не был в комнатах, роскошное убранство коридоров, затейливые завитушки в стиле рококо, шедевры каллиграфии и живописи знаменитых мастеров на стенах – от всего этого великолепия просто глаза разбегались. Войдя в гостиную на первом этаже, я увидел полную женщину, сидевшую на диване. На руках у нее была кошка шоколадной окраски. Глаза этой кошки были золотистого цвета, что показалось мне странным. Дашань обратился к женщине:
– Лулу, у нас гости, это писатель.
Лицо Лулу было круглым, как арбуз, глаза же, наоборот, были маленькие, с косточку финика. Она несколько мгновений разглядывала меня, а после отвела взгляд и сказала:
– Не ожидала, что ты водишь знакомство с представителями мира искусства!
Дашань прервал ее:
– Да что ты понимаешь, не говори ерунды!
Лулу задорно показала язык и, улыбаясь мне, сказала:
– Вы можете продолжать беседу, я не буду вам мешать.
– Запомни: ровно к шести приходи на ужин.
Лулу, покачивая телесами, направилась к выходу и бросила через плечо:
– Хорошо. – Она была похожа на маленькую девочку.
– Ну что, верно я тебе говорил? Это и есть Лулу, которая полностью мне подчиняется, ха-ха! – Дашань с удовлетворением рассмеялся, и на силиконовой маске появились складки, как будто это была змеиная кожа, которая вот-вот сойдет.
Лулу была не особо красива, но я все равно ощутил на душе тяжесть – тяжесть, порожденную завистью. Я молча сглотнул и почувствовал, словно у меня в груди застрял камень с острыми углами.
Заметив, что я молчу, он продолжил:
– Если ты все еще не веришь, я могу сводить тебя к Сяохун, она живет в элитных апартаментах в центре города. Я велю ей приготовить тебе обед, она отменно готовит.
– Не стоит, я верю, – сказал я.
С одной стороны, я все больше и больше верил всему, что он говорил. Но с другой стороны, у меня стали возникать подозрения: с какой целью он так усердно старается предоставить все эти доказательства? Что это – тщеславное желание пустить пыль в глаза старому приятелю? Если так, то ему незачем было выбирать такого неудачника, как я, – куда мне с ним тягаться! Так в чем же здесь успех? Может, он и впрямь воспринимает меня как особый объект для изложения своих проблем, но тогда ему тем более нет смысла так усердно самоутверждаться! У такого бизнесмена, как он, на первом месте стоит только выгода, он не стал бы просто так, от нечего делать вспоминать старых школьных приятелей. Похоже, у него есть какая-то четкая цель, которую я пока не могу разгадать.
Он спросил меня:
– О чем ты задумался? Я боялся, что ты мне не поверишь, рад, что это не так. Вообще-то, помимо Сяохун у меня есть и другие любовницы, все они живут в роскошных квартирах, а адреса некоторых я уже даже и не припомню. Эх, в императорском гареме тоже, наверное, не без этого было.
Я добавил:
– Твоя жизнь будет получше императорской. У тебя нет ни печалей, ни забот, а вот быть императором – самая опасная профессия в мире.
Он повернулся и долго смотрел на меня. Его силиконовое лицо, должно быть, хотело изобразить дружелюбие.
– Ты действительно так думаешь? А ты не испытываешь отвращения к такой роскошной и праздной жизни?
– Не думаю, что есть такой мужчина, который испытывал бы отвращение к такой жизни.
– Ну и славно, ну и славно, – пробормотал он, будто читая заклинание.
После этого он повел меня на экскурсию по дому. Бесконечные повороты коридоров, множество комнат, напоминающих пчелиные соты. Комнаты поражали своим великолепием и больше походили на императорские покои. Одних лишь горничных было более десятка, что уж говорить о дорогих поварах – настоящая дворцовая жизнь! Я поинтересовался:
– Где же твои родители? Ты не привез их сюда насладиться этой жизнью?
– Они живут в другом доме, немного меньше этого, – ответил Дашань. – Так удобнее, меньше лишних вопросов.
– Родители уже в возрасте, им, наверное, одиноко.
– Ну что тут поделать! Не знаю, помнишь ли ты, они раньше занимались ремонтом обуви на улице прямо у ворот нашей школы? Хорошая жизнь для них непривычна, сейчас они часто болеют. Так что счастливой жизнью они и теперь не могут насладиться в полной мере.
– А ты никогда не думал заняться благотворительностью? Тем более что ты и сам из бедной семьи.
Я подумать не мог, что мои слова его так заденут.
– Благотворительностью заниматься – это, черт подери, для богачей! – заорал он.
Я был крайне изумлен.
– Разве ты не богат?
– У меня просто много денег, но, по сути, я голодранец! В один прекрасный день я могу лишиться всего, что имею! У меня нет никакой поддержки, нет влиятельных знакомых. Какой бы властью ни обладало мое уродливое лицо, это ни в какое сравнение не идет с властью настоящей!
Я был потрясен его словами. Я был уверен, что он никого и ничего не боится.
– Раз ты все это прекрасно понимаешь, ты ведь должен еще больше сочувствовать бедным?
– Сочувствовать бедным… а кто посочувствует мне? Ты сочувствовал мне?!
Он с яростью сорвал с лица маску и уставился на меня. Складки на его лице двигались, напоминая копошащихся земляных червяков. Я понял, что он действительно разозлился, и меня пробирала дрожь.
– Пойдемте во двор, посидим, погреемся на солнце, выпьем соку, – прервав длительное молчание, произнес Сяошань. Он был великим примирителем. Он подхватил меня и Дашаня под руки и повел к выходу.
Двор был выдержан в стиле южно-китайских парков. В покрытом цветущими лотосами озере отражались павильоны и декоративные горки, а каменная дорожка вела сквозь бамбуковую рощу прямо к берегу реки Цинмахэ. Пейзаж был настолько красив, что я не переставал восхищаться его великолепием и бродил по саду, позабыв обо всем. В этот момент Сяошань позвал меня, я пошел вслед за ним к небольшой беседке у реки. На беседке висела доска с иероглифами «Беседка для любования пейзажем». Дашань спросил:
– Это я написал. Как тебе моя каллиграфия?
Я еще раз поднял голову и взглянул на надпись. Черты иероглифов были преисполнены раздражительности – прямо противоположно тому душевному состоянию, которое должно приносить «любование пейзажем», более того, само написание не имело никакого отношения к принципам каллиграфии. Тем не менее я одобрил:
– Очень хорошо.
Услышав это, Дашань довольно сказал:
– Раз уж ты, потомок каллиграфа, так считаешь, значит, действительно написано неплохо.
Каллиграфия моего деда была знаменита на весь Цинмачжэнь, вывески многих магазинов того времени были написаны его рукой. Я и не предполагал, что Дашань знает об этом.
– Красивый здесь вид открывается! – Я выдавил из себя смешок, чтобы скрыть смущение.
Не знаю почему, но я вдруг стал относиться к нему спокойно. Странно, но при первой встрече я был настолько напуган, что не мог и слова произнести. Сейчас же я не чувствовал никакой опасности – почему же? Из-за того ли, что мои неудачи были разоблачены, или из-за того, что его могущество постоянно получает подтверждение в реальности? Или, может, я по своей натуре трус и начинаю заискивать перед знатными и влиятельными людьми? И откуда у меня, полного неудачника и потерявшего надежду человека, такие мысли?
Мы посидели в беседке, выпили по стакану апельсинового сока, а потом пошли к реке рыбачить. На реке Цинмахэ было тихо, и лишь изредка можно было увидеть одну-две груженые черные лодочки. Дашань сказал: