Дабао не участвовал в рекламной кампании Хуэй Маото и не ходил смотреть на его выступления, но слышал, как многие о ней рассказывали. Он считал, что идея Хуэй Маото по-настоящему хороша, но сам бы он и под страхом смерти подобного не сделал. Каждому певцу своя песня. Его талант или, лучше сказать, его судьба – прилежно варить каждую порцию чугуна. Он чувствовал, что дело пошло и идет чем дальше, тем лучше. Возле лотка перед его домом всегда толпились люди и выбирали, что бы купить. Часто со стороны ворот ямэня объявлялись деревенские старики с большими корзинами на коромыслах, они подходили послушать и тоже что-нибудь покупали. Продукция Дэда стояла на полках в снабженческо-сбытовых кооперативах коммун самых окраин городской области, таких как Шицяо, Пумань и Лунтань. Расходные материалы для литья – глину, дикие злаки, дрова, каменный уголь и железо в болванках – теперь доставляли им на дом. Больше никто не пытался с ним торговаться, никто не следил во все глаза за чашей весов, покупатели знай себе стояли рядом с Дабао, попивая чай, покуривая сигарету и перекидываясь парой слов ни о чем. Когда товар был взвешен, а счет выставлен, они заталкивали купюры в кубышку и уходили со словами «Побеспокоил вас!». Все знали, что в честности и репутации Дабао не приходится сомневаться. Земляная дорога позади его дома стала чуть шире, так что по ней могла проехать ручная дощатая тележка. Эта дорога была не длинной и одним концом примыкала к шоссе, ведущему к базарной площади, и каждый день ранним утром у этого перекрестка останавливался грузовик и сгружал материалы на тележку, которую тащили затем в мастерскую Дабао. К вечеру на тележке вывозили отлитый за день товар, грузили в машину и увозили в дальние края. Теперь Дабао еще реже переступал за ворота. Каждый день он вставал ранним утром и первым делом выходил в заднюю дверь, чтобы отпереть ворота мастерской. Последнее, что он делал вечером перед сном, – это запирал двери мастерской. Утром и вечером Дабао обходил мастерскую по кругу, внимательно все осматривая и поглаживая, после чего усаживался на кушетку под мелией и молча курил. Часто он вдруг вскакивал и бежал под навес, где какое-то время проводил, уставившись на ушки котла, и вновь нежно поглаживал его пару раз. На ушках котлов было отчеканено название «Дэда». В такие минуты в уголках его глаз появлялся едва заметный след улыбки.
Там начали собираться крошечные морщинки.
Как справили Новый год, Хуэй Маото пригласил Дабао в совместную поездку на юг, в Гуандун. Там сбывалось много их продукции, и он считал, что Дабао, будучи генеральным директором, непременно должен съездить туда и лично взглянуть.
– Дотуда, поди, далеко?
– Не сказать чтобы далеко, не сказать чтобы близко.
– Как это понимать?
– Пешком далеко, на автобусе, считай, что нет.
– Ерунду несешь, конечно, мы на автобусе поедем.
– Тогда, считай, что недалеко, за два дня точно доедем.
– Два дня? Я за это время целую печь товара выплавить могу!
Дабао начал загибать пальцы, считая: два дня туда, два дня обратно, два дня там, не говоря уже о расходах на дорогу и потере времени, – и дохода в несколько сотен юаней как не бывало.
– Учет не так ведется, и дела за пару дней не делаются. Ты же тратишь время и точишь топор, чтобы потом быстрее рубить дрова. Если хочешь делать дела с размахом, то нужно приобретать опыт!
– За опытом непременно нужно ехать в Гуандун?
– Конечно. Это ж прибрежный регион, политика открытости, экономика стремительно развивается, да и люди там мыслят совсем по-другому.
– Всё ж китайцы, что там может быть «по-другому»?
– Раньше было одинаково, а теперь по-другому.
– В чем по-другому?
– Во многом, в двух словах не перескажешь. Вот съездишь сам и узнаешь. А еще там шумно, весело, ты многих вещей даже представить себе не можешь.
– Какое шумно и весело в моем возрасте? Жить бы как человеку, уже хорошо.
– Да нешто у нас такой уж возраст? Всего-то чуть больше тридцати, перед нами еще долгий путь, иностранцы вон в семьдесят-восемьдесят лет по всему миру колесят, путешествуют да развлекаются.
– Мы – это мы, а иностранцы – это иностранцы. Мы разные.
– Разные, да все одно – люди. А раз люди, то и жить хотим как люди.
– А, так вот ты о чем.
– И поэтому ты непременно должен прокатиться со мной разок.
– Непременно нужно ехать?
– Непременно. Кто знает, вдруг ты приедешь, посмотришь и согласишься там филиал открыть?
– Ну, это не наверняка. Посмотрим, там видно будет.
– Хорошо, посмотрим и будет видно.
Дабао в конце концов согласился поехать в Гуандун. Человек ведь целый год его товар сбывал, нужно съездить с ним вдвоем, уважить его, это в знак вежливости и доверия.
Дабао снял с бруса домашнюю солонину и вяленую рыбу, хорошенько завернул в газету, прихватил пластиковую баночку масла камелии и отправился в путь вместе с Хуэй Маото. Они добрались на автобусе до Чэньчжоу[72], где пересели на поезд. Это был пассажирский поезд, который останавливался на каждой станции. Почучухает немного – и снова стоит. Люди шумно выходили, люди шумно садились. Дабао всю дорогу смотрел во все глаза, рассматривая садящихся и выходящих пассажиров и багаж у них под ногами. Он постоянно опасался, что какие-нибудь воры и грабители украдут их добро. Ранним утром они пересели на автобус. Переправились на двух паромах. Это все-таки был первый раз, когда он переправлялся на пароме, поэтому он с любопытством прошелся от носа к корме, с кормы до носа, похлопывая по перилам, и был очень воодушевлен. Чем дальше на юг, тем теплее становилась погода, Дабао снял сперва ватник, потом трикотажное белье, затем вязаную кофту и под конец остался только в майке и пальто, только тогда стало комфортно. Ближе к вечеру они прибыли в место, которое называлось Дунгуань[73], и Хуэй Маото повел его заселяться в гостиницу.
Оставив там багаж и умывшись, Хуэй Маото, не задержавшись ни на секунду, потащил Дабао на улицу. У входа стояло множество мотоциклов. Стоило Хуэй Маото помахать рукой, как один из них, оттолкнувшись ногой, тут же подвел к ним мотоцикл.
– В Хумэнь! – сказал Хуэй Маото.
– Один за три юаня, двое за пять, – ответил мотоциклист.
– Пять так пять, – сказал Хуэй Маото. – Главное, побыстрей.
С этими словами он оседлал заднее сиденье мотоцикла и обеими руками вцепился в плечи мотоциклиста, после чего велел Дабао сесть у себя за спиной и точно так же ухватиться за его плечи. Только они расселись, мотоцикл взревел, сорвался с места и полетел вперед по шоссе.
Дабао намертво вцепился в плечи Хуэй Маото. Через плечо он смотрел, как проносятся мимо бананы, разросшиеся вдоль обочины. Он сам не знал, почему, но душа его полнилась каким-то смутным возбуждением. В школе он читал текст о Линь Цзэсюе и сожжении опиума на берегу Хумэня[74] и потому возлагал немало надежд на это место. Ему очень хотелось взглянуть на Хумэньский форт, где сжигали опиум, на расстилавшееся перед ним море, а еще на белые кораллы на дне морском.
Не прошло и часа, как мотоцикл доехал до Хумэня, мотоциклист резко затормозил и спросил:
– Куда теперь?
– В рыбацкий поселок, на причал, – ответил Хуэй Маото.
В рыбацкий поселок домчали в мгновение ока. Мотоциклист высадил их у въезда в деревню, развернул мотоцикл и с ревом укатил.
У въезда в деревню Дабао на какой-то миг оторопел. И это рыбацкая деревня? Как получилось, что в ней одинаковые новые дома и все трех-четырехэтажные? Каменные цоколи в человеческий рост, в окнах установлены узорчатые стекла, с оранжевыми крышами и парой каменных львов, сидящих у входа? В его представлении, львы могли сидеть только перед зданием уездного ямэня, а цветные стекла могли быть только в окнах роскошного дома землевладельца Ли. Все это было сделано на деньги, которые предки семьи Ли выручили на спекуляции рами[75] во время Антияпонской войны[76]. Дабао не понимал, откуда взялись деньги у здешних жителей.
– Ты тут не бывал, конечно, не понимаешь, – сказал Хуэй Маото, театрально раскинув руки. – Здесь люди живут контрабандой, все как один разбогатели, их банкноты можно в челночные сумки паковать!
С этими словами Хуэй Маото вмаршировал в деревню, и Дабао, идущий следом, спросил у него за спиной:
– А до форта Хумэнь еще далеко?
Хуэй Маото замер, обернулся на него и засмеялся:
– Где ж сейчас время взять форт осматривать? Сюда все приезжают за контрабандным товаром.
Дабао промолчал и больше рта не открыл, только молча следовал за ним в деревню.
Деревня была немаленькой, с кривыми каменными улочками, которые временами разветвлялись. Народу, напротив, хватало: одну часть составляли приезжие, которые бродили туда-сюда, озираясь по сторонам, другую – местные мужички в клетчатых рубашках и европейских костюмах из дрянненькой ткани. Они либо сидели на корточках на каменных ступенях по обочинам улиц, либо стояли на углу, засунув руки в рукава, безмолвно разглядывая снующих туда-сюда прохожих. Откуда-то доносилась песня, которую проигрывал этот… магнитофон, песня была чуть жеманная, чуть приторная, нежная и очаровательная и пробирала до костей.
– Это кто сейчас поет? – с удивлением спросил Дабао.
– Вроде Тереза Тенг, тайваньская звезда, – ответил Хуэй Маото.
– О, тут можно еще и послушать, как тайваньцы поют, – сказал Дабао.
– Тебе нравится? – спросил Хуэй Маото.
– Нравится, – ответил Дабао. – Как будто кто-то фазаньим пером за душу щекочет.
– Погоди, вот куплю пару кассет, как вернемся – каждый день буду тебе ставить.
Так они болтали, идя неторопливыми шагами, словно прогуливались. Когда они проходили мимо каменных ступеней, один парень из тех, что сидели там на корточках, тихо спросил: