для работников, а также клумбы и пруд с фонтаном, все с подробными аннотациями. От чертежа веяло грандиозностью.
Восьмиглазый читал по бумажке, запинаясь и пропуская незнакомые слова, но его представление вызвало бурную реакцию. Стоило ему сказать пару фраз, его перебивали бурными аплодисментами, будто народ не на конкурентные торги пришел, а на митинг в его поддержку. Под конец аплодировали даже ганьбу, сидевшие в президиуме. Аплодисменты слились в однородный гул.
Не аплодировал только Дабао. Из прочитанного на визитке Восьмиглазого он понял, что этот паразит сегодня пускает всем пыль в глаза. Слушая Восьмиглазого, про себя он опровергал каждую сказанную фразу: «В компании тридцать шесть человек? У тебя в срамном месте столько волос не наберется!»; «Собственные средства – десять миллионов? Да всей твоей семьи пожитки продай – и десяти тысяч не наскребешь!»; «Налогов полтора миллиона? Да уж кто первый и побежит от налогов уклоняться, заработав денег, так это ты, Восьмиглазый!..» Услышав под конец о необходимости инвестировать пятьдесят миллионов в капитальное строительство, он тут же рассмеялся. Он искренне восхитился мерзавцем – смеет же так заливать! Кто же поверит в такую хвастливую чушь? Но все сидевшие в зале поверили и звонко захлопали в ладоши. Даже Ван Циншэн вытянул руки и размеренно аплодировал, сияя улыбкой во все лицо. Это повергло Дабао в совершенное недоумение. Он заподозрил, что они все здесь паясничают.
Вторым доклад делал сидевший напротив Восьмиглазого человек. Когда он встал, Дабао внутренне содрогнулся: «Да он же выше меня, наверное, на целую голову! Как такое возможно?» У него тоже было пугающе длинное звание: Генеральный директор ООО «Великан-девелопмент». Говор выдавал в нем уроженца Чанша[93], голос был грубый, и говорил он с сильным акцентом. Пекин он произносил как «Бокин», Чунцин – как «Чэнцин», любил щегольнуть красным словцом для усиления эффекта: белый у него был «нежно-белый», черный – «таинственный черный», желтый – «торжественный желтый», серый – «вороний серый». Он, похоже, испытывал глубокую личную неприязнь к «облапошиванию», поскольку несколько раз суровел лицом, произнося слово «облапошить» (позже Дабао разузнал, что «облапошить» означает держать человека за дурака и обмануть). Ход мыслей гиганта бы несколько сбивчив, он перескакивал с пятого на десятое, то говорил о постройках, а то вдруг о том, что в поездах тесно, или посреди рассуждений о планировании неожиданно озвучил упрек, что здешнее вино Даоган[94] уж больно способствует привыканию. Ему нравились слова «тестикулы» и «черепаха», а когда он упоминал чье-либо имя, обязательно досказывал за ним какое-нибудь слово. Впрочем, его последняя фраза снискала шквал аплодисментов. Напоследок он сказал:
– Я собираюсь выделить сорок миллионов на постройку трехэтажной гостиницы в этих краях.
За ним выступали еще двое, один производил напитки, а второй – автомобильные запчасти. Инвестиций тоже обещали немало: один десять миллионов, другой двадцать пять. Открывался рот, шел воздух, а язык даже не поворачивался озвучить такие огромные суммы. Все внутри у Дабао ворочалось, и на душе было тревожно.
Вслед за ними захотел выступить другой человек, но Ван Циншэн остановил его жестом:
– Пусть сперва выступит Ван Дабао.
Услышав, что назвали его имя, Дабао еще больше заволновался. Люди говорили об инвестициях, озвучивали суммы больше десятка и нескольких десятков миллионов, размах их пустословия пугал до потери пульса. Можно ли влезать в их ставки со своим маленьким делом?
Хоть он и чувствовал, что здесь все бахвалятся, но храбрости все же хватало, а вдруг он слишком непотребно проврется? Пусть даже они скинут половину цены или, в крайнем случае, десять-двадцать процентов, даже за этой суммой ему было не угнаться, только лишь вдыхать пыль, поднятую этими резвыми всадниками. А раз уже знаешь, что не сможешь выиграть, то зачем тратить слюну и идти позориться? Он решил отказаться от этой идеи.
С другой стороны, душа не лежала отказаться вот так просто. Он потратил столько времени (и столько взяток), тому кланялся, этого привечал, столько сил вложил, и дело вот-вот должно было выгореть, и тут из-за чьего-то вмешательства потерпеть фиаско; Дабао вспомнил, что нужно выйти из себя – и вышел. К тому же, глядя на довольную рожу подлеца Восьмиглазого, он никак не мог унять клокочущий внутри гнев. Лучше уж сложить голову в бою, чем бросить знамя; коль уж пасть, так смертью храбрых. Если он сыграет отступление, не сказав ни слова, как его потом человеком считать будут?
Пока он прикидывал в уме, Ван Шэнцин снова сказал:
– Дабао, давай, скажи с тем же задором, что в свое время в баскетбол центральным нападающим играл.
И рядом с ним тут же кто-то сказал:
– Литейная марка «Дэда» господина Вана – это бренд нашего уезда! В городе ни одного дома нет без его сковороды.
Сидящий рядом генеральный директор ООО «Великан-девелопмент» язвительно заметил:
– О, так это, оказывается, сковорододел! – Сказал и безудержно засмеялся. Смех его был весьма утрирован.
– Что смешного в том, чтобы сковороды лить? – спросил Дабао, глядя на него искоса, низко голову наклоня. – У тебя в доме на чем-то другом готовят?
– Действительно, сковороды – это народная проблема, которая затрагивает жизнь десятков тысяч дворов, – громко сказал Ван Циншэн. – Мы должны поощрить и поддержать это.
– Я на самом деле не только сковороды могу делать, – сказал Дабао. – Я сам знаю, что нужно развиваться, мне нужен этот участок, чтобы сделать еще большую печь и отливать детали для машин.
– Вот хорошая идея! – обрадовался Ван Циншэн. – Дела развиваются, и в ходе развития мы должны добиваться максимальной эффективности.
– Ты разбираешься в этой технике? – спросил кто-то негромко.
– Немного разбираюсь, – ответил Дабао. – Я делал это на заводе электромеханического оборудования. И потом, то, чего я не знаю, можно выучить.
– Я добавлю: можешь ведь еще и мастера пригласить, – вставил Ван Циншэн.
– Хорошего мастера пригласить нелегко, – ответил Дабао. – Но я смогу что-нибудь придумать.
– Если возникнут сложности, скажи мне, – велел Ван Циншэн. – Правительство предпримет все меры, чтобы помочь в привлечении талантов. – И тут же спросил: – А конкретно в какой области работать планируешь, уже есть направления?
Дабао помолчал и сказал:
– Конечно, есть направление, в котором я осмеливаюсь думать. Гуандун. Мне б только заводской корпус тут построить, там бы сразу же мне заказ оформили.
Говоря это, Дабао ощутил слабость в коленях. На самом деле не было еще ничего подобного, это он выдумал в спешке.
– Хорошо-хорошо, – улыбнулся Ван Циншэн. – Это из разряда коммерческой тайны, на собрании не стоит озвучивать, мы с тобой потом в частном порядке соображениями поделимся. Давай лучше реально обсудим сегодняшний насущный вопрос, сколько ты готов вложить?
Колени Дабао ослабели еще сильнее, а тело, напротив, медленно напряглось.
Его инвестиции были поистине микроскопическими по сравнению с теми цифрами, что рапортовали сегодня все эти чжухоу[95], и он не решался озвучить сумму.
– Можно пока не говорить? – спросил он.
– Ну хорошо. Но все-таки лучше назови хотя бы приблизительную цифру.
Боковым зрением Дабао окинул Восьмиглазого, который тихонько посмеивался и перемигивался с соседом. Колени его вмиг окрепли, лежавшая сверху рука сжалась в кулак, шея напряглась, и он громко сказал:
– Миллион!
Он сам не знал, почему вдруг выпалил именно эту цифру. Изначально он планировал вложить только четыреста тысяч, максимум пятьсот пятьдесят, это и было все его состояние. Досказав, он почувствовал приступ неуверенности в себе, какая бывает, когда только-только выплавишь целую печь чугуна, – дыхание сбивается, взгляд искрится, но вместе с тем не остается никаких сил.
Послышался смешок, прозвучавший особенно громко. Злобный смешок, почти что насмешка. Дабао метнул на звук колючий взгляд, который вонзился прямо в лицо Восьмиглазому. Смешок моментально застыл.
После недолгой, но неловкой заминки Ван Циншэн весело сказал:
– Немало, уже немало. Дабао – человек основательный, уже был таким в нашей деревенской производственной бригаде, говорил всегда мало, не пустословил. Верно же?
Дабао кивнул. Он внезапно ощутил, что в сердце поднялась крошечная волна симпатии, даже признательности к Ван Циншэну, и взгляд его потеплел. Под конец с какими-то докладами выступили еще двое, но он их не слушал, всецело поглощенный мыслями о том, где в своем выступлении был неправ и где наговорил неподобающего, а еще о том, что Ван Циншэн в чиновничьих кругах уже столько лет провел и как будто немного изменился, но в чем заключалась эта перемена, он никак не мог уловить.
Собрание закончилось, и Дабао ушел первым, в одиночестве. Когда он миновал главные ворота, его неожиданно окликнули. Он обернулся и увидел, что позади шеренги кустов стоит Хуэй Маото и машет ему рукой. Дабао свернул к нему, и они вдвоем уселись у подножия зарослей. Хуэй Маото достал пачку сигарет и нетерпеливо спросил:
– Ну как?
Он прождал здесь весь день в ожидании результата. Дабао глубоко затянулся и после долгой паузы мрачно ответил:
– Никак!
И в общих чертах рассказал о собрании.
– Ты не разглядел, что внутри проблема? – возбужденно воскликнул Хуэй Маото. – Они же на нас намордник надевают!
Дабао понимал, что «надеть намордник» означает соорудить ловушку и завлечь в нее жертву, но не хотел признавать, что был настолько глуп, что поддался, это было очень унизительно.
– Я тоже заподозрил, что они в сговоре, – сказал он. – Но только заподозрил.
– Ни к чему подозревать, это совершенно точно так, – ответил Хуэй Маото. – Не только сговорились, но еще и все заранее спланировали.