И Хуэй Маото изложил свои доказательства, задав подряд несколько вопросов «почему»! Он сказал, что люди в курсе, насколько беден Восьмиглазый, и что он не может себе позволить купить даже сигарет, откуда же у него пятьдесят миллионов на инвестиции? Почему он осмелился так заливать? Он также сказал, что во всем городе и миллионеров-то немного, откуда же вдруг взялись эти толстосумы с десятками миллионов, которые рассказывают истории, в которые сам черт не поверит, но почему же в них верят люди? Почему Восьмиглазый не только ввязался в спор за этот участок, но у него еще и хватило совести явиться на собрание, которое устроило правительство?
– Так скажи, почему? – спросил Дабао.
Хуэй Маото хотел было ответить, но прикрыл рот. Сквозь кусты они увидели, как из ворот земельного комитета выходит толпа людей; Ван Циншэн и люди из правительства порознь сели в две машины и растворились так же быстро, как струйка дыма в воздухе. Восьмиглазый шел позади шайки «предпринимателей», провожая начальство со склоненной головой и вытянутыми по швам руками, и стоял так до тех пор, пока машины не исчезли без следа. После этого они вместе отправились в город.
Хуэй Маото и Дабао следовали за ними на порядочном отдалении.
– Я знаком с тем долговязым, о котором ты говорил, – сказал Хуэй Маото. – Мы виделись в городе, в гостинице «Цзычжу». Этот жулик повадился есть и пить на халяву, не знаю, и как Восьмиглазого угораздило с ним связаться?
– Стоит ему рот открыть, как сразу видно, что негодный человек, – заметил Дабао.
– Знающие люди его в грош не ставят, – продолжил Хуэй Маото, – а те, кто не в курсе, обычно считают, что он сокровище какое-то. Пустобрех еще тот, проврется везде, куда ни пойдет, а живет привольней, чем я, – живет в гостинице, катается на машине с водителем, рыбу-мясо кушает да женихается каждую ночь.
– Разве такая жизнь интересна? – с сомнением спросил Дабао.
– Тебе не интересна, а ему кажется вольготной!
– Таких людей надо на Кошкин пик уводить и расстреливать!
– Осмелюсь судить, они все-все сброд его сорта, – сказал Хуэй Маото, выпятив губы.
– Что и говорить! – ответил Дабао. – С кем поведешься – от того и наберешься, с сюцаями водиться – грамоте учиться, а с ворами кумовать – лишь свиней и воровать.
– Кто ж сейчас хочет грамоте учиться? – вздохнул Хуэй Маото. – Даже я и то не хочу.
– Вот времена, вот нравы! – воскликнул Дабао, хлопнув себя по голове.
Проследив глазами за тем, как группа людей свернула на северную улицу и зашла в ресторанчик «Лили», они оба подкрались поближе и приникли к окнам. Предприниматели расселись в зале за круглым столом, у каждого в зубах торчала сигарета. Они выпускали клубы дыма, запрокинув головы с исключительно самодовольным и радостным видом. Восьмиглазый как раз делал заказ.
Когда он закончил, Хуэй Маото и Дабао отправились на кухню, нашли знакомого повара и попросили взглянуть на меню. О птице, мясе и рыбе говорить не приходилось – в меню оказались даже деликатесы вроде мяса змеи, поджаренной в соевом соусе черепахи, тушенного в соевом соусе турача[96] и тушенного с пузаткой[97] филина.
– Ты глянь, как люди живут! – беззвучно сказал Хуэй Маото, поглаживая меню.
Дабао еще долго не мог произнести ни слова.
Когда они вдвоем вернулись домой, уже смеркалось, придорожные фонари обессиленно мерцали, роняя на землю обрывки бледного света. Ноги у Дабао и Хуэй Маото чуть заплетались. Дабао ощущал настоятельные и весьма мучительные голодные позывы, а потому купил в придорожном лотке пару жаренных в масле лепешек из клейкого риса. Хуэй Маото яростно вонзил в одну из них зубы и с набитым ртом выговорил:
– Они вон что едят, а мы это.
– Это тоже вкусно! – возразил Дабао. – Двадцать лет назад ты и этого себе позволить не мог бы. – И, пожевав немного, добавил: – Если хочешь попробовать змею, то подожди, одобрят мне тот участок, я тебя в ресторан приглашу.
– Думаешь, эта земля нам достанется? – холодно усмехнулся Хуэй Маото. – Мечтай дальше.
Дабао не ответил, лелея в душе слабенький огонек надежды. Он вспомнил кое-что, что сказал Ван Циншэн на собрании, – тот, кто схватывает на лету, сразу понял бы, что тот склоняется на чью-то сторону, и этой стороной был Дабао. За это он до сих пор был признателен Ван Циншэну.
Долгое ожидание Дабао коротал дома. Спустя несколько дней так и не было никаких вестей. Не выдержав, он отправился в земельное управление на разведку и только там узнал, что участок отдали на продажу Восьмиглазому и даже успели уладить все сопутствующие формальности.
– Почему продали и даже не известили меня? – дрожащим от гнева голосом спросил он.
– А что ты за птица такая, чтоб о продаже земли тебе сообщать? – ответили ему.
– Никакая не птица, – ответил Дабао, – но я первый на нее претендовал, почему ее так сразу отдали Восьмиглазому?
– Решение было сверху, – последовал ответ. – Мы здесь просто выполняем то, что нам велят.
– Сверху – это кто, скажите мне?
– Странные вопросы задаешь, а я знаю, кто там наверху?
– Да ты обнаглел!.. – взревел Дабао.
К нему тут же, обогнув стол, подбежали люди с уговорами:
– Директор Ван, вы же все понимаете с полуслова, вы и это должны понять, не осложняйте нам жизнь.
– А я не понимаю! – заорал Дабао. – Я идиот! Если бы я понимал, стал бы я тут с вами балаган разводить?
Дабао хотел прорычать еще что-нибудь, но его приобняли и, заискивающе хихикая, вытолкали из кабинета.
Дабао собрался было вломиться назад, но, обернувшись, неосторожно ударился головой о ствол дерева. По лбу тут же побежала ниточка крови, капля за каплей орошая лицо. Какое-то время Дабао неподвижно смотрел на ствол и вдруг с яростной силой впечатал в него кулак. Ствол жалобно заскрипел и переломился. Место разлома диаметром с хорошую пиалу было мертвенно-бледным. Несколько голов, торчащих из окон здания и наблюдавших за ним, распластавшись на подоконниках, поспешно убрались внутрь.
Дабао сорвал пучок листьев и отер рану на лице, после чего бросил их на землю у ворот и, пошатываясь, побрел домой к Хуэй Маото. Тот принес ему мокрое полотенце и промыл рану, а затем продезинфицировал метилвиолетом[98]. Дабао налил себе пиалу крепкого чая из последних листьев, и его гнев слегка утих.
– Я давно предвидел такой исход, – сказал Хуэй Маото. – Только не думал, что это произойдет так быстро. Прямо-таки молниеносно.
Хуэй Маото хотел, чтобы Дабао обратился к Чжун Хайжэню и узнал, можно ли все отыграть назад.
– Не пойду к нему, – ответил Дабао. – Я уже распрощался с этой идеей.
Он взял полотенце и вытер метилвиолет со лба.
Дабао не хотел идти к Чжун Хайжэню, но тот пришел к нему сам. В тот вечер Чжун Хайжэнь явился прямо к нему домой. Дабао как раз отдыхал под мелией, росшей на заднем дворе возле мастерской. Тан Хунвэй вышла к нему во двор сообщить о госте и позвала в дом, на что он категорически отрезал:
– Не пойду!
Нет так нет, Чжун Хайжэнь не настаивал. Допив маленькими глотками чай, он попросил передать Дабао сообщение:
– Некоторые вещи решаю не я. Мне неудобно говорить о причинах. Скажи Дабао, что мастерскую все-таки нужно расширять, и когда он захочет купить землю, если ему удобно, надеюсь, он все-таки сообщит мне об этом.
Услышав эти слова, Дабао медленно зажег сигарету, набрал в рот дыма, но не произнес ни слова.
Пару дней спустя Хуэй Маото сказал Дабао, что обо всем разузнал. Восьмиглазого поддерживал, конечно же, начальник уезда Хуан Чжифу. Собрание в тот день было не чем иным, как разыгранным спектаклем. Ван Циншэн же, будучи далеким от дел бюро человеком, принял это представление за чистую монету. Хуан Чжифу отправил его вести заседание и по окончании велел передать ему отдельный доклад. Ван Циншэн тогда еще слегка удивился, ведь такого рода дела не входили в его компетенцию, зачем же его отправили проводить собрание? Он так же, как и Дабао, понял, что Восьмиглазый врет, и почувствовал, что остальным выступавшим тоже доверия нет и что один только Дабао был честен. Он склонялся принять решение именно в его пользу. Никто не предполагал, что, услышав это, Хуан Чжифу помрачнеет и начнет его поучать:
– Один собирается инвестировать пятьдесят миллионов, а другой – всего миллион, очевидно, кто из них крупная рыба, а кто малек. Неужели ты откажешь большой в угоду маленькой?
Ван Циншэн только что был повышен до заместителя начальника уезда с поста начальника комитета по реформе и развитию и добился этого места с помощью Хуан Чжифу. Даже когда Хуан Чжифу поучал и бранил его, он мог только послушно внимать, не смея вымолвить и слова. И потом, он был неглупым человеком, можно ли было не уловить мысль Хуан Чжифу? Поэтому, когда он прибыл на рабочую встречу с начальником уезда, его первоначальные намерения кардинально изменились и он твердо стоял на том, чтобы отдать землю Восьмиглазому. Чжун Хайжэнь, против обыкновения, не пошел на компромисс. Поскольку его назначили на временную должность, как резервный закаляющийся кадр, он всегда был крайне осторожен в словах и делах, всем угождал и ни с кем не спорил. Однако на этот раз он разволновался и заметил, что занимается этой работой уже шесть или семь лет, ему знакомы частные предприниматели и специализированные хозяйства уезда, и он никогда не слышал, чтобы у кого-нибудь был такой мощный капитал. Кроме того, отголоски славы Восьмиглазого дошли и до него, а потому он представлял себе, что это за социальный отброс, но откуда же у такого пятьдесят миллионов на эту землю? Он сомневался, что Восьмиглазый будет что-либо делать на этом участке. Чжун Хайжэнь всеми силами ратовал за то, что неважно, с точки зрения ли поддержки активного и здорового развития уездных брендов, или уездного малого и среднего бизнеса, в любом случае необходимо отдать эту землю Ван Дабао, позволить ему расширить производство, вырасти, окрепнуть и сделать продукцию бренда «Дэда» еще более славной. Ван Циншэн и Чжун Хайжэнь долго не могли договориться, и в итоге последнее слово пришлось оставить за начальником уезда Хуан Чжифу. Разумеется, в результате землю отдали Восьмиглазому.