– Ты могла спать с кем угодно, но только не с японцем! Пусть бы я был американцем, англичанином, французом, но только не японцем! Хоть тебе и не стыдно, но я-то еще должен как-то смотреть людям в глаза!
Лю плакала, но ничем не могла помочь старшему сыну. Чжан Дапао не мог больше на это смотреть и с презрением сказал ему:
– Ты еще слишком молод, мозгов не хватает! Не вырастив ребенка, не поймешь, какая это боль! Если бы твоя мать спала с американцем, англичанином или французом, то родился бы уже не ты, японское семя!
Несчастный в любви сын, испытывавший самую сильную в своей жизни душевную боль, огрызнулся:
– Да лучше бы вообще меня не рожала! Не было бы такого позора!
Дапао, схватив стоявшее за дверью коромысло, хотел его ударить, но попал по плечу жены, заслонившей собой сына. Она упала. Чжан Бимэй скрылся за дверью и выскользнул на улицу. Дапао было жалко жену, устремившись за сыном, он развернулся и помог ей подняться, при этом безостановочно ругая обоих…
Посреди рассказа Чжан Бимэй вдруг остановился и расхохотался:
– Все в прошлом, все забылось, как сон.
Ямагути спросил:
– А дальше?
На лице Чжан Бимэя появилось шутливое выражение.
– А вы угадайте, что потом произошло. Дальше было, как в пьесе… Я женился на второй дочери горбуна Яня – Янь Яньянь!
Все были в шоке. Я уехал из Юаньцзяна в десять с лишним лет и не знал, что происходило после моего отъезда. Мизит тоже внимательно слушал, а если что-то было непонятно, переспрашивал Цао Юйцзе. Я спросил Чжан Бимэя:
– Ты женился на дочери Горбуна Яня, чтобы отомстить за «критику» матери?
Чжан Бимэй отрицательно качнул головой, но в уголках рта притаилась улыбка.
– На самом деле у меня не было таких мыслей. Я служил охранником на складе, она дежурила на соседнем коммутаторе. Мы оба страдали от избытка свободного времени и скуки, поэтому, когда не было работы, мы болтали, ей нравились мои рассказы об армии; еще мы вместе ходили на ручей за складом, чтобы ловить рыбу, моллюсков, лягушек… Весь улов доставался ей. Когда Горбун Янь узнал, что его семья «заглотила наживку», было поздно – его дочь уже пленил японский бастард! – Чжан Бимэй смеялся, однако из глаз лились слезы.
Юйцзе вскочила, подала ему бумажные салфетки, но он вытер глаза рукавом. Больнее всего ему было оттого, что Янь Яньянь пережила с ним много трудностей. Эти трудности были нематериальными, а, скорее, психологическими – семья ее так и не простила, и не только родители, но и братья, для которых она была единственной сестрой.
– В девяностые годы она все больше худела, болел живот, а после обследования выяснилось, что у нее рак желудка. Только после этого братья нарушили обет молчания и встретились с ней. К этому моменту уже прошло два или три года, как умерли ее родители. На несколько лет раньше моих родителей.
Ямагути издал вздох изумления:
– Получается, ее родители при жизни так и не помирились с вами? А она… еще жива?
Чжан Бимэй покачал головой:
– Яньянь протянула до две тысячи второго года и уже думала, что все прошло, но потом у нее обнаружили рак груди и злокачественную лимфому. Врачи подозревали, что это был рецидив ее рака желудка, который переместился в другие органы. Однако не было смысла выяснять, новый это рак или рецидив. Я отвез ее в специальную больницу в Шанхае, занимавшуюся опухолями, они взяли пробу и провели анализы, которые сразу же показали: конечная стадия. Мы вернулись домой, а меньше чем через три месяца она умерла…
Воцарилось молчание.
Характер у Чжан Бимэя был золотой, он поднял голову и спросил:
– Господин профессор вернулся домой, может быть, вы хотите где-нибудь побывать? Берег реки Юаньхэ? Большая впадина? А еще есть пещера двести пятьдесят шесть. Я могу вас отвести!
Я предложил Ямагути сделать выбор, объяснив ему, что река Юаньхэ – это место, где мы в детстве купались, в Большой впадине мы собирали хворост, а пещера двести пятьдесят шесть – склад разных вещей на случай войны, такой огромный, что туда мог бы заехать поезд. Было видно, что у Ямагути тяжело на сердце. Он предложил пойти на могилу родителей Чжан Бимэя. Ему было известно, что здесь принято погребение в земле.
В Юаньцзяне был лишь один маленький отель. На следующее утро Чжан Бимэй пришел к нам туда, когда мы запивали соевым молоком хрустящий, жаренный во фритюре хворост[163]. С собой он принес длинный нож, напоминавший мачете, и пояснил:
– В последние лет десять-двадцать все крестьянские семьи, жившие раньше в горах, уехали, по дорогам никто не ходит, и они все заросли кустарником, без этого ножа не пройти!
После завтрака мы хотели всей большой компанией втиснуться в такси, но водитель выразил недовольство:
– Один человек лишний! Если нас поймают, штраф будет серьезный!
Тогда Чжан Бимэй сказал:
– Я поеду на велосипеде сзади. По полям машина тоже будет ехать медленно.
Пришлось сделать так, как он сказал.
Машина ехала по полям, на которых я провел свое детство и юность и где прожил десять лет; пейзаж за окном был знакомым, но в то же время не очень. В автомобиле не было кондиционера, и за двадцать с лишним минут, пока она ехала к подножию горы, мы все покрылись потом, который тек с нас ручьями. На гору надо было подниматься пешком, а ветер в горном ущелье дул сильный. Ямагути Ёсоити произнес:
– Моя семья живет у подножия горы, поэтому наша фамилия Ямагути, что означает «горное ущелье».
Когда мы прошли между горами, то увидели вздымавшиеся в небо берега водохранилища; по дорожке слева мы в детстве часто ходили за хворостом, раньше там, в ущелье, было две деревни. Чжан Бимэй рассказал, что люди давно уже уехали отсюда, поэтому все тропинки заросли тростником и никак не пройти. По правой тропинке мы в детстве тоже ходили собирать хворост, но редко, поскольку, во-первых, дорога здесь проходила по отвесной скале, во-вторых, из-за того что тут нашли свой последний приют многие крестьяне, работники железной дороги, старики и больные. Вокруг постоянно попадались могильные холмы, и ночью, когда уходил день, здесь становилось страшновато.
Чжан Бимэй оставил велосипед у водохранилища и начал прорубать путь своим длинным ножом. Ветви одна за другой падали на землю, мы тоже помогали прокладывать путь. Юйцзе выросла на севере и никогда не видела таких густых, дикорастущих южных зарослей, от волнения она несколько раз чуть не упала, но каждый раз Ямагути помогал ей. Не сдерживая своих чувств, они брали друг друга за руки и прыгали вперед через кусты и камни. Мне нравились (и на уроках, и вне классной аудитории) студенты, которые по характеру были бойкими и живыми, я показывал им каждую травинку и деревце и говорил словами Конфуция: «Дети! Почему никто из вас не учит Песни[164]? Песни могут воздействовать внушением. В них можно отыскать наглядные примеры, они учат общительности, помогают выразить негодование; способствуют вблизи служению родителям, а в отдалении – государю. Из них узнаете много названий птиц, зверей, деревьев, трав»[165].
Они были в полном восторге: где еще можно было узнать столько названий трав и деревьев? Вслух они сказали:
– Господин наставник, надо взять несколько образцов трав с собой в Шэньчжэнь, чтобы и одногруппники узнали о ярких, как солнце, годах вашей молодости!
Мизит возразил:
– Молодость наставника прошла в волнении и страхе, откуда взяться яркому солнцу?
На это Ямагути ответил:
– А кто сказал, что среди печалей и тревоги не может быть яркого солнца?
Мизит снова возразил:
– А ты спроси дядюшку Чжана, было ли у него яркое солнце.
Чжан Бимэй засмеялся:
– Было, было!
Молодые люди хором начали допытываться:
– А когда?
Чжан Бимэй ответил:
– Когда с Янь Яньянь ловил рыбу и лягушек! – Однако лицо его в этот момент было бледным и печальным.
Ямагути сказал:
– Судя по всему, самое лучше время – это когда солнечный свет любви озаряет дом!
Увидев, что Ямагути и Юйцзе, не стесняясь, проявляют свои чувства друг к другу и держатся за руки, Мизит одобряюще произнес:
– Я смотрю, солнечный свет любви уже озаряет наше «горное ущелье»-Ямагути!
Я сказал:
– Отлично! Я вижу, что китайский язык Мизита заметно улучшился за эту поездку! Он теперь может шутить, используя игру слов!
Так, смеясь и болтая, мы продирались сквозь заросли, срубая колючие кусты, и в итоге оказались у могилы Янь Яньянь. Чжан Бимэй срезал сорняки, и мы подошли поближе посмотреть на фотографию на фарфоровой табличке. Табличка была старой, но краски оставались яркими, и по-прежнему было хорошо видно прекрасное лицо усопшей. Чжан Бимэй достал из заднего кармана полиэтиленовый пакет, в котором оказалось несколько курительных свечей. Он зажег одну, воткнул в землю и тут внезапно упал на колени и что-то забормотал себе под нос.
Солнце стояло высоко в небе, играя бликами на его седых волосах.
Цао Юйцзе тихо всхлипнула пару раз, а потом вдруг зажала рот рукой; Ямагути подошел и обхватил ее за плечи, вместе они отвесили три земных поклона перед могилой.
Когда Чжан Бимэй поднялся, то сказал, что могила его родителей тоже рядом. Но нам пришлось приложить усилия, чтобы найти общее захоронение Чжан Дапао и Лю среди бурьяна в человеческий рост. Чжан Бимэй и здесь возжег курительные свечи и, стоя на коленях, тихонько что-то бормотал. После этого мы нашли также могилу родителей Янь Яньянь, заодно прибрали и ее, отдав им последний долг.
Когда вернулись к водохранилищу, все четверо были измотаны. Поверхность воды была гладкой, словно зеркало; со всех сторон водную гладь окружали зеленые просторы. Где-то вдалеке по обсаженной с двух сторон эвкалиптами железной дороге мчался, словно ветер, белоснежный высокоскоростной поезд, События той эпохи, полной глубоких чувств и уже ставшей чем-то далеким, когда-