то разыгрывались здесь, на этой неприметной железнодорожной станции, и это были не просто обычные печали молодых людей. Но вот прошло время, все стало смутным и зыбким, словно во сне, и если не сделать записи, то откуда о тех событиях узнают потомки?
Ямагути спросил Чжан Бимэя:
– А вы ездили в Японию? Пытались найти своего биологического отца?
Чжан ответил:
– Когда жена была еще жива, мы ездили туда вместе с сыном и невесткой – все абсолютно чужое и незнакомое. Поначалу была мысль поместить объявление о поиске отца в газету, но она быстро улетучилась. Ведь это был недостойный поступок, даже если биологический отец жив, не факт, что он признался бы. Да и ладно, не стоило тратить деньги на эту бессмысленную затею и позорить себя.
Ямагути попытался прощупать почву – мол, если Чжан хочет, то он мог бы помочь в поисках: в Японии после войны появились многочисленные организации, помогающие найти родственников. И если отца не найти, то можно попробовать найти единокровных братьев или сестер.
– Нет у меня такого желания. – Чжан Бимэй помотал своей седой головой, словно погремушкой-барабанчиком. – Ни в коем случае не надо этого делать! Да и я не хочу терять свое лицо! Даже если и найдешь отца, разве ж он признает такого бедного родственника, как я?
Когда мы спустились к подножию горы, настало время прощания. Ямагути и Чжан Бимэй обнялись, глаза у Ямагути покраснели, а Чжан, наоборот, был весел. В тот же день мы прибыли на вокзал в Ганьси и после обеда сели в высокоскоростной поезд до Шэньчжэня. Ямагути держал в своей руке руку Юйцзе, и за всю дорогу они не произнесли ни слова. Мизит снова взялся за свою игру на телефоне.
Сквозь дрему я услышал вопрос Ямагути:
– Знаешь, какой для меня главный результат этой поездки?
Я уже было поднял голову, но он продолжил:
– Я кое-что понял. Когда на уроках наставника я говорил о романах, посвященных Японо-китайской войне, я все время испытывал какое-то сожаление, все время было что-то, чего я не касался.
– А сейчас понял? – голос Цао Юйцзе звучал необычайно мягко. – Поездка с наставником прошла не зря!
Оказывается, это Ямагути тихонько разговаривал с Цао Юйцзе.
Бао ШиЖенщина из квартала Сигуань
1
Несколько лет назад, когда я получил перевод в Гуанчжоу, у меня родилась мысль написать несколько очерков о гуанчжоуской жизни, рассказать о местных городских обычаях и нравах. Поэтому я отправился в уличный комитет района Ливань, где в течение года исполнял обязанности заместителя начальника (должность эта была номинальной). Должен признаться, что год выдался очень интересным: я завел множество знакомств, узнал много нового и освоил рабочий порядок уличного комитета.
Ливань – старинный район Гуанчжоу, который местные жители прозвали Сигуань, а в прежние времена он именовался Сиюань. С конца правления династии Цин на его территории располагался купеческий квартал, многие люди здесь разбогатели. Для гуанчжоусцев Сигуань – это место, окутанное легендами и преданиями, многие из которых стоило бы рассказать. Отдельного повествования заслуживают «сигуаньские девушки». В прошлом «сигуаньскими девушками» были дочери богатых торговцев, которые со временем в воображении обывателей превратились в полулегендарных персонажей, даже появились книги, описывающие их жизнь и занятия – все вплоть до гастрономических пристрастий. Говорят, что сигуаньские девушки любили носить белые платья, заплетали длинные черные волосы в косы, обували сандалии на деревянной подошве и украшали запястья жадеитовыми браслетами; среди лакомств они отдавали предпочтение обсыпанным кокосовой стружкой рисовым шарикам с начинкой. Жили сигуаньские девушки в «больших домах квартала Сигуань».
Большие дома, обычно двух– или трехэтажные, были резиденциями богатых купцов. Вход в них был с главного фасада и состоял из трех частей: распашной, перегородочной и обычной большой дверей. Перегородочные двери, очень похожие на современные роллетные ворота, изготовлялись из бревен (диаметром с чашку) и крепились к дверному проему с помощью деревянных балок – похоже на перевернутый частокол. Внутри дома было очень просторно, пол выстлан крупными керамическими плитками, и можно представить, как в прошлом по нему скользили белые ножки жительниц квартала Сигуань, обутые в гладкие сандалии; наверняка это выглядело очень изящно.
Согласно историческим данным, в самый благополучный период в квартале Сигуань было свыше восьми сотен больших домов. До наших дней сохранилось немного, всего несколько десятков. Эти дома сейчас разбросаны по всему кварталу Сигуань, но чаще всего они встречаются на проспекте Яохуа.
Во время работы в уличном комитете я познакомился с одной женщиной, точнее сказать, с пожилой дамой, или с одной тетушкой, как говорят на кантонском диалекте.
Тетушка жила как раз на проспекте Яохуа, более того, она была жительницей одного из больших домов квартала Сигуань. Звали ее Ли Чжи.
2
Впервые я повстречал Ли Чжи в июле того года. Это была пятница. С утра прошел стремительный ливень, но уже после обеда выглянуло солнце, лучи которого проникали в наполненный влагой воздух; повсюду было мокро и сыро.
В тот день после обеда Сяо Сунь, сотрудница уличного комитета, собиралась пройтись по подведомственным управлениям, чтобы раздать поручения, и поскольку она знала, что я люблю прогулки, то заглянула ко мне и спросила, не составлю ли я ей компанию.
– Хорошо-хорошо, я иду, – тут же ответил я.
Сяо Сунь, молоденькая белолицая девушка, была выпускницей Университета Сунь Ятсена и всегда работала с воодушевлением. Вместе мы обошли квартал за кварталом и наконец вышли на проспект Яохуа.
Яохуа хоть и называется проспектом, но на самом деле это небольшая, даже, можно сказать, крохотная улица протяженностью не более двухсот метров, к тому же узенькая, всего четыре-пять метров в ширину. Улица вымощена большими темно-красными гранитными плитами, а по ее бокам расположились те самые сохранившиеся большие дома. Фасады некоторых из них выходят прямо на улицу, а у других спрятаны за обнесенным оградой небольшим садиком с цветущими деревьями. Улица находится внутри квартала, далеко от проезжей части, поэтому прохожих здесь очень мало. Я столько раз гулял здесь и всегда встречал очень мало людей, а порой бывало, что и никого не увидишь.
Дойдя до перекрестка, я увидел незнакомую тетушку: она стояла перед садом одного из домов. На ней были белые блуза и брюки с цветочной вышивкой, на ногах – резиновые шлепанцы, руки ее были опущены. Услышав звук приближающихся шагов, она повернула голову в нашу сторону и улыбнулась. Тетушка была стройной и, по гуанчжоуским меркам, высокой женщиной, с коротко стриженными волосами; казалось, что седых волос на голове очень много, а черных – мало. Ее улыбка была очень доброй и невероятно трогательной. Мы улыбнулись ей в ответ и поспешили в управление.
Когда мы решили все вопросы и вышли на улицу, тетушка уже ушла, и от этого мне стало немного грустно. Но, приглядевшись, я рассмотрел, что она вернулась в садик и принялась подметать большой метлой сбитую дождем листву. Я предложил Сяо Сунь подойти посмотреть. Увидев, что мы подошли, тетушка оставила работу и вновь нам улыбнулась. Мы стояли очень близко к ней, и мне удалось рассмотреть ее лицо, в особенности глаза. Меня сразу поразила их ясность, без какой бы то ни было старческой замутненности. Ее глаза были такими спокойными, такими простыми, и не было в них никакого внутреннего огня. Каждый из нас хоть раз непременно встречал беспокойные, негодующие глаза, наполненные невыносимым страданием из-за самых разных желаний и устремлений. Ее же глаза были совершенно иными. Скажу так: по глазам тетушки я понял, что она особенный человек. Признаться, когда я заглянул в эти глаза, то невольно вспомнил свою мать, ее образ предстал передо мной в одно мгновение.
– Вы нас знаете, тетушка? – улыбаясь, на кантонском диалекте обратилась к женщине Сяо Сунь.
– Знаю. Ты сотрудница уличного комитета, я давно тебя встречаю… – также по-кантонски приветливо ответила тетушка и перевела взгляд на меня: – А вот его… Его я не встречала раньше.
– Он заместитель начальника нашего комитета, его фамилия Бао, работает недавно, – представила меня Сяо Сунь.
– Здравствуйте! – проговорил я выученное приветствие на непонятном мне кантонском диалекте.
Тетушка вновь улыбнулась, но на этот раз ее улыбка предназначалась мне; наверное, ей показалось забавным, как я говорю по-кантонски.
В этот момент у меня возникло сильное желание побывать у нее дома. Мне захотелось посмотреть на обстановку в доме, узнать, как она живет. Я подумал, что, возможно, тетушка была одной из тех самых сигуаньских девушек! Вдруг это правда, разве не любопытно?
Я тихо сказал Сяо Сунь о своей идее, а та передала ее тетушке. Тетушка на это ответила:
– Хорошо, пойдемте, пойдемте.
Хотя и принято называть эти дома большими, жилище тетушки оказалось совсем маленьким, на первый взгляд не более двадцати квадратных метров. Окна комнаты выходили в сад, и можно было увидеть цветущие деревья и заросшую ограду неподалеку. Мебель в комнате была очень простой: в углу стояла односпальная металлическая кровать, к которой вплотную был придвинут квадратный стол со множеством предметов на нем, среди которых самым приметным был крошечный телевизор. Слева от стола стоял темный шкаф для одежды и длинная деревянная скамья, на которой могли бы усесться три или четыре человека. Перед скамьей располагался чайный столик такого же темного цвета. Комнатка хоть и была маленькой, но выглядела очень опрятно: на шкафу, телевизоре и скамье не было ни пылинки, все вещи содержались в чистоте и порядке, особенно начищенный до блеска чайный столик.
Сяо Сунь и я присели на деревянную скамью и, побеседовав с тетушкой, узнали кое-что о ее жизни.
С тех пор мы приходили еще несколько раз; ничего особенного, просто разговаривали.
3
Тетушка, засмеявшись, сказала, что она вовсе не из числа сигуаньских девушек. Она родилась в деревне, в округе Цинюань провинции Гуандун, и по-прежнему очень хорошо помнила свой старый дом, особенно пруд перед ним, по водной глади которого в утренние и вечерние часы зимой и весной частенько стелилась дымка: легкий туман накрывал поверхность воды, слегка колыхался и подолгу не рассеивался.
В те годы дома в деревнях местности Цинюань, за исключением жилищ богачей, были убогими, с самыми обычными дверными проемами и окнами. Тетушка жила именно в таком доме. Дверь от старости почернела, а жалкое подобие дверной рамы покрылось жирным налетом от соприкосновения с телами людей. С наступлением лета в дом залетало несметное множество комаров; от их жужжания кожа на голове немела. Практически каждый вечер приходилось выкуривать комаров из дома, и для этого на полу большой комнаты разводили огонь, бросали в пламя свежесрезанную полынь. От этого мгновенно поднимался дым, густые клубы заполняли всю комнату, вываливались из окон и дверей, будто в доме начался пожар.
Отец тетушки арендовал у богатой семьи несколько му[166] бесплодной земли, на которой выращивали рис и овощи. Часть урожая риса шла на выплату ренты, другую часть оставляли себе на пропитание. Тетушка вспоминала, что отцу с матерью было очень тяжело; они трудились почти весь год, отчего их ладони и ступни огрубели и затвердели, особенно ступни, потому что часто приходилось выходить в поле босиком и кожа от долгого пребывания в глинистой воде растрескивалась. Сердце замирало от вида сочащихся кровью ран. Жили впроголодь. Никто не наедался досыта. В семье тетушки в то время было семь человек: отец с матерью, четверо детей да бабушка. Во время еды все они усаживались за стол, где каждый молча ел свою порцию риса – слышны были лишь причмокивание да звуки непрерывного глотания пищи и неровные вздохи, когда все было съедено.
Тетушка была старшим ребенком в семье и очень рано начала помогать по хозяйству. Поначалу она помогала матери присматривать за детьми. Двух своих сестриц и брата тетушка вырастила сама. Покормив малыша грудью, мать оставляла его возле дочери со словами: «Уложи его спать…» или «Возьми ее на ручки и выйди погуляй…», а сама принималась за другие дела. Тетушка повторяла то, что делала мать: легонько похлопывала ребенка, напевала какую-то песенку, пока тот не заснет, или же, широко улыбаясь и гримасничая, подхватывала ребенка на руки и, согнувшись, уносила. Она сама-то была старше всего на несколько лет. Помимо этого тетушка еще косила траву и выпускала гусей. Ее семья каждый год выращивала по несколько гусей, причем растили очень жирную птицу, чтобы как раз под новый год приготовить гуся с черносливом. Таков был обычай в ее деревне – новый год можно встречать без рыбы и мяса, но на столе непременно должен быть гусь (довольно странная традиция).
Когда тетушка немного подросла, то начала работать в поле вместе с родителями, а ее прежние обязанности перешли к младшим сестрам. Брат был третьим ребенком по старшинству. Отец любил этого мальчика больше других детей. Если в доме было что-то вкусное, то сначала давали ему; и на новый год лишь у него появлялись обновки. Когда мальчик достиг школьного возраста, его отправили учиться в поселковую школу. Тогда отец с чувством сказал: «На него возложены надежды всей семьи Ли. Никто из вас не должен завидовать, это лишнее». Сестры посмотрели на отца, потом на мать, потом на этого безмолвствующего мальчика, переглянулись и, словно пташки, сидящие на веточке, понимающе закивали.
Когда тетушке исполнилось тринадцать лет, в ее жизни произошла перемена. В то время один их дальний родственник жил в Гуанчжоу. Однажды этот самый родственник передал отцу тетушки весточку о том, что ему в городе не хватает рабочих рук, спросил, может ли отец кого-то найти, и в общих чертах обрисовал условия и вознаграждение (в основном речь шла о деньгах). Получив это известие, отец невольно задумался о том, что это очень подходящая работа для тетушки: с одной стороны, можно подзаработать, с другой – в семье одним ртом станет меньше (в год удастся сэкономить по меньшей мере несколько сотен цзиней[167] риса). Но все же он сомневался: неспокойно ему было отправлять ее в такой далекий Гуанчжоу, ведь как ни крути, а это родная кровинушка, случись беда – и он будет раскаиваться всю жизнь. Однако сомнения приходят и уходят, так что отец, набравшись решимости, отвез тетушку в Гуанчжоу.
Тетушка знала, что против воли отца не пойдешь. От их деревни до Гуанчжоу было больше ста ли[168], транспортное сообщение в то время не было таким развитым, как сейчас, и часто приходилось идти пешком. Тетушка несла на спине простую поклажу и шла позади отца, глядя в его мокрую от пота спину и за всю дорогу не проронив почти ни слова. По прибытии в Гуанчжоу отец осмотрел выделенное тетушке жилье, досконально расспросил обо всех здешних делах и, немножко успокоившись, засобирался обратно.
Тетушка вышла проводить отца. Прежде немногословная, тетушка и сейчас не знала, какие слова нужно говорить. Сказать ли о своих тревогах, или о своих страхах, или о своей беспомощности? Ей казалось, что ее сердце сейчас расплавится и вот-вот превратится в лужицу. Она по пятам следовала за отцом, чем напоминала собачку. Дойдя до входа в переулок, отец внезапно остановился и сказал: «Давай возвращайся…» Тетушка испугалась, ее глаза тут же наполнились слезами, и она со всей мочи выкрикнула: «Отец!» Он застыл на мгновение и, не оборачиваясь, ответил: «Подзаработай деньжат, я потом приеду заберу».
Отец ушел, и из глаз тетушки хлынули слезы.
4
Тетушка обосновалась в Гуанчжоу. Началась новая жизнь.
За свои тринадцать лет жизни она впервые увидела так много незнакомых людей и столько необычных вещей. Все было ей в диковинку – одежда, особенно женская, проезжающие туда-сюда крытые повозки, которые тащили за собой люди, машины с яркими сверкающими огнями и многое другое. Поначалу все это очень пугало. Ах да, еще эти улицы и проулки, которые, словно паутина, переплетались друг с другом, и как же их было много! Это тоже ее пугало (боялась заблудиться). Раньше тетушка почти не выходила на улицу, во всяком случае одна, вот и сейчас все дни она проводила на работе и лишь во время отдыха выходила ненадолго на улицу посмотреть по сторонам.
Тетушка трудилась в местечке Янсян квартала Сигуань, сейчас это место называется улицей Янсян, что возле знаменитой улицы Сяцзю. В те годы Янсян славился продажей хлопчатобумажных тканей, его называли тканевым торговым городом, местом, куда свозили и где перепродавали хлопчатобумажные ткани, что-то вроде современных оптовых и розничных рынков. По обеим сторонам этой улочки одна за другой тянулись лавки. В начале дня, когда лавки открывались, вся улица загромождалась тканями – одни стояли в рулонах, словно мешки с рисом, другие, придавливая друг друга, стопками лежали на прилавках.
Ткани в основном закупали в Шанхае (были ткани и местного производства, но немного). Все привезенные из Шанхая ткани имели особую отметку. В то время в Шанхае было несколько известных крупных текстильных предприятий, чей товар продавался очень хорошо. Больше всего тогда торговали черным и белым ситцем, лучшими считались ткани синего цвета и цвета хаки. Но самым красивым, безусловно, был набивной ситец. Самый большой популярностью пользовались ткани с мелким белым рисунком на синем фоне и с мелким синим рисунком на белом фоне, а также с красным на желтом, алым на зеленом или зеленым рисунком на красном фоне (так называемый ярко-красно-зеленый). Были еще ткани других, самых разных расцветок: кремовые, бледно-лиловые, нежно-желтые, ярко-синие… Человек, оказавшись на этой улочке, попадал в многоцветный мир красок.
С началом торговли один за другим прибывали покупатели, и вскоре то здесь, то там можно было услышать неутихающий треск разрываемой ткани – «тррр!». Кто-то из людей, чей слух так радовал этот звук, даже сказал: «Звуки разрываемого шелка прекрасны, как голос неба». Наверное, это был хозяин одной из лавок.
Лавка, в которой работала тетушка, называлась «Обширная торговля». Здесь тетушка выполняла разную работу, то есть любую: убирала в лавке и в доме хозяина, помогала на кухне, ходила за покупками, готовила еду, относила съестное в бамбуковой корзине в лавку работникам, по нескольку раз в день заваривала чай хозяину – уж и не счесть, сколько раз на дню приходилось кипятить воду… Часто случалось так, что тетушка, закончив одно дело, тут же принималась за другое, а бывало, что и доделать не успевала, как ее уже кто-нибудь звал: «Чжи-цзы!»
Тетушка была очень занята, насколько занята, что ног под собой не чуяла. Под конец дня она совершенно выматывалась, тело ломило от усталости, особенно ныли ноги и плечи, которые казались одеревеневшими, готовыми вот-вот отвалиться. Но, несмотря на усталость, тетушка никогда не жаловалась, знала, что бесполезно; она делала то, что требовали, а если кто-то звал, тут же звучно откликалась и спешила подойти. Она была умненькой и трудолюбивой девочкой, и в лавке ее все любили. К тому же она была молода, так что стоило ей поспать, и силы возвращались.
Каждый день наступал такой момент, когда она внезапно ощущала пустоту в сердце, а затем ее накрывал приступ острой боли. В это время она тосковала по дому. Такое с ней могло случиться как утром, так и вечером. Иногда это происходило из-за того, что она случайно что-то услышала о своем доме или прикоснулась к вещам, привезенным оттуда. А иногда это случалось с ней из-за звуков за окном: например, услышит, как кто-то кого-то окликнет или мама громко позовет ребенка. Все это напоминало ей о доме. Она скучала по бабушке, по матери, по сестрам, по брату, скучала по дому, по траве возле него, скучала по плодовому дереву лонган[169], что росло в их дворе, по окутанному дымкой озеру возле их деревни – она скучала так сильно, что хотелось тотчас же помчаться туда. Если это случалось вечером, то тетушка, лежа на ватном одеяле, рыдала навзрыд.
Единственным, что ее здесь поддерживало, был заработок, он был ее духовной опорой. Заработанные деньги помогали отцу кормить семью и позволяли брату учиться. Мысль об этом ее успокаивала. Тетушка крепко-накрепко запомнила наставление отца о том, что каждый месяц заработанные деньги надо складывать в мешочек из набивного ситца, обернуть его сначала белой тканью, а затем черной, плотно-плотно свернуть, положить под подушку и ждать его приезда.
Раз в два или три месяца, а бывало, что и в четыре, приезжал отец. В целях экономии отец уезжал в тот же день, что и приезжал. Каждый раз он очень спешил и обычно, забрав деньги, сразу же уезжал. Посидит несколько минут, не больше десяти, и уедет. В эти минуты отец и дочь обменивались несколькими фразами, конечно самыми простыми. Отец обычно спрашивал, досыта ли она ест, она отвечала, что досыта, еще отец спрашивал, устает ли она, и она отвечала, что не устает. А больше и не о чем было говорить. Изредка отец рассказывал о домашних делах, о бабушке, об урожае риса, о гусятах, которых только что купили, о брате-школьнике и о его успехах…
Домой тетушка могла приехать только один раз за год, на празднование Нового года. Обычно она приезжала двадцать восьмого числа двенадцатого месяца, а уезжала пятого числа первого месяца нового года. Вернувшись домой, она всегда плакала дважды. В первый раз – сразу по приезде, обнявшись с родными, которые плакали вместе с ней. В этот раз она плакала от радости, что вернулась домой. Во второй раз она плакала накануне отъезда. Обняв брата и сестер, она, плача, говорила им, чтобы слушались родителей, а брата просила обязательно хорошо учиться. Всякий раз ей не хотелось уезжать, хотелось остаться дома, однако все равно приходилось отправляться в путь.
На четвертый год пребывания тетушки в Гуанчжоу дома случилось большое несчастье – ее отец не перенес острого заболевания и скоропостижно скончался. Излишне говорить, что это событие серьезно отразилось на семье тетушки – для них это было настоящим потрясением. В день похорон мать несколько раз теряла сознание, а тетушка, ее брат и сестры рыдали до изнеможения. Все они понимали, что отныне жизнь станет намного тяжелее.
После похорон тетушка пожила дома еще несколько дней, ей требовалось хорошенько обсудить многие вопросы. Даже возвращение тетушки обратно в Гуанчжоу тоже нужно было заново обдумать. А продолжать ли брату учебу? По его словам, он не хотел дальше учиться, он сказал: «Мне уже четырнадцать лет, нельзя и дальше дармоедничать. Отец умер, теперь я должен зарабатывать деньги и кормить семью». Когда брат сказал это, у него перехватило дыхание, глаза наполнились слезами и казалось, он вот-вот заплачет. Все в семье, кроме матери, плакали. Они знали, что брат кривит душой, знали, что на самом деле он хочет учиться.
В тот день мать была удивительно спокойной; в конце концов она сказала о своем решении: во-первых, брат продолжит учебу, потому что это было решение отца и его заветная мечта; во-вторых, тетушка вернется на работу в Гуанчжоу, иначе у семьи не будет денег оплачивать учебу брата. В-третьих, сама мать будет работать в поле вместе с младшими дочерями, а землю, которую не хватит сил возделывать, отдадут.
Услышав эти слова, брат тотчас встал на колени перед матерью и с жаром отбил три земных поклона. После это он развернулся к сестре и точно так же трижды поклонился ей в ноги.
Тетушка застыла в оцепенении…
5
Брат учился в поселке в десяти ли от дома (по выражению местных жителей, «на улице»), это было государственное училище, над его входом специально повесили деревянную табличку с вырезанным гербом партии гоминьдан, да еще и выкрасили в синий цвет. Училище было небольшим, всего около дюжины комнат, так как учеников было мало. Учились здесь в основном дети из зажиточных семей, некоторых привозили в школу в паланкине двое носильщиков. Поравнявшись со входом, стоящий впереди носильщик опускал на землю ручки паланкина, из которого выкатывался пухлый мальчик. Он тут же вскакивал на коротенькие ножки и уносился в класс, словно жеребенок.
Детей из таких же бедных семей, как у брата, в школе было немного.
Брат вставал по утрам еще до рассвета и, позавтракав тем, что приготовила мать (а порой и сам себе готовил завтрак), забирал рисовые шарики с начинкой на обед и поспешно отправлялся в поселок. Часто приходилось идти очень быстро, поэтому и в холод, и в жару все тело обливалось потом. Войдя в школу, сняв шапку и обтерев ею лицо, он приветствовал повстречавшихся учителей: «Доброе утро, учитель!» Некоторые учителя отвечали: «Доброе утро», а другие просто молча кивали в ответ.
В то время больше всего брат боялся дождя. От дождя дороги размывало, становилось очень скользко, приходилось идти медленнее, а порой и вовсе можно было упасть. Идешь-идешь, один неосторожный шаг – и плюх, ты уже весь в грязи! Падать очень больно, но самым ужасным было то, что пачкалась одежда. Нередко это вызывало насмешки одноклассников, в особенности тех самых «барчуков» из богатых семей, которые обступали его со всех сторон и хохотали. Он смущался и злился, но поделать ничего не мог. Он старался не конфликтовать с этими мальчишками.
В дождливую погоду брат, как правило, снимал обувку. В Гуандуне сезон дождей длится долго, поэтому ему часто приходилось ходить босым, отчего его ступни были больше, чем у сверстников.
От большинства других детей брата отличало еще и то, что он помогал по дому. По воскресеньям, вне зависимости от времени года, он вместе со всеми работал в поле, особенно после смерти отца. Порой мать говорила ему: «Там делать-то нечего, мы быстро управимся, иди почитай лучше». Он с улыбкой отвечал: «Ничего-ничего, я в школе уже все прочитал». Даже если в какой-то день не нужно было работать в поле, он все равно находил себе занятие – убирал двор или вычищал гусиный загон от помета. Вероятно, он понимал, что если перестанет это делать, то будет чувствовать вину перед родными, особенно перед сестрой, живущей в далеком Гуанчжоу.
После смерти отца за деньгами к тетушке стал ездить брат. Разница была лишь в том, что брат приезжал в Гуанчжоу реже, всего один раз в год, во время летних каникул, то есть перед началом учебы, потому что с началом занятий вносилась плата за обучение. В остальное время приезжать не получалось. Брат, как и отец, приезжал и уезжал в спешке. С той лишь разницей, что тетушка не отпускала его, не покормив. Всякий раз они ходили в лавку, где готовили фаршированную лапшу – очень дешевое блюдо из белых и скользких лоскутов лапши с мясной начинкой, его любимое. Иногда она заказывала ему паровые пельмени с креветками. Тетушка усаживалась на соседний табурет и молча наблюдала, как он ест.
Сама тетушка не ела. Изредка она протягивала руку и небрежно дотрагивалась до блестящих черных волос брата. В это мгновение сердце его вздрагивало, он поднимал голову и по-дурацки улыбался, сам не зная отчего. Рядом со старшей сестрой он всегда чувствовал себя ребенком.
Дождавшись, пока он доест, тетушка доставала приготовленные деньги, помогала их спрятать и велела быть острожным в дороге. После этого брат уходил, растворившись в толпе. Пройдя несколько шагов, он оборачивался и видел, что тетушка по-прежнему стоит и смотрит на него.
В то время тетушка, как обычно, возвращалась домой на Новый год, привозя с собой деньги, поэтому зимой у брата не было необходимости ездить в Гуанчжоу.
Среди учеников в своем классе брат был самым прилежным и с самой высокой успеваемостью, его оценки на экзаменах каждый раз были среди пятерки лучших результатов и, как правило, самыми высокими. В конце учебного года каждому ученику выдавали лист с экзаменационными оценками. Кроме оценок вверху листа учителя мелким почерком оставляли свой отзыв. Однажды был записан вот такой неожиданный комментарий: «Бедность семьи – это не преступление и не позор, с древности из худородных семей выходили выдающиеся таланты, а из благородных семейств выходили никчемные аристократы. Тебе нужно проявить еще большее усердие, учиться еще лучше, только так можно изменить судьбу».
Это написал очень хороший учитель.
Ведомости с оценками брат бережно хранил до очередного приезда тетушки на Новый год. Густо краснея, он восторженно и взволнованно зачитывал ей написанное.
Однажды в новогодние каникулы брат отвел тетушку в свою школу. В это время школа была безлюдной, все классы закрыты. Брат показал тетушке главный вход и эмблему «Белого солнца в синем небе»[170], прочитал ей название школы, пройдя мимо кабинетов учителей и безмолвный двор, подвел к своему классу. Они заглянули в окошко аудитории, брат указал на одну из парт и сказал, что здесь он и сидит, вот прямо здесь. Тетушка с одобрением покивала. Это был первый раз, когда она побывала в учебном заведении, в ее представлении, школа была святыней. Думая о том, что именно здесь учится ее брат, она испытывала гордость.
Вернувшись домой, брат сказал тетушке, что его душа горит только одним стремлением – хорошо учиться. Тетушка ответила брату: «Хорошенько учись, учись столько, сколько нужно, сестра тебе всегда поможет…»
Брат был очень целеустремленным. После окончания начальной школы он поступил в уездную среднюю школу, причем с самым лучшим результатом на вступительных испытаниях. Спустя три года он ее окончил. Тогда перед братом встал выбор. В то время неполная средняя школа уже считалась хорошим образованием, в уезде можно было по пальцам пересчитать тех, кто ее окончил, и при желании получить должность не составляло труда. Брат пребывал в невероятном замешательстве: он очень хотел остановиться на этом, начать службу, чтобы облегчить тяготы семьи и, возможно, даже ее кормить. Но он чувствовал неудовлетворенность, считал, что так растратит себя впустую. Это можно сравнить с пристрастием к наркотикам, но только его страстью была учеба. Не обошлось и без влияния учителей, ведь почти каждый из них считал брата хорошим студентом и воодушевлял продолжить учебу.
Несмотря на свои бесконечные колебания, брат все-таки поступил в единственную во всем уезде старшую школу.
Тетушка очень хорошо это помнила – то был 1949 год.
В этот год магазинчик «Обширная торговля», в котором работала тетушка, закрылся. Хозяин распродал все ткани (большей частью за бесценок) и, забрав семью, уехал в Гонконг. Перед отъездом он сказал тетушке: «Времена поменялись, не знаю, хорошо ли здесь теперь заживется. Мы пока скроемся там, посмотрим, как пойдет, и в случае чего вернемся. Хоть здесь ничего и не осталось, но ты все равно присмотри за лавкой. Оставляю тебе денег, на какое-то время хватит…» Тетушка ничего не ответила, только покивала головой.
Хозяин так и не вернулся. Тетушка прождала полгода; никаких новостей от хозяина не было, а деньги почти все закончились. В то время на одну текстильную фабрику требовались работники, тетушка подала туда прошение, и ее приняли. Она закрыла лавку и отправилась на фабрику, где и проработала до пенсии.
Так пролетело несколько десятилетий.
За эти годы многое произошло. Самым главным событием было поступление брата в университет в Пекине. Окончив его, брат уехал учиться за границу. Когда он вернулся, его распределили в государственный исследовательский институт, где он дослужился до должности заместителя директора.
Другим событием стало то, что тетушка получила комнату в общежитии от фабрики, как раз ту самую комнату, в которой она сейчас жила. Прежде это был дом богатой семьи, который впоследствии национализировали, и правительство передало его фабрике под общежитие. Так тетушке посчастливилось занять одну из комнат.
Еще за это время умерла мама, а сестры вышли замуж.
6
Тетушка же всегда жила одна.
Она сама так сказала мне и Сяо Сунь, поэтому здесь не может быть ошибки. Честно говоря, я немного поколебался, прежде чем уточнить. До этого момента я думал, что супруг тетушки уже умер, и хотел даже об этом спросить, но, побоявшись ее огорчить, решил не спрашивать, однако душу все равно терзало любопытство. В третью нашу встречу в доме тетушки я решил поделиться сомнениями с Сяо Сунь и обратился к ней:
– Отчего же не видно мужа тетушки? Спроси-ка ее, не умер ли он?
Сяо Сунь помедлила немного, вероятно, тоже считая, что неуместно о таком спрашивать, но все-таки задала вопрос (очень деликатно, расплывшись в улыбке). Она спросила по-кантонски, поэтому я не знаю, как точно она сформулировала вопрос. Выслушав ответ тетушки, Сяо Сунь перевела мне:
– Тетушка говорит, что никогда не была замужем.
– Как? – изумился я. – Как не была замужем? Почему?
Похоже, Сяо Сунь тоже была очень удивлена; она что-то еще сказала тетушке, а потом передала мне:
– Тетушка говорит, это для того, чтобы содержать семью. И чтобы брат мог учиться.
Я ответил:
– Как же это возможно? Разве замужем нельзя, как прежде, кормить семью?
Тетушка что-то мягко ответила. Сяо Сунь перевела:
– Тетушка говорит, не может быть так, как прежде. Выйдя замуж, становишься человеком другой семьи. Заработанные деньги нельзя тратить как вздумается.
Я очень долго молчал. Тетушка больше ничего к своим словам не добавила. Видимо, и не хотела. Честно говоря, я был глубоко потрясен и растерян. Никогда не думал, что человек может так относиться к своей жизни! А тетушка вдобавок еще и оставалась настолько спокойной. Уму непостижимо! Действительно непостижимо!
Я подумал о тетушкином брате и попросил Сяо Сунь спросить, как сейчас дела у брата.
Сяо Сунь спросила. Тетушка задумалась, а потом проговорила несколько фраз. Сяо Сунь сказала мне, что брат тетушки уже скончался, в прошлом году.
Ох!
Тетушка вдруг о чем-то вспомнила, тихонько подошла к шкафу, присела на корточки и, достав фотоальбом, положила его перед нами и открыла. Альбом был старым, с картонной обложкой, на которой было отпечатано изображение какого-то завода. В альбоме хранилось несколько десятков фотокарточек. На некоторых из них была одна тетушка, на других она была со своими коллегами с завода, одетыми в униформу; еще были снимки со старенькой матерью и двумя сестрами (сестры с детьми). На всех остальных фотографиях был брат.
Фотографии брата были разными по размеру и цвету: какие-то черно-белые, какие-то цветные. Самой ранней была однодюймовая фотография – стандартное фото на документы; на ней он выглядел очень юным, наверняка это была фотография со студенческого билета. Более поздние фотокарточки были уже двух– или четырехдюймовыми, самая большая – шестидюймовая. Людей на фотографиях постепенно становилось больше: сначала был один человек, затем два или три, а потом целая группа (с подписью, что это фотография с выпускного). Фон тоже менялся: у входа в школу, возле достопримечательностей, на площади Тяньаньмэнь, за границей, в аэропорту.
На нескольких фотографиях брат был с родными, с супругой, с детьми. Родные разговаривали и смеялись, фотографии буквально излучали тепло.
В конце альбома была фотография тетушки с братом. Это была черно-белая фотокарточка. Тетушка на ней была еще очень молодой, на вид чуть больше двадцати лет, с черными блестящими волосами до плеч, которые справа были подколоты невыразительного цвета заколкой. Одета тетушка была в светлое платье с черным воротником и черные матерчатые туфли с круглым носом. Она сидела на стуле, а брат, вытянувшись, стоял рядом. Тогда брат тоже был молодым, очень худощавым, с зачесанными на косой пробор волосами; под его густыми бровями виднелась пара прекрасных, немного тревожных глаз. Он был обут в черные кожаные ботинки.
В уголке было название фотоателье, в котором эта фотокарточка была изготовлена – единственная совместная фотография тетушки и ее брата во всем альбоме.
Я предположил, что они сфотографировались в год, когда брат поступил в университет. Но все же я не был уверен. Когда я решил попросить Сяо Сунь узнать у тетушки, когда именно был сделан снимок, я вдруг заметил, что тетушка плачет.
Тетушка правда плакала!
Ее глаза наполнились слезами, которые не переставая катились из испещренных морщинами уголков глаз. Как же горько было на это смотреть, очень, очень горько!