Вторжение барана
Несколько кур толклись у околицы в поисках пропитания, их ловкие клювы то и дело стучали по земле. Все склевали? Наверное, нет. Птицы продолжали клевать и не поднимали голов. И тут на одну из кур, широко расправив крылья, налетел петух. Квочка покосилась на него, всем своим видом показывая, что ей сейчас не хочется. Но петуху хотелось, поэтому, несмотря на недовольный вид подруги, он не стал откладывать дело и, отставив крыло, стал раз за разом покрывать ее, не принимая отказа.
Именно в этот момент Ван Маньшэн и его овцы входили в село. Непринужденный перестук бараньих копыт вспугнул петуха. Он отпрыгнул, подобрал крылья и боязливо уставился на отару.
Впереди шествовал баран-вожак, рога его были перевязаны красной лентой – смотрелось это внушительно. А еще на шее у него висел колокольчик. Задрав голову, баран смотрел на всех свысока. Эта надменность протекала исключительно из его высокой самооценки. Он чувствовал свою важность. Это был не просто баран, а племенной производитель. Баранов в мире много, а вот племенные производители – редкость, и этот был одним из них.
Ван Маньшэн следовал за отарой, рубаха его была перехвачена соломенной веревкой. Не то чтобы у него не хватало денег на бечевку или кожаный ремень или было жалко потратиться, просто он так привык. У соломенной веревки имелись свои достоинства – как порвется, сразу выбрасываешь и плетешь новую. Если ты каждый день ходишь на выпас в горы, то чем еще заниматься, когда бараны жуют траву? Горланить песни? Так это тоже не мешает плетению веревки. Вот поэтому-то Ван Маньшэн всегда подпоясывался соломенной веревкой. Ему было за тридцать, грубые морщины на его лице были забиты пылью. Щетина тоже запылилась, волосы и красноватая грязь сбились в комки, казалось, что на щеках и подбородке у него висят мелкие финики или бобы. Ходил он вразвалочку, заложив руки за спину, в руке держал кнут.
– Вернулся?
– Ну да, – перекликался он на ходу с деревенскими.
Вскоре он добрался до родного порога. Еще несколько шагов, и его бараны ринутся в полуоткрытые ворота. Однако баран-вожак остановился как вкопанный. Ван Маньшэн несколько удивился. Он увидел, что баран навострил уши и к чему-то прислушивался. Пастух тоже весь обратился в слух и вскоре услышал призывное блеяние овцы. То была овца Ху Аньцюаня, его соседа. Точно она. Ван Маньшэн снова взглянул на своего барана, того определенно обуревали чувства, и он не хотел идти домой.
Ван Маньшэн действовал решительно – он взмахнул кнутом, плеть со свистом рассекла воздух и огрела баранью голову. Баран очнулся и воровато проскользнул во двор.
– Вот сучье отродье, потянуло на сладенькое, – матюгнулся Ван Маньшэн.
Ван Маньшэн поднял миску и приступил к еде. Он приложился к краю чашки и с длинным присвистом стал всасывать содержимое. Мужчина почувствовал, как горячая бобовая каша, словно рыбка, скользнула через горло в пищевод, попала в желудок и остановилась там, нежно подрагивая.
– Так, – пробормотал он. – Хорошо-то как, мать его.
Он перестал сербать, поставил чашку на каменный стол, как будто желая хорошенько насладиться послевкусием от еды, слегка подрагивающей в желудке. Затем он бросил жене:
– У овцы Ху Аньцюаня началась течка.
– Ну.
– Ты разве не слышала?
– Сейчас вроде не блеет.
Ван Маньшэн покосился на жену:
– Так она же не механизм какой, чтобы беспрерывно блеять.
Ему показалось, что жена тупит. Он поднял чашку, чтобы продолжить трапезу. Едва Ван Маньшэн поднес край ко рту, как обнаружил, что их баран пропал из виду. Он заглянул в овчарню, но барана там не нашел. У него появилось недоброе предчувствие.
– Сучье отродье! – ругнулся он, отставил чашку, снял со стены кнут и вихрем выскочил из дома. С уверенным видом он распахнул ворота во двор Ху Аньцюаня.
Баран Ван Маньшэна уже взобрался на овцу Ху Аньцюаня, задние ноги его напряглись, а задница тряслась, точно двигатель, и звучно ходила взад-вперед. Красная ленточка блестела, колокольчик заливался. Баран старался. Ван Маньшэн пришел в ярость, но возмутили его не ленточка на рогах и не колокольчик на шее, а сотрясающаяся задница барана. Он ясно понимал, что стоит заднице еще потрястись, и это приведет к важному результату. Помахивая кнутом, он направился к овечьему загону Ху Аньцюаня.
Ху Аньцюань на корточках сидел перед овчарней и с увлечением наблюдал за случкой скота. Он заметил подошедшего Ван Маньшэна:
– Твой баран нагрянул к нам в гости.
– Сучье отродье, потянуло на сладенькое.
Едва Ван Маньшэн поднял кнут, как его остановил Ху Аньцюань:
– Эй-эй, дело еще не сделали. Дай им довести до конца. И чего ты сразу за кнут хватаешься?
Ван Маньшэн настаивал, что нужно огреть барана. Ху Аньцюань возразил, что если и бить, то не в такой момент. Ван Маньшэн упорствовал. Тогда Ху Аньцюань спросил его, мол, если бы ты с женой занимался этим и по тебе вдруг прошлись кнутом, что бы ты почувствовал? Кто знает, от такого и силу мужскую потерять можно. И как тогда быть? Ван Маньшэн понял, что Ху Аньцюань дело говорил, и убрал кнут:
– Ладно, не буду. Но если твою овцу нужно случить, то веди ее на мой двор.
– Только они хорошо сошлись, а ты предлагаешь их тащить в другое место. Разве это не измывательство? Ты представь, вот бы тебя с женой взять и заставить перейти в другое место, когда вы уже вошли в раж.
– Странно, чего это ты барана все со мной сравниваешь?
– Ну, так я с собой сравню. Кабы мы с женой вошли в раж и нас заставили поменять место, то, будь это сам император, я бы ему плюнул в рожу. О, посмотри, вот уже дело и сделали.
И действительно, баранья радость уже свершилась. Баран еще разок дернул задницей, а затем соскользнул с овцы. Овца повернула к нему голову и несколько раз потерлась о барана мордой. Ху Аньцюань с сияющим видом подошел к овце:
– Хорош уже, распустилась совсем. – Затем он обратился к Ван Маньшэну: – Ладно, уводи своего барана.
Заметив, что Ван Маньшэн и не собирается уходить, он продолжил:
– У моей овцы уже несколько дней течка, а твой баран всем баранам баран, без приглашения заявился в гости, а явившись, сразу взялся за дело, ишь какой!
Судя по интонации и выражению лица Ху Аньцюаня, удовольствия он получил еще больше, чем овца. Он еще много чего болтал, смотрел на Ван Маньшэна и не переставая хихикал. О плате за случку Ху Аньцюань не упомянул.
Вернувшись домой, Ван Маньшэн привязал барана в отдельном стойле, взбросил кнут и со злостью выпорол животное. При каждом ударе баран подпрыгивал, а затем смотрел в глаза хозяину, морда его выражала недоумение. Он не понимал, за что его в этот раз терзали хлыстом.
Вопрос о плате за случку замолчать было нельзя.
Через несколько дней Ван Маньшэн и Ху Аньцюань встретились в туалетах, что находились по соседству за воротами их дворов. Было раннее утро, они стояли и мочились.
Ван Маньшэн кашлянул. Ху Аньцюань в ответ окликнул его по имени и сказал:
– А твой баран молодец, за раз сделал дело. Я каждое утро наведываюсь в загон к овцам, вот и сейчас заглянул. Моя овца больше не блеет, лежит себе спокойненько, невозмутимая, словно бодхисатва.
– Мой баран при случках всегда с первого раза дает результат.
– Да-да, точно.
Ху Аньцюань затянул пояс и собрался восвояси. Ван Маньшэн с досадой крякнул и тоже подпоясался. Он подошел к туалету Ху Аньцюаня и заявил:
– Мой баран не должен стараться за просто так.
Ху Аньцюань вскинул брови:
– Ты о чем?
– За случку с моим бараном платят деньги, ты это сам знаешь.
Он не отставал от Ху Аньцюаня и проследовал к тому во двор:
– Я не требую этих денег сегодня. Если у тебя сейчас с ними напряженка, то можно отдать позже.
Сосед нахмурился:
– То, что у моей овцы была течка, это верно, но ведь она к вам не ходила, так ведь? Это баран сам к нам пришел, как же ты можешь требовать с меня деньги?
– То есть ты мне за случку платить не хочешь?
– Не то чтобы не хочу, а неуместно платить. Люди услышат, поднимут меня на смех. Мою овцу поимел твой баран, а я должен расплачиваться?
– Так ты не заплатишь?
– Требуй со своего барана.
Ван Маньшэн понял, что денег ему не видать. Он опустил голову, на мгновенье задумался, а затем развернулся и побежал в овчарню Ху Аньцюаня. Когда Ху Аньцюань сообразил, что к чему, его овца уже получила от Ван Маньшэна тяжелый удар сапогом. Затем еще раз. И еще раз. И каждый пинок приходился туда, куда хотелось Ван Маньшэну.
На выходе со двора Ван Маньшэна остановил Ху Аньцюань. Они с женой повалили Ван Маньшэна и избили так, что у того все лицо распухло.
Ван Маньшэн не стал возвращаться к себе, а направился прямиком к деревенскому старосте Ли Шиминю. Тот сначала налил посетителю стакан воды:
– С чем пришел?
Ван Маньшэн задумался:
– Я сначала попью водички.
Попил. Ли Шиминь предложил ему выпить еще, но Ван Маньшэн ответил, что ему уже хватит, и рассказал о происшествии со своим бараном и овцой Ху Аньцюаня.
– Если от моего барана у его овцы заводится ягненок, мне ведь по справедливости причитается плата? А этот Ху Аньцюань не только не заплатил, так еще и морду мне расквасил. Как теперь быть?
– А ты сам как считаешь?
Ван Маньшэн оторопел и вылупил глаза на старосту. Тот сказал, мол, не смотри на меня так, ты как пришел, завалил меня вопросами, я же тебе только один вопрос задал, а ты сразу таращишь на меня глаза.
– В любом случае ты обязан этим заняться.
– Мало мне дел, чем я только не занимаюсь – хлебозаготовки, дорожные сборы, сбор на ремонт дорог, общественные дела, маточные спирали… Вот уж не думал, что и случкой барана с овцой тоже придется мне заниматься.
Ли Шиминь отправил Ван Маньшэна домой и велел хорошенько пролечить разбитый рот:
– И смотреть противно, и не разобрать, что ты говоришь, только слух на тебя зря извожу.
Ван Маньшэн прождал несколько дней и, расспросив людей, узнал, что староста так и не сходил к Ху Аньцюаню. В гневе он вновь отправился к Ли Шиминю: