Подобно гренландской акуле, кашалот охотится на добычу гораздо резвее себя (кальмары плавают со скоростью до пятидесяти километров в час), часто в кромешной тьме, на огромных глубинах. Но до сей поры никто не застал его за охотой. На рубеже тысячелетий датские цетологи проверяли эту гипотезу у острова Андёйя. При помощи передовых гидрофонов они выяснили, что кашалот умеет фокусировать щелкающие звуки и метко посылать их в определенную точку[71].
Ныне море наполнилось шумом винтов и моторов, из-за которых киты не могут, как раньше, расслышать друг друга за многие сотни миль.
У Анденеса, Вестеролена, Лофотена, в других морских районах дальше к северу ведется активная сейсморазведка запасов нефти. Рыбаки на Андёйе ропщут, считая сейсморазведку виной тому, что весь Вест-фьорд, да практически вся акватория, кишит скумбрией. Взрывы отпугивают полосатика, гринду, косатку и других любителей полакомиться скумбрией.
Рыбаки с побережья, экологи, цетологи опасаются, что ударные волны могут травмировать и губить китов, а возможно, также рыбную молодь. Они отмечают, что в районе сейсморазведки киты ведут себя ненормально – вероятно, оглушенные взрывами. Должно быть, взрывная волна для кита равносильна ковровой бомбардировке звуком. Ведь звук этот должен, ни много ни мало, пройти сквозь толщу отложений на морском дне[72].
В ответ Хуго лишь качает головой: дескать, достаточно повидал, чтоб такому удивляться. Он видел в новостях, что в муниципалитете Викна в Нур-Трённелаге, где как раз велась сейсморазведка, на берег выбросило двадцать шесть гринд.
Тогда я припоминаю другой случай, о котором вычитал недавно. В пятидесятые годы прошлого века один американский ученый пришел к заключению, что миру, по крайней мере США, было бы выгодно очистить Арктику ото льда. Транспортные пути стали бы короче, а арктические богатства – доступнее. Ученый, а звали его Гарри Уэкслер, предлагал взорвать под арктическими льдами водородную бомбу – по его расчетам, хватило бы десяти штук мощностью около десяти мегатонн каждая. От произведенного ими пара Северный полюс вспучился бы толстым ледяным куполом. В результате оставшийся лед не смог бы отражать солнечный свет. Начал бы активней поглощать тепло – парниковый эффект был известен уже тогда – и растаял бы окончательно.
Хуго недоверчиво смотрит на меня так, словно я сам все это сочинил.
23
Море переливается всеми красками, меняясь ежесекундно. Техничными движениями вываживаем из водяной толщи очередного трепыхающегося хищника крупных размеров. Оглушив его, поднимаем на борт плоскодонки, резко втыкаем нож в kverken – калтычок, или рыбью гортань.
Вся эта рыба, которую теперь поднимают на лодки, тесно сгрудившиеся в Лофотенском бассейне, годами, часто бок о бок, преодолевала не одну сотню миль, чтобы доплыть сюда, на северо-восток Лофотена, от самого Баренцева моря. В эту пору скрей не может думать ни о чем, кроме нереста, и почти ничего не ест. И лишь когда под нос ему суют дразняще крохотную приманку, берется, не раздумывая, равно как и на резиновый кембрик, едва прикрывающий жало крючка. Разборчивей скрей, конечно, не станет, но все же и он – рыба не бесчувственная. Какое это, должно быть, жуткое потрясение, когда вдруг понимаешь, что тебя поймали да при этом силком, на невидимой леске, тащат наверх, к свету. Отрывают от косяка сородичей (которые, пожалуй, даже не заметят твоей пропажи) и выдергивают с пятидесяти- шестидесятиметровой глубины на самую поверхность. Ты, конечно, упираешься, борешься из последних сил и, может быть, даже сорвешься (только кому от этого легче?). Большинство же получает удар колотушкой по голове и затаскивается через леер на борт, присоединяясь к уже наваленной там куче таких же горемык (любопытно, есть ли у них инстинктивная способность предчувствовать свою смерть, или этой способностью отмечены только выше стоящие организмы?).
Еще одна рыба, и еще одна. Проблема в том, что с каждой новой поимкой азарт не слабеет. Пугающая масса трески кишит под нами. Пугают размеры рыбной кучи, растущей в нашей лодке.
Хуго рассказывает, что раньше богатые протеинами молоки и несортовая икра, не годившаяся для консервации, шли на корм коровам. Прибавляет, что японцы и некоторые из местных лофотенских рыбаков готовят из молок коктейль или аперитив, так называемый крёлль. Тут, от собственного рассказа, Хуго вдруг начинает мутить, но вырвать он, как мы знаем, не в состоянии.
Море, верное себе, пребывает в бесконечном движении. Когда мы только расставляли снасти, оно дышало мерно и спокойно, словно большой сонный зверь. Теперь же спокойствие нарушилось, дыхание стало прерывистым, взволнованным. Лодку разворачивает кормой к волне, которая, перемахнув через ограждение, достает своим языком палубу. Кажется, погода меняется. Со стороны океана половина неба усеяна черными кляксами. Картина величественная – на другой половине солнце периодически отыскивает вертикальные бреши между тучами и посылает солнечные лучи, которые вспыхивают и гаснут, выхватывая перемену морских декораций, словно в каком-нибудь мультфильме или на оперной сцене.
Не знаю, заметил ли Хуго, что впервые за все годы наших совместных морских вылазок я занервничал. Надувная лодка, на которой мы обычно выходим в море, в отличие от этой лоханки, не тонет. Ну, почти. Даже, если потекут все понтоны, резиновый корпус удержит РИБ на плаву.
Хуго вообще-то настоящий морской волк. Здешние воды знает как свои пять пальцев. На море бывал в самых немыслимых переделках. И именно поэтому, решаю я теперь, именно потому, что каждый раз “в итоге все срасталось”, не слишком ли он уверовал в свое везение? Ведь достаточно одного раза, чтобы “в итоге не срослось”. Чтобы один раз не повезло. Правда, рассказывать об этом доведется уже другому.
В древности жила в Скандинавии великанша Ран (др. – сканд. Rán, “кража”, “похищение”, “грабеж”), повелительница подводного мира. Своими неводами она ловила, нет, “похищала” моряков: топила их и уносила на морское дно – в свое царство. Ран была женой ётуна Эгира, брата ветра и огня. И было у них девять дочерей – девять морских волн, как девять типов волн, известных древним скандинавам. Голову Эгира венчали водоросли, и не было ему равных на море. Древнескандинавские скальды не говорили “корабль утонул”, а говорили “корабль угодил в пасть Эгиру, а Ран унесла его в свои подводные хоромы”. Эгир повелевал штилем и штормами. Из крови Бальдра сварил он мед жизни, и с тех пор чаша его наполнялась сама собой. Эгир прослыл символом благополучия. Не только за чашу с неиссякаемым медом, но и за дворец из чистого золота, в котором жил он вместе с Ран. Эта роскошь служила лишь отражением истинного источника их несметного богатства. Источником этим было море.
В былые времена нашу лодку, пожалуй, окрестили бы плавучим гробом. Хорошо еще, что мы надели спасательные жилеты. Всё лучше, чем ничего, отвечает Хуго, когда я, как бы ненароком, с надеждой интересуюсь, спасут ли они нас. Это же не гидрокостюмы, особо подчеркивает он, а сам между тем отправляет в рот кусок шоколада (он всегда берет в море шоколад и лесные орехи – это наш самый-самый неприкосновенный запас). Иногда он резко лишается сил – побочный эффект неудачной операции на желудке. Тогда энергия разом покидает его и он в буквальном смысле валится с ног. Такое бывает нечасто, но всегда приходится весьма некстати. В последний раз подобный упадок сил приключился с ним, когда он охотился на зайца в лесной посадке за своим домом на Энгелёйе. Тогда Хуго полз сперва по траве, а потом долго всползал на крыльцо, волоча за собой ружье. Пот тек с него ручьем, а сам охотник не мог вымолвить ни слова. Но Метте смекнула, что надо срочно накормить мужа. В кухне как раз стоял тазик с копченой селедкой, и за какие-то десять минут Хуго умял восемь бутербродов.
Гидрокостюм – и тот помогает не всегда. Несколько лет назад в свольверскую гавань принесло утопленника. Как выяснилось, рыбака из Мельбу, пропавшего за некоторое время до этого. Гидрокостюм позволяет продержаться дольше, в зависимости от времени года и от того, что надето под костюмом. На что рассчитывал этот несчастный, надевая гидрокостюм, когда его лодка уже шла ко дну? Видимо, на то, что “все срастется”. Не срослось: скорее всего из-за того, что промерзшие пальцы не слушались и не сумели до конца застегнуть молнию. В результате вода проникла внутрь, обрекая рыбака на верную смерть.
Медлить тут нельзя. К примеру, практически в это же самое время в беду попал шестидесятишестилетний рыбак, у которого заглох мотор. Зацепиться якорем не удалось, и лодку понесло прямиком на камни. Гидрокостюма у рыбака не было, только обычная одежда да жилет. Однако прежде чем оказаться в воде, он в последнюю минуту успел позвонить в спасательную службу. Сказал, что терпит бедствие, и сообщил примерные координаты. А камни уже совсем рядом, лодка того и гляди разлетится в щепки. Жестокий ветер, мороз десять градусов, темно – рыбаку ничего не оставалось, кроме как прыгать в ледяную воду. Ему удалось вскарабкаться на невысокий отполированный выступ и удержаться на нем, борясь с волной, которая несколько раз пыталась смыть его оттуда. Двадцать минут погодя подлетел спасательный вертолет Sea King 330-й эскадрильи. Осветив место прожекторами, отыскал рыбака и спустил к нему спасателя в корзине. Пальцы у рыбака к тому времени уже совсем окоченели, как, впрочем, и все тело.
Всего за неделю до моего приезда на Скрову в восточной бухте острова обнаружили еще одного утопленника, вокруг которого кружилась пустая моторка. Поехал на рыбалку да неудачно выпал из лодки, а почему – неизвестно.
Рыбацкое ремесло – самое опасное у нас в Норвегии. Никто не считал, сколько рыбаков утонуло в лофотенскую путину с той поры, как Харальд Прекрасноволосый объединил норвежские земли. В один только день 1849 года жестокий шторм, разразившийся в разгар путины, унес более пятисот рыбаков. Оставив сиротами несколько тысяч человек, которые в одночасье потеряли отцов, мужей, кормильцев.