Лодка их едва отчалила, как в залив вплывает двадцатиметровый драккар, построенный по классическим лекалам. Входит под парусом и пристает к осъюрдгорденскому причалу. Кораблик новехонький, драконьи головы на обоих концах подчеркивают симметрию корпуса.
Ни днем, ни вечером никто даже близко не пытался подраться или хотя бы побузить. На праздник пришел степенный взрослый народ – пришел с хорошим настроением: поесть, сам выпить и других угостить, потанцевать. В этом году народ настроен душевнее, добрее, чем в прошлом. В отличие от прошлогоднего праздника к концу веселье только нарастает.
Почти весь вечер с безоблачного неба в Лофотенский бассейн смотрят звезды. Праздник заканчивается, я выхожу на пристань подышать свежим воздухом. Редкие снежинки кружатся над черными крышами, мостками, вершинами скровских холмов. Блюз, доносящийся из бывшего засолочного цеха, проникает в каждый самый потаенный уголок – взобравшись на чердак, бас ухает вниз под мостки причала, затихает между сваями. Звук стелется по поверхности залива и, подхваченный вечно живым течением, несется дальше в Вест-фьорд. Дело в том, что ночью, в безветренную погоду, над самой водой образуются длинные акустические туннели.
Обыкновенно вечерами нет места тише, чем наша Скрова. Лишь ветер да шум холодильной установки, всегда включенной на Эллингсенском рыбозаводе, изредка нарушают тишину. Еще реже кричат чайки, да и чего кричать? – корма-то навалом. Музыка и смех, вырвавшись из дома, смешиваются в небе с легкими вальсирующими снежинками, которые медленно опускаются в море и там истаивают. В глубине плывет скрей, предвкушая брачные игрища – эта подводная “перелетная птица” преодолевает сотни миль Баренцева моря, чтобы вернуться в родные пенаты – туда, где родилась.
В окнах Осъюрдгордена зажегся слабый свет, на белом фасаде покачиваются мягкие ореолы от фонарей на мачтах. Может статься, это первый во все времена искусственно подсвеченный склад сушеной рыбы. Вынеся десятилетия молчаливого забвения и упадка, воскресшая фабрика снова излучает энергию, словно весна, с боем вступая в свои права, гонит постылую зиму. Еще одни невидимые часы повешены на стену Осъюрдгордена. Только, в отличие от прежних, эти идут в ногу со временем.
28
Два дня уйдет на генеральную уборку. После неемы сможем вплотную заняться гренландской акулой. Состояние плоскодонки заметно улучшилось – большая часть льда внутри двойного корпуса оттаяла, воду мы откачали. На беду, утром с востока подул ледяной крепкий бриз. Вест-фьорд побелел. О рыбалке нечего и думать. Пронизывающий ветер шлифует ледяные наросты, искрящиеся на фоне низкого зимнего солнца.
Гренландская акула уже бралась на нашу снасть. Значит, возьмется снова. Но не теперь. Погода так и не успевает наладиться, и мне пора возвращаться на юг. За всю поездку так ни разу и не закинули снасть на акулу. Зато, беззаботно качаясь на холодном ветру, отлично сушится скрей и бодрым видом своим радует наш глаз.
Весна
29
С приходом весны стрелка моего внутреннего компаса снова указывает на север. Как писал в своем знаменитом стихотворении Ролф Якобсен, “как ни длинна моя страна, / да вся на севере она”. Правда, когда приезжаешь на север, все остальное оказывается на юге.
Из четырех сторон света больше всего сказок и легенд сложено о севере. Поскольку Крайний Север еще совсем недавно был местом, скрытым за горизонтом, недосягаемой точкой, буйство красок при описании северных краев ограничивалось лишь полетом человеческой фантазии. История мифов о жизни севера берет начало со знаменитого древнегреческого астронома и географа Пифея из Массалии. В IV веке до нашей эры он совершил морское путешествие, доплыв из Средиземного моря до берегов современной Англии. Оттуда проследовал дальше на север и шел шесть дней, пока не достиг неизведанных земель. Зимой в этих краях была кромешная ночь, летом солнце не сходило с небосвода. Местные жители были дружелюбны и соблюдали странные обычаи. В воздухе стоял туман, море было покрыто льдами. Пифей назвал эту землю Туле (греч. Фула).
Все написанное Пифеем утрачено: до наших дней дошли лишь отрывки из его сочинений, приведенные в трудах других авторов. И две тысячи лет над его путешествием ломаются копья. Какие именно края посетил Пифей? Оркнейские острова? Шетландские? Исландию? Норвегию? Или даже Гренландию?
Греческий географ Страбон вообще называл все путешествие надувательством, а самого Пифея – обманщиком. Каждому ведь было известно, что севернее Британских островов люди не живут. Дальше только Ирландия, но народ там совсем уж одичалый. Братья там возлежат с сестрами, а дети пожирают родителей, лишь те состарятся. А значит, загадочная земля Туле – выдумка, да и только.
Миф о существовании Туле, впрочем, не умер: напротив – с каждым новым веком только креп. Так, римский поэт Вергилий использует название Ultima Thule (крайняя, или дальняя Туле) [79] – сумрачный мир на крайнем Севере. Земля на пути к ночи.
У Фритьофа Нансена не было ни малейших сомнений. Только одна земля в точности подходит под описание Пифея, и это не Шетландские острова, не Исландия, а Норвегия – северо-западная ее часть. Впрочем, и тут сходилось не все: Северный Ледовитый океан (Северное море), упомянутый Пифеем, находится, как мы знаем, севернее Норвегии – разве что предположить, что Северная Атлантика в ту пору (2400 лет назад) была значительно холоднее нынешней. Нансен утверждал, что о Ледовитом океане Пифею могли поведать норвежцы, например, во время его похода к берегам Хельгеллана или еще дальше на север, где он, возможно, и увидел полярный день. Может, Туле – это остров Верёй, который виден на самом краю моря, когда мы с Хуго подходим к Скровскому маяку.
Нансен писал также о гипербореях. Согласно греческой мифологии, этот народ жил в “стране за северным ветром (Бореем)” у самого северного моря – звезды спускались туда, чтобы отдохнуть от дел, а луна висела так низко, что лик ее можно было разглядеть до мельчайших подробностей. Гипербореям ничего не стоило позвать бога солнца Аполлона на танцы и угощение. Некоторые из древних утверждали, что в Гиперборее был воздвигнут огромный храм в виде шара – он раскачивался в воздухе, поддерживаемый ветрами. Еще гипербореи любили музыку и проводили большую часть дня, играя на флейте и лире. Они не ведали ни войны, ни несправедливости, ни старости, ни болезней, другими словами – были бессмертны. А когда пресыщались жизнью, бросались со скалы в море, с венком на волосах.
Туле, гипербореи и другие мифы, связанные с севером, ассоциируются у рассказчиков не с пустотой, но с красотой, чистотой и покоем – и мечтой обо всем этом. Неизведанный север – это заповедный край, хранящий чистоту, которую нельзя трогать, возвышенную, девственную и непорочную.
Туле, таким образом, предстает уже не мечтой о дальних пределах, но местом, к которому стремишься душой.
В середине мая я вновь ступаю на борт парома, который доставит меня из Будё на Скрову. Зимние шторма и морские течения подняли со дна на поверхность холодную, насыщенную минералами воду. Солнце вдохнуло в море новую жизнь – водоросли и планктон зацвели буйным цветом.
В районе Скровы вода молочно-оливкового цвета. Многие моря названы за характерный цвет: Красное море, вероятно, своим именем обязано красноватым водорослям. Белое море большую часть года покрыто льдом. Сухие ветра несут из пустыни Гоби песчинки на море, которое мы зовем Желтым. Никто точно не знает, почему Черное море стало Черным, зато известно, что так его прозвали еще древние римляне. Может, оно кажется темнее других морей из-за того, что в нем больше пресной воды? В наше время наблюдается потемнение Балтийского и Северного морей и в особенности многочисленных норвежских фьордов. Вода буквально почернела. Море перекормлено органикой, поглощающей свет. Если вода окончательно почернеет, погибнут целые экосистемы (зато наступит благодать для медуз)[80].
Какого же цвета море на самом деле? Скептики, и ряд художников в их числе, все время вставляют палки в колеса, пытаясь поколебать общераспространенное мнение о том, что море – синее. Нехотя они соглашаются, что да, конечно, оно может показаться синим, но только отдельными местами и только при определенных условиях. В основном когда светит солнце. Рано утром море чаще всего отливает ровным серым перламутром, а в штиль на закате окрашивается в багровые тона заходящего солнца. В остальном же цвет моря меняется в зависимости от глубины, донного рельефа, содержания соли, водной растительности, загрязнения, ила, попадающего в морскую воду из крупных рек, освещенности; различные сочетания этих факторов придают морю самые разные оттенки. Старые полярные мореходы знали, что южные течения несли на север синюю воду, – по крайней мере такой она выглядела на фоне вечнозеленой арктической воды.
А вот воды Вест-фьорда позеленели из-за первого цветения жгутиковых водорослей – кокколитофоридов (в капле воды умещается до нескольких тысяч этих одноклеточных организмов). Под микроскопом кокколитофориды выглядят круглыми камешками с ажурными узорами и структурой. Обычно в таких количествах эти водоросли размножаются позднее, однако в наши времена море меняется.
Подобно тому, как большинство земных животных питаются травой и растительностью, в рацион подавляющего большинства морских обитателей входит планктон. Он выполняет ту же функцию, что наземные растения: путем фотосинтеза поглощает огромное количество углекислого газа и выделяет кислород. Ученые подсчитали, что один вид сине-зеленых водорослей, отличающийся особой плодовитостью и многочисленностью, производит до двадцати процентов всего земного кислорода. До девяностых годов XX века наука даже не знала о существовании этого вида. Планктон вносит огромную лепту в то, чтобы наша планета осталась обитаемой. Мы в неоплатном долгу перед теми, кого не то что не видим, но о ком большинство из нас едва ли слыхало.