Разумеется, никто в трактире не остался, но путь был продолжен в полном молчании.
Катя крепко подозревала, что неугомонный царь не усидит на месте, сам двинется вперёд, встречать дорогого шведского «гостя». И именно поэтому инициативы «поместных» можно смело слать в отдалённые края. Эти ребята работают по принципу: «Кто смел, тот и съел», — и если хоть раз поддаться, то всё, сядут на шею и ноги свесят. Победителей, опять же, не судят.
Вот и с ними надо так же. «Жестокий век, жестокие сердца».
Англичане придумали поговорку: «Время — деньги». Но они ошиблись. Время — это жизни. Каждая упущенная минута могла обернуться чьей-то гибелью, срывом планов. Поэтому Катя отвалила за свежих лошадей немалую сумму в талерах, почти все оставшиеся «командировочные», что им выдал командир на дорожку. Чутьё подсказывало, что оставшиеся километры лучше преодолеть как можно скорее. Если верить приметам, ночью их может настигнуть тёплый фронт циклона, а в условиях, когда вместо дорог одни направления, это будет похуже шведов.
Уже на закате с хорошей новостью вернулся посланный вперёд всадник: государь остановился в селении буквально в пяти верстах отсюда, уже оповещён обо всём и ждёт их прибытия… Теперь многое зависело от того, что окажется сильнее в душе белёвского дворянина, возглавлявшего отряд «поместных» — нездоровое честолюбие или разум. Решится в последний миг попытаться урвать себе всю славу, или поразмыслит над тем, на что способны люди, утащившие целого шведского короля из самого сердца его военного лагеря? Кате не хотелось лишний раз убеждаться, что у людей, порой, мозгов нет. Но, к счастью, Арцибушев, решил, что пять минут славы не стоят серьёзного риска рассердить государя. Что бывало, когда серчал Пётр Алексеич, все присутствующие знали очень хорошо.
Для Кати сей провинциальный дворянин был открытой книгой: эта внутренняя борьба отражалась на его лице слишком явно. Здравомыслие победило, слава ему. А значит, можно было хотя бы последние километры проехать относительно спокойно.
Хорошо хоть швед молчал, не лез со своим ценным мнением по поводу увиденного… У него на челюсти цвёл всеми цветами радуги солидный синяк, полученный ещё при захвате. Да, историки не соврали, Карл действительно не ощущал боли или был слабо чувствителен к ней. Возможно, у него наличествовал какой-то непорядок с периферийными нервами, а может, что-то не так было с центральной нервной системой. Писали, что его не раз оперировали без наркоза. Однако являться пред очи врага с ног до головы расписанным под хохлому он точно не желал, и потому помалкивал. Хотя, несколько злорадных взглядов Катя и перехватила. Ну, ну, пусть смотрит. Взгляд — не нож под ребро, можно потерпеть.
Снова пошёл снег. Оставшиеся версты они тянулись по начавшей-таки раскисать дороге больше получаса. Наконец впереди показались силуэты домиков со слабо подсвеченными оконцами и невысокий шпиль лютеранской кирхи. Здесь жили финны, которых шведы нарочно переселяли в места, «зачищенные» от коренного населения несколько лет назад. Посреди деревни находилась крохотная площадь — небольшое расширение проезжей дороги — у которой стояли кирха, домик старосты, лавчонка и трактир с конюшней. Самую большую площадь, понятное дело, занимал именно трактир.
Сейчас в тихом селении было не протолкнуться от гостей. По случаю наступившей темноты и толпы приезжих площадь была освещена десятком масляных фонарей, нарочно вывешенных для этой цели местными жителями. Двор трактира был забит людьми и лошадьми, в отблесках фонарей мелькали и «венгерские» кафтаны, и «немецкие», и шапки с меховыми околышами, и треуголки. Но пятачок у ворот был свободен, а на въезде и у дверей стояли караульные.
— Приехали, — негромко сказала Катя, стаскивая с головы «полевую» вязаную шапочку и надевая тёмно-зелёный, цвета еловой хвои, берет, который достала из-за пазухи. — Вадим, пленный на нас с тобой. Никитос, останешься с багажом, стволы сдаём под твою ответственность. Передашь Матвею приказ — на нём карета и лошади, пусть устроит в конюшню. Всё, пошли.
Ободранная колымага, по какому-то недоразумению считавшаяся здесь средством передвижения, въехала в ворота и плавно остановилась напротив крыльца. Дверца с потрескавшимися стёклами распахнулась, и Катя с облегчением ступила обеими ногами на твёрдую землю.
— Прошу, ваше величество, — сказала она, придерживая дверь.
— Я никуда не пойду, — зло прошипел Карл, внезапно заупрямившись. На него время от времени такое «находило», приходилось заниматься воспитательной работой.
— Я могу вас понести, ваше величество, — невозмутимо ответила Катя. — Не в первый раз.
Очевидно, воображение сразу нарисовало молодому королю эту эпическую сцену, и он вылетел из кареты, словно ошпаренный. Всё, что ещё ему оставалось — сохранить достоинство. Получалось средненько, «на троечку». Тем более, что свидетелями этой комедии стали несколько офицеров, как минимум один их которых, судя по его ухмылочке, явно понимал шведскую речь… Катя прошла вперёд, за ней, стараясь придать своей персоне горделивый вид, шествовал пленный король, замыкал процессию Вадим. Помятые и уставшие с дороги, все хотели как можно скорее покончить с этой историей.
В общем зале таверны было на удивление мало народу. Двое в кафтанах военного покроя занимались чисткой пистолетов, третий, в цивильном, перебирал какие-то бумаги и делал пометки. Четвёртый привлёк к себе внимание щёгольским, неуместным в этой дыре камзолом ярко-зелёного цвета с золотым позументом: он склонился над писарем и негромко давал ему короткие указания. Когда стукнула входная дверь, этот франт мгновенно разогнулся и при виде вошедших просиял.
— Ну наконец-то! — радостно воскликнул он. — Сей же час доложу государю.
— Доложите, Данилыч, сделайте милость, — всё так же невозмутимо, как и ранее, сказала Катя: эту хитрую рожу она тоже хорошо помнила по многочисленным портретам.
— Разве мы встречались ранее? — удивлённо спросил тот.
— Мы о вас премного наслышаны.
Меньшиков — конечно же, это был он — заломил бровь, но промолчал. Мигом взлетел по лестнице и исчез в коридоре… Минуты не прошло, как он вернулся и, топоча тяжёлыми сапогами, буквально скатился вниз.
— Следуйте за мной, государь вас ожидает, — объявил он, смешав в нужных пропорциях официоз и иронию.
— Исторический момент, — Вадим не сдержался и съязвил, хорошо хоть вполголоса.
Катя прервала его речь в самом начале — одним предупреждающим жестом, не оборачиваясь. Если момент и правда исторический, то лучше ему соответствовать, а не отпускать колкости.
Достаток любого европейского дома по этим временам было определить очень просто: чем богаче хозяева, тем выше потолки. Дрова стоили дорого, чтобы протопить жильё, нужно было либо тратить больше денег, либо делать помещения пониже, уменьшая кубатуру. Этот трактирчик был из бедных, соответственно, и зазор между горизонтальными плоскостями лучшего номера гостиницы составлял чуть больше двух метров. Поэтому человек, стоявший посреди этой комнаты, едва не касался макушкой тёсаных брёвен потолка. В своё время Катя не раз видела его самые разные портреты, во всех возрастах, и узнала с первого же взгляда. Никаких сомнений не осталось: это Пётр. И взгляд его был устремлён, как и следовало ожидать, на шведского короля.
— Брат мой Карл, — с радушным видом сказал он по-немецки, ступив вперёд с широко распростёртыми руками. — Счастлив, что вы благополучно доехали. Садитесь, отдохните с дороги.
— Брат мой… Петер, — с явным усилием выдавил из себя швед, всё-таки решив вести себя по-королевски. — Не скажу, что я рад нашей встрече. Однако благодарен вам за тёплый приём.
— Садитесь, брат мой, садитесь, в ногах правды нет… А вы, молодцы, те самые казаки, о которых мне отписывали? — продолжал Пётр, понятное дело, по-русски, чтобы не травмировать психику Карла. — Наслышан о кунштюках ваших, не ожидал.
«Немезидовцы» вытянулись по стойке «смирно»… Харизма с некоей примесью безумия присутствовала и у Карла, иначе его бы так не боготворили шведские солдаты. Но от Петра исходило нечто такое, от чего хотелось зажмуриться. Это прожжённым-то разведчикам, видавшим виды «волкам войны»!.. В какой-то момент Катя поняла, что все описания этого человека, дошедшие до двадцать первого столетия, яйца выеденного не стоят. Потому что описатели либо не были знакомы с Петром лично, либо не смогли подобрать нужные слова. Больше всего это нечто напоминало …вот именно: шторм на море, с грозой, и с ураганным ледяным ветром в лицо.
Вадим не выдержал и отвёл взгляд. Катя — нет. Хотя, невозмутимое лицо далось ей на этот раз с огромным трудом.
— Десятник Войска Донского… — начала, было, она, взяв «под козырёк», но Пётр прервал её на первых же словах.
— Писано было, что у тебя послание с подробным описанием пленения короля, — сказал он.
— Так точно.
— Давай сюда.
Чётким движением она выдернула из нагрудного кармана свёрнутые в «конверты» и запечатанные воском листки местной, довольно плотной, бумаги. Подала таким же чётким, выверенным жестом.
— Выправка у вас отменная, похвально, — произнёс Пётр.
— Разрешите идти?
— Ступайте вниз, после позову.
— За мной, — негромко скомандовала Катя своему разведчику, который до сих пор явно пребывал в состоянии, близком к шоковому. Опомнившийся Вадим устремился следом за ней. И тут же, едва закрыли дверь, они оба столкнулись с торчавшим в коридоре Меньшиковым.
— Так скоро? — удивился он.
— Сказано было — ждать внизу, нас вызовут, — невозмутимо ответила Катя. — Тут ветчина или буженина ещё остались, или вы всё слопали?
— Всё будет, — коротко рассмеялся Данилыч. — Перекусим, заодно посидим, обзнакомимся. А то вы меня знаете, а я вас — нет.
— Положим, вы о нас тоже слышали. Но давайте продолжим знакомство за столом. Всё равно ждать.
— Ну и нервы у тебя, Кать, — поёжился Вадим, пока Данилыч распоряжался насчёт совместного ужина. — Там, наверху… Он как глянул на меня — я чуть к полу не прирос. Первый раз в жизни такая фигня. А ты вроде ничего.