той истории, насколько помнила Катя, не заладилось у него с начальным образованием. Организовал только горные школы — понятно для каких специалистов — и отметился указом о запрете жениться не получившим образования дворянским сыновьям. Ещё она помнила дату открытия школы в Сухаревой башне: 14 января 1701 года. Строительные леса со здания ещё не сняли, хотя внешние работы были завершены, шла только финальная отделка и уборка внутренних помещений. А в некоторых классах уже полным ходом наблюдалась подготовка к занятиям.
Конечно, указы с предписанием штрафовать и «расстригать» попов за плохо выученных детей — это прекрасное поле для злоупотреблений. Тут надо много думать, чтобы и священникам, и крестьянам было выгодно, когда самых талантливых детишек из деревень после церковноприходских школ забирают продолжать обучение. Скажем, если деревня дала перспективного ученика, и тот полный год затем в главной школе отменные результаты показывал, то в следующий год всей общине плюс в карму и минус в налоговые отчисления. Или зачёт в рекрутский набор — вместо солдата, дескать, возьмут парня в учение. Тоже вариант. Через несколько лет этот же парень с большой вероятностью вернётся в родной уезд и начнёт сам детишек учить. А если давать учителю при условии работы в провинции хотя бы личное дворянство, то от желающих отбоя не будет… В указе этого не было, но что такое «подзаконный акт», Катя знала хорошо. В крайнем случае, Пётр Алексеич был мастер указы с дополнениями к предыдущим вдогонку публиковать. Пусть не только кнутом, но и пряником людей мотивирует, полезно будет.
Положив себе сочинить соответствующую записку — как привыкла, с разбивкой на пункты — Катя занялась обычной полковой рутиной. Сходила к сестре, поинтересовалась, как прошёл Новый год. «После салюта часов до трёх просто гуляли и разговаривали, — сказала Дарья. — Потом он проводил меня и ушёл. Прикинь! Сама в шоке…» И это уже показалось Кате не совсем хорошим «сигналом», как говорили в двадцать первом веке. Если у надёжи-государя в самом деле какие-то серьёзные виды на её сестрёнку, то тогда часть первоначального плана летит к чертям кошачьим. Нет, со стороны Петра Алексеича это хороший пиар-ход. «Русская Жанна» должна оставаться в амплуа девы до самого финала представления, что её вполне устраивало, а после обещана полная свобода действий. Но её сестра — отличная партия и возможность показать, что, дескать, взял супругу не из родовитых, а из народа. Заодно гостей из будущего к себе покрепче привязать. Царицу-казачку, кстати, примут даже скорее, чем приняли царицу-прислугу, будущую Екатерину Первую… А каково быть в таком случае самой Жанне? Вопрос риторический.
Как и положено, 1 января все отдыхали. Только к середине дня жизнь в городе вернулась в обычную колею. Теперь шла подготовка к празднованию Крещения. Впрочем, для «Немезиды» ничего не изменилось. Всё те же караулы, всё те же дежурства около апартаментов пленного Карла Двенадцатого. Приехавших с утра шведов встретила усталая, но по-прежнему невозмутимая Катя. Делегация была в самых дипломатичных выражениях послана… нет, не туда, куда вы подумали — к государю. А тот оказался вне зоны доступа: то ли куда-то уехал, то ли отсыпался, велев сообщать всем, что он уехал — неизвестно. Проверять желающих не нашлось. Шведских гостей отправили обратно на постоялый двор, прозрачно намекнув, что аудиенцию им дадут не ранее вечера.
Словом, жизнь продолжалась.
— Шесть рублей? Я не ослышалась?
— Всё так, барышня, всё здесь прописано — семьдесят два рубля годового оклада с сего дня.
— Но ведь было сто сорок в год. Куда подевалось остальное?
— Полковник велел, ничего не могу поделать. Пишите-ка вот здесь, барышня, что получили жалованье, и…
— Я не стану ничего подписывать, и я вам не «барышня», а ротный лекарь! Сейчас же иду к полковнику!
— Полковник в сей час почивать изволит.
— Ничего, проснётся!
Дарья предполагала, что рано или поздно дорогие коллеги начнут давить уже не морально, а материально, но уж слишком шустро они подсуетились. Наверняка пришли к полковнику и объявили, что устроят тотальную забастовку, если «этой знахарке» не урежут жалованье. А в идеале лучше бы вообще уволить. Полковник-англичанин послушал лекарей-немцев да и уполовинил девице жалованье. Выгонять её пока не за что, а сэкономить — милое дело. Теперь оставалось только идти к нему и ругаться. Можно подумать, она жалованье тратит на платья и танцы. Лекарства ведь не бесплатные. У неё было преимущество гражданского специалиста: военный чин не мог скомандовать ей «кругом, шагом марш». Послать подальше мог, а приказать — нет.
Но сперва нужно сообщить «приятную» новость брату.
— Они там совсем о***ли? — Женя ожидаемо возмутился. — Мне сейчас караулы разводить, блин… Кать, сходи, разрули.
Ребята ещё добавили от себя несколько слов: мол, передай полкану, что у него могут внезапно возникнуть неприятности. С этим сёстры Черкасовы и явились к полковнику на квартиру. То ли полковой казначей нагло врал, что он изволит почивать, то ли Чамберс успел за полчаса проснуться и «упаковаться», но его застали при полном параде и в компании пары офицеров, за решением каких-то снабженческих вопросов. Причём, одним из офицеров внезапно оказался сонный, но весьма оптимистично настроенный Меньшиков. Заметив сестричек, которым караульные совершенно естественно преградили путь, государев ближник лучезарно заулыбался и попросил — да, именно попросил — полковника их пропустить и выслушать.
— Что вам угодно, сударыня, — англичанин говорил с сильным акцентом. Сказать, что он был недоволен — значит, ничего не сказать.
— Хотела узнать, на каком основании было урезано содержание лазарета, — сразу пошла в атаку Дарья. — Вы лучше меня знаете, сколько стоят ингредиенты для лекарств.
— У меня нет уверенность в ваше знание дела, — фыркнул полковник. — На вас изволят жаловаться.
— Кто, если не секрет?
— Те, кто возмущены вашими закупками хлебного вина, сударыня. Зачем оно вам?
— Ах, вот оно что… Эти господа, видимо, не знают, что такое стерилизация инструментов. Они и слова такого, наверное, не слышали!
— Я его тоже не слышал.
— Вам простительно, вы не медик. А у их пациентов ни единого случая без сепсиса, чему я нисколько не удивлена! Господин полковник, я не прошу ничего сверх того, что полагается по штату…
— Соблаговолите вернуться в лазарет, сударыня. Решение окончательное.
— Прошу прощения, господин полковник, — заметив, что Дарья сейчас сорвётся и наговорит много лишних в данной ситуации слов, вперёд выступила Катя. Вытянулась, козырнула, как полагается. — Сержант егерской полуроты четвёртого батальона лейб-гвардии Преображенского полка Черкасова. Уполномочена передать вам следующие слова, не сочтите за дерзость. Офицеры и рядовые егерской полуроты заявляют, что, если справедливость в отношении ротного лекаря не будет восстановлена, они в полном составе подают рапорты об отставке либо переводе в иной полк.
Полковник витиевато выругался по-английски. Другого столь дерзкого младшего офицера он бы, не моргнув глазом, отправил под арест. Но если на праздничный ужин для высшего общества его не позвали, а эту невозможную девицу пригласили, то такой расклад нельзя не учитывать. Если к этим егерям государь особо благосклонен, выделяет их за боевые качества и всячески благоволит, то это также следует помнить. Они не бунтом грозили; тут он бы знал, как поступить, и был бы прав. Но массовое прошение об отставке неизбежно привлечёт внимание его величества, и совершенно ясно, чью сторону примет государь.
Всё это так отчётливо отразилось на его физиономии, что переводчика не требовалось. А тут другой царёв любимчик, Меньшиков, о чём-то шепчется со вторым офицером, и у того бледнеет и вытягивается лицо… Полковник уже без лишних пояснений понял, что, пойдя навстречу лекарям, оказался в крайне неловком положении. Небольшая экономия в деньгах и довольные физиономии медикусов не стоили такого испытания для нервов.
— Можете идти, — буркнул он. — Я разберусь.
«Немезида» в полном составе отказалась принимать жалованье и расписываться в ведомости. Старшие офицеры полка поражались такой сплочённости этого небольшого подразделения: из-за одного человека устроить целую забастовку. Канцелярия не может в положенный срок закрыть отчётность, и это даже в восемнадцатом веке не шутки. Всё-таки лейб-гвардия, а не захолустный гарнизончик, где всю эту историю можно было бы спокойно замести под ковёр, а сильно о себе возомнивших наказать по всей строгости. Бумаги, относящиеся к Преображенскому и Семеновскому полкам ложатся на стол государю лично, и проверяет он каждую подпись. Но вопрос разрешился очень быстро. Уже второго числа оклад ротного лекаря в ведомости был восстановлен и все получили жалованье по штату, без удержаний.
А в лазарет потянулась вереница полковых медикусов — с поклонами, расшаркиваниями и заверениями в самых положительных чувствах. Смотреть на их приторные улыбочки было тошно, притом не одной Даше. Кого следовало за это благодарить, было понятно без пояснений.
Этого «кого-то» Катя встретила утром третьего числа, когда сменилась с дежурства у апартаментов Карла Шведского. Алексашка решал организационные вопросы, касаемые возобновления переговоров со шведами, но появление сержанта Черкасовой в полевом мундире и полной боевой экипировке заставило его на время оставить дела.
— Рад видеть, Катя, — с широченной улыбкой сказал он, выступая навстречу. — Дело с жалованьем Дарьи Васильевны, надеюсь, разрешилось благополучно?
— Твоими молитвами, Саша, — ровным голосом сказала та. — Найдётся пара минут на поговорить?
— К полудню все дела закончу, — кивнул тот. — Где я смогу тебя найти?