— Снимите с него наручники, — говорит он, вернувшись. И мне: — Только, пожалуйста, ведите себя правильно.
Что он хочет сказать? Чтобы я не пытался выпрыгнуть из самолета?
Наконец-то можно размять руки, как следует закурить. Так-то лучше, а чекист, снявший наручники, назидательно замечает:
— Наручники-то, между прочим, американские. — И показывает мне клеймо.
Будто я и без него не знал, что Запад чуть не с самого начала этой власти наручники нам поставляет — в прямом и переносном смысле. Он что думал — разочарует меня?
Иллюзий относительно Запада я не питал никогда. Сотни отчаянных петиций, адресованных, например, в ООН, ни разу не имели ответа — разве уже одно это не показательно? Даже из советских инстанций приходит ответ — хоть бессмысленный, но приходит, а тут — как в колодец, а так называемая «политика разрядки», Хельсинкские соглашения? Мы-то во Владимире сразу, на своей шкуре, почувствовали, кто от них выиграл.
Не первый день на наших костях строят «дружеские отношения» с Советским Союзом, но омерзительнее всего то, что Запад всегда пытался всякими заумными теориями и доктринами себя оправдать. Точно так же, как советский человек создал бесчисленное множество самооправданий, чтобы облегчить себе соучастие в тотальном насилии, так и Запад успокаивает свою совесть, и иногда самооправдания эти одни и те же, но насилие безжалостно мстит тем, кто его поддерживает, и те, кто думает, что граница свободы и несвободы совпадает с государственной границей СССР, жестоко ошибаются.
Когда сняли наручники, главный чекист сообщил: «Теперь я могу официально вам объявить, что с территории СССР вы выдворяетесь».
— Ура!
— «Это все?» — я спросил. Он: «Да». — «А гражданство?». — «Гражданства вы не лишаетесь — вам будет выдан паспорт для проживания за границей, действительный на пять лет».
— Советский?
— Естественно, что они и сделали. «Ну, а срок? — я продолжил. — У меня же еще шесть лет». — «Ваш срок остается в силе». Я опешил: «Позвольте, это уже совсем смешно становится. Что происходит? Вы мне устраиваете побег из тюрьмы? Так получается?».
— Досидеть не даете!
— Он криво так усмехнулся: «Думайте как хотите — я выполняю распоряжение руководства».
«В 2007-М КОРВАЛАН НЕДОУМЕВАЛ: «КАК ЭТО ТАК? У ВАС СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ РУХНУЛА, А КУДА ЖЕ СМОТРЕЛА КРАСНАЯ АРМИЯ?»
— Прилетели вы в Цюрих...
— Сели на аэродроме, подкатил самолет «Люфтганзы», который привез Корвалана. Швейцарцы для гарантии безопасности окружили оба борта войсками, и вы бы видели разочарование этих чекистов.
— Они хотели выйти в Швейцарии погулять, да?
— Естественно, в Duty free женам колготки купить. Один посмотрел с тоской в иллюминатор: «Да, сходили в аэропорт» (смеется) — ну, советские люди...
Снова пришел начальник:
— Мы пересекли советскую границу, и я должен объявить вам официально, что вы выдворены с территории СССР.
— У вас есть какой-нибудь указ, постановление?
— Нет, ничего нет.
— А как же мой приговор? Он отменен?
— Нет, остается в силе.
— Что ж я — вроде как заключенный на каникулах, в отпуске?
— Вроде того. — Он криво усмехнулся. — Вы получите советский паспорт сроком на пять лет. Гражданства вы не лишаетесь.
Странное решение, наперекор всем советским законам, и после этого они требуют, чтобы их принимали всерьез. Ни посадить по закону не могут, ни освободить — веселое государство, не соскучишься.
Самолет шел на снижение, и чекисты с любопытством поглядывали на Швейцарию.
— Лесов-то поменьше, чем у нас.
— А участков сколько, гляди! Это ведь все частники.
— У них тут у каждого свой дом, участок.
Хорошо, когда в мире есть заграница и, воротясь из служебной командировки, можно привезти жене заграничную тряпку — это ли не высшее благо?
Чем ближе к этой загранице мы были, тем заметнее они менялись: таяла чекистская непроницаемость, загадочная молчаливость — оставался советский человек. На меня они поглядывали уже с некоторой завистью — я превращался на их глазах в иностранца.
Подрулили к аэропорту, и тут вдруг на поле выкатились бронетранспортеры, высыпали солдаты, самолет оцепили.
— М-да... — грустно сказал чекист. — Вот и все, даже в аэропорт не выйдешь.
Теперь уже они были в тюрьме, под стражей.
Появилась санитарная машина — забрали в госпиталь Мишку, потом выпустили и нас с матерью. Посадили в машину советского посольства, а затем подъехал автомобиль американского посла Дэвиса, и мы пересели в него — вот и вся церемония обмена. Как поднялся в самолет Корвалан, мы не видели...
Ни шмона, ни проверки документов — чудеса. Все мое барахло, все бесценные тюремные богатства лежали тут же, прямо в тюремной матрасовке, как их собрал в камере. Книжки, тетрадки, запрятанные ножички и лезвия, шариковые ручки, стержни... Для кого-то много недель жизни, все это не имело больше никакой цены — в один миг привычные ценности изменились, и пока мы ехали к зданию аэропорта, я не мог избавиться от странного ощущения, будто по чекистской оплошности провез нечто очень дорогое, запретное, чего никак нельзя было из страны выпускать, только никакой шмон не смог бы этого обнаружить».
— Вы Корвалана увидели?
— Только издали — дело в том, что наши (а переговоры все шли через американцев, потому что у Чили с СССР дипломатических отношений после 73-го года не было) настаивали на том, что это не обмен, а одновременное освобождение: вот так им было надо, причем выпустить нас в разных городах требовали: меня, скажем, в Женеве, а Корвалана — во Франкфурте. Американцы не возражали: «Да пожалуйста, если угодно, но только как это будем делать?» — тем более что Швейцария и ФРГ, на территории которых планировался обмен, участвовать в таком сценарии отказались: мы, мол, не можем гарантировать честности сделки, как это предусмотрено международными законами. Год, в общем, они бились — я потом в архиве ЦК телеграммы видел шифрованные...
— ...а вы тем временем продолжали сидеть...
- (Разводит руками). Наконец, советская сторона сдалась, но с условием, что мы с Корваланом друг друга видеть не будем.
— Так никогда вы с ним не встретились?
— Никогда.
— А интересно было бы пообщаться?
— Нет — это матерый был сталинист, совершенно за прошедшие десятилетия не изменившийся.
В 1976 году по инициативе Андрея Сахарова СССР принял решение обменять Владимира Буковского на Генерального секретаря ЦК КП Чили, брошенного в застенки «кровавой хунтой Пиночета», Луиса Корвалана. «Это матерый был сталинист...»
— Он же только недавно умер...
— Летом 2010-го, ему было 93 года. Последнее интервью с ним на НТВ, по-моему, в 2007-м сделали, и он недоумевал: «Как это так? У вас советская власть рухнула, а куда же смотрела Красная Армия? — они должны были этого не допустить».
— Логично, но у меня до сих пор детские воспоминания перед глазами: 76-й год, Леонид Ильич Брежнев встречает в Кремле освобожденного Луиса Корвалана, идет, широко раскинув навстречу ему руки, вскрикивает: «Корвалан!» — и заключает его в объятия...
— Да, это генсек любил.
— Вы эти кадры видели?
— Конечно, но еще больше меня насмешил пару лет назад, когда в Грузии был, рассказ Саакашвили. Он признался: «У меня темное пятно в биографии есть — будучи пионером, я Корвалана здесь, в Тбилиси, приветствовал» (смеется).
— Почему, на ваш взгляд, Запад добивался обмена на Луиса Корвалана именно вас — вы были своеобразным флагом, символом диссидентского движения?
— В то время было несколько людей, обмена которых Запад с таким же успехом мог добиваться.
— Кто?
— Тот же Григоренко... — кто тогда еще сидел? Алик Гинзбург.
— Почему выбрали вас?
— Это задача, которую, хотя видел в архиве ЦК и множество своих документов и решение Политбюро о моем обмене, до конца не решил.
— Политбюро принимало решение?
— Да, по докладной записке председателя КГБ Андропова, министра иностранных дел Громыко и Пономарева...
— ...заведующего международным отделом ЦК...
— Там, кстати, фраза есть замечательная, что это решение позволит нам, не освобождая Буковского из-под стражи и не спрашивая его согласия, выдворить его за рубеж (смеется) — вот такая забота.
— После высылки из Советского Союза вы были с почетом приняты в Белом доме президентом Соединенных Штатов Америки Джимми Картером, а как эта встреча происходила?
— Она состоялась 1 марта 77-го года, а вообще-то свою роль сыграли там два обстоятельства. Во-первых, проблему прав человека Картер сделал в своей избирательной кампании ключевой, и когда его выбрали?.. Он был очень чувствителен к общественному мнению и, раз так, должен был с ним считаться, ну а во-вторых, со мной сделал большое телевизионное интервью Майк Уоллес для своей знаменитой программы «60 Minutes» («60 минут». — Д. Г.), выходившей по воскресеньям на телеканале CBS. У них был устойчивый рейтинг — чуть ли не 40 миллионов американцев их смотрело, и этот Уоллес, прекрасный журналист, эдакий адвокат дьявола, который умел вытащить из тебя какие-то неожиданные вещи, меня под конец спросил: «А хотели бы вы встретиться с нашим президентом — объяснить ему, что такое жизнь в Советском Союзе?». Я воскликнул: «Ну да, конечно», и Белый дом получил порядка миллиона писем...
— ...ух ты!..
— ...с требованиями, чтобы Картер меня принял, так что проигнорировать глас народа он не мог (справедливости ради замечу: об этом узнал позже, а тогда ни о чем не подозревал).
— Сколько же вы общались?
— Час, но Картер пришел не сразу — ужасно нервничал, дергался, боялся реакции Москвы на то, что меня принимает, поэтому, когда меня в Овальный кабинет провели, там был лишь вице-президент Уолтер Мондейл. Он меня приветствовал, мы разговорились, а минут через 10 вошел Картер. Он, кстати, и фотографироваться со мной побоялся — нас сняли с Мондейлом, хотя американские власти и не скрывали, что Картер меня принял.