Югославские друзья мне после каждой съемки давали еду и импортные алкогольные напитки, хотя я и не выпивал. И не просто продукты, а как из «Березки»: у них тогда были потрясающие консервы, особенно ветчина в банках. И я на последних электричках, на поливальных машинах, черт знает как, добирался до съемочной площадки «Дворянского гнезда», где все были голодные и «обезвоженные». Они уже ждали меня с трофеями – тут же налетали и все съедали. Эти поездки у меня продолжались больше месяца. Хорошо хоть югославская выставка продлилась всего неделю.
Митя Долинин спустя время сказал мне: «Слушай, я ничего не мог понять, прислали какого-то вгиковца ассистентом, а он каждую свободную минуту мчится в камерваген спать. Что за человек?» И тогда мне пришлось сознаться, какую тройную жизнь я вел в те дни.
Жемчужная сережка для Беаты Тышкевич
Был еще один очень важный и принципиальный повод, по которому я приезжал на съемки к Андрону Кончаловскому в любое время ночи. На этой картине у меня начался роман с Беатой Тышкевич. Когда-то они с режиссером Анджеем Вайдой, в то время ее мужем, привозили во ВГИК свой фильм. Она была женщиной ослепительной красоты, и все студенты бросились к ней, пытались пообщаться, фотографировали, и только я почему-то стоял в стороне. Я ничего не загадывал и не планировал, но мне не хотелось быть лишь человеком из толпы. И вот звезды сошлись. На «Дворянском гнезде» я уже снимал Беату как полноправный член киногруппы и, естественно, очень старался.
И, кстати, тогда я все-таки внес свой вклад в большое кино: в «Дворянском гнезде» Кончаловского три или четыре кадра сняты моими руками.
И, что удивительно, вдруг выяснилось, что Беата Тышкевич обратила на меня внимание. Одну из сцен мы снимали в Екатерининском дворце в Царском Селе, и там она потеряла жемчужную сережку. Все стали суетиться, ползать по полу. А я опять стою в стороне и понимаю, что суетиться нельзя, но найти эту сережку должен именно я. Я весь напрягся, сконцентрировался и увидел ее на расстоянии нескольких метров. Не сходя с места, я бросил Беате: «Так вон она». И все.
После этого эпизода мы пошли в камерваген и начали целоваться. С этой сережки все и понеслось. Кстати, Андрон в силу своего перфекционизма все украшения для съемок одолжил у своей мамы, хотел, чтобы все в кадре было настоящим. И все эти семейные драгоценности украли. А на моей фотографии Беата осталась в жемчужных серьгах его мамы, Натальи Петровны Кончаловской.
Это были потрясающие дни: красота дворцов и природы, белые ночи, состояние влюбленности. Дошло до того, что на «Ленфильме» в костюмерном цехе я достал гусарский ментик и разгуливал в нем по городу.
Помню, мы снимали один из эпизодов «Мама вышла замуж» в Петропавловской крепости и Беата приехала ко мне на съемку. А Тышкевич тогда пользовалась большой любовью у нас в стране: красавица, популярная актриса, да еще и иностранка. Все, а особенно провинциальные туристы, оказавшиеся в тот день в Петропавловской крепости, сворачивали на нее шеи. Уже и мне кто-то стал шептать: «Ты только посмотри, Беата Тышкевич пришла, интересно, что она тут делает?» Естественно, я шифровался, говорил: «Ну, наверное, она пришла на экскурсию». Но когда Беата подошла ко мне и мы крепко обнялись, наша тайна раскрылась.
Роман с Беатой продлился несколько лет. Она часто приезжала в Россию, где у нее было много съемок. Как-то раз, когда она улетала из Петербурга обратно в Варшаву, стоял жуткий холод – было уже начало зимы. А наш Пулковский аэропорт в те годы был маленький, типовой, и нам с Беатой там даже негде было приткнуться. Но отношение к ней было особенным, поэтому нам кто-то из администрации предложил: «Ну, чего вы тут сидите, идите в самолет». И мы пошли с Беатой в пустой самолет. Сидим там какое-то время, и вдруг по трансляции объявляют, что через пятнадцать минут самолет взлетит. Видимо, про меня забыли. Я говорю: «Беата, слушай, сейчас же твой самолет взлетит вместе со мной». И мы попрощались. Уже потом Беата сказала: «Надо было тебе тогда улететь, я в Варшаве бы договорилась». – «Да, ты бы договорилась, а представляешь, что сделали бы с этими людьми, которые нас пустили». Беата очень хотела, чтобы я переехал к ней в Польшу, но в другой стране я своей жизни не представлял.
По-моему, в 1989 году я с театром Додина впервые поехал за границу на большие гастроли: Западный Берлин, ГДР, Чехия, Словакия и в самом конце – Польша. Приезжаю в Варшаву, из гостиницы звоню Тышкевич домой: «Беата, это я». И такой радостный крик раздался на том конце провода. Это была потрясающая встреча! Беата меня познакомила со своими дочками. Потом она с одной из них, Викторией, приезжала в Петербург. Впоследствии историю тех событий со слов Беаты опубликовал один журнал. И как-то раз прибегает моя дочка (сейчас она уже взрослая) и бросается ко мне со словами: «Папа, у тебя был роман с Беатой Тышкевич?!» Так я неимоверно вырос в глазах собственной дочери.
А Андрон Беату в свой фильм «Дворянское гнездо» пригласил не случайно, они были к этому моменту хорошо знакомы, и он понимал, что она идеально подходит на роль Варвары. Кончаловский, конечно, потрясающий режиссер, настоящий профессионал, тонкий психолог. Андрону нужно было, чтобы героиня Тышкевич заплакала в сцене объяснения с персонажем артиста Леонида Кулагина. Этот эпизод снимался в Павловске: герои расстаются на рассвете, окутанные туманом… Андрон говорит: «Беата, ну заплачь». Эта краска была необходима, потому что Варвара в этом фильме победительница – красивая русская Мадонна, но в этой роли не хватало глубины, драмы. И тут Беата отвечает: «Андрон, я не умею плакать». И он стал ее уговаривать, понимая при этом, что Беата не виновата, такова ее сущность, ее актерской природе был не свойственен трагизм. И тут вся группа становится свидетелем такой сцены: Андрон долго и безуспешно объясняет Беате задачу, и вдруг бьет ее по лицу. Она, конечно, потрясена, на глазах слезы обиды и возмущения: «Я уезжаю, все! Меня в жизни никто пальцем не тронул!» Тогда Андрон падает на колени и говорит: «Играй!» Она потом рассказывала: «Я вижу, что он сам стоит передо мной весь в слезах…» И она сыграла. Правда, Андрон ей еще для подстраховки дал лимон. Она кусала этот лимон и плакала. Но отыграв сцену, Беата снова сказала: «Все, я уезжаю». Слава богу, что эта сцена в картине была финальной. Да, Андрон такой режиссер, который в душу, в желудок, внутрь актера залезет, но добьется нужного результата!
Ирочка Купченко, которая снималась в нескольких картинах Андрона, была того же мнения. «Ты знаешь, Андрона предугадать невозможно», – как-то сказала мне она. После «Дворянского гнезда» мы с Купченко очень подружились и вновь встретились у Андрона на картине «Дядя Ваня». Помню, как бедный Андрон уже на съемках «Дяди Вани» объяснял Ире Мирошниченко и Сергею Федоровичу Бондарчуку, как надо целоваться в конкретной сцене. А в ответ слышал шутки: «Громче, что ли?» – «Да нет, вы поймите же, надо вот так… Тут должно быть перетекание…» – «Что, тише, что ли?» В глазах Андрона читались мольба и отчаяние…
Что же касается Беаты Тышкевич, то все мы тогда буквально бредили польским кино. И вот привозят как-то к нам во ВГИК фильм «Пепел». Представьте себе, идет фильм и вдруг во весь экран – абсолютно обнаженная Беата Тышкевич. Весь зал так: «А-а-а…» И тут из-за нее поднимается на руках молодой Даниэль Ольбрыхский. Мы понимаем, что до этого, видимо, имела место любовная сцена. А после показа на сцене появляются Анджей Вайда и совершенно ослепительная Беата – тогда они еще были вместе. Все как бросились ее фотографировать!
Снизу, сбоку, со спины… Камеры щелкают, а я сижу, думаю: «Хм, я ее снимать не стану. Чего это я буду как все?» Я потом и Беате об этом рассказывал. После этой пресс-конференции в нашем операторском подвале недели две-три в кюветах плавали ноги Беаты – крупно, ее колени, ее руки… И только я ничего не проявлял и не печатал. Ну а потом все было практически как в рекламе: прошли годы, Андрон стал делать пробы «Дворянского гнезда»…
В 1967 году Беата Тышкевич была членом жюри фестиваля, а председателем жюри был режиссер Григорий Михайлович Козинцев. И Беата меня тогда познакомила с ним. Как сейчас помню, идем мы по Кремлю и Беата знакомит меня с Григорием Михайловичем. А он как очень воспитанный человек говорит: «Да, да, Беаточка, я знаю работы Валерия. Да, это очень интересно». И я понимаю, он интеллигентный человек, но зачем же говорить неправду, ну где он мог видеть мои фотографии? А Григорий Михайлович продолжает дальше, будто подслушав мои нечистые мысли: «Понимаете, Беаточка, я же выписываю венгерский журнал, именно там я видел фотографии Валерия и обратил на них внимание». Григорий Михайлович даже успел написать статью обо мне перед своим уходом. И мало того, что обратил внимание на эти фотографии, он еще посмотрел, кто сделал их, и запомнил фамилию. Потрясающе!
А попал я в венгерский журнал потому, что в свое время у меня были хорошо налаженные связи в Венгрии, в Болгарии, в Польше и в Чехословакии, причем именно в таких журналах… Были оттуда какие-то корреспонденты, они брали у меня фотографии и там, в своих редакциях, с удовольствием их публиковали. В странах соцлагеря была общая социалистическая мораль, или представление о прекрасном. Но когда в той же Венгрии, в Польше или в Болгарии говорили – нет, это фото нельзя напечатать, то им отвечали: это же из Советского Союза. Примерно так же было с Андроном: а, ну если из Советского Союза… И у них проходило то, что вообще-то проходить не должно было. Ах, это оттуда, из ЦК, из Москвы, – и меня публиковали.
Иногда я что-то пересылал через вгиковцев-иностранцев, мы же все вместе учились… Однажды я позвонил Беате, и мы поехали с ней в польские журналы, где меня печатали больше десятка лет, и там мне выдали гонорар – огромную пачку злотых. А Беата сказала, что это равнялось зарплате польского министра.
Но то, что Григорий Михайлович Козинцев обратил внимание на мои фотографии, стоило гораздо больше любого гонорара.