Виктория Федорова
Первой моей платонической студенческой влюбленностью, наверное, можно назвать Викторию Федорову. Вика тоже относилась ко мне очень тепло, но как к другу. Впервые я ее увидел в фильме «Двое». Это была дипломная работа во ВГИКе режиссера Михаила Богина, и там она играла вместе с Валентином Смирнитским. В 1965 году эта картина участвовала в Московском международном кинофестивале и получила приз ФИПРЕССИ и Золотой приз в разделе короткометражных фильмов. В этом фильме Вика играла глухонемую артистку театра мимики и жеста. Действие происходило в Риге. Там нет ее голоса, но лицо у нее потрясающее: разлетающиеся брови, эти врубелевские бездонные глаза, точеное лицо. В ней великолепно соединились черты ее прекрасной мамы Зои Федоровой и папы, американского морского офицера (будущего контр-адмирала).
Помню, тогда этот фильм показывали бесконечно, и впечатление было сумасшедшее, прежде всего благодаря удивительному лицу Вики Федоровой. Оно абсолютно выпадало из общего актерского ряда, и я, попавший во ВГИК прямо с Северного военно-морского флота, привыкший к матерщине и пьяни чудовищной, смотрел на нее и думал: «Мамочки мои, как она выглядит! Богиня просто, Грета Гарбо!»
Кстати, Вика в этом фильме снялась, еще даже не будучи студенткой. Сережа Соловьев уже к тому времени учился во ВГИКе, а я только поступал. И я его попросил: «Слушай, ты можешь меня познакомить с этой потрясающей девушкой?» Вика тоже тогда поступала в институт.
И вот мы идем по коридору второго этажа ВГИКа, где актерский факультет. А у меня петербургское воспитание, плюс вокруг интеллигентные люди, еще доживающие в Петербурге, которые раскланиваются, при встрече с дамой снимают шляпу. Это бабушка так воспитывала, не меня, правда, а мою сестру.
Вдруг Сережа меня остановил: «Подожди, я сейчас поговорю с Викой» – может быть, она не хочет, может быть, не в настроении. А через некоторое время зовет: «Заходи». Знакомит. И я слышу Викин грудной надтреснутый голос, можно сказать, вульгарный голос, произносящий нецензурные слова. Голос, резко контрастирующий с ее внешностью. Полный диссонанс! Трагичность ее лица, бездонность глаз – и вульгарный тембр голоса. В фильме «Двое» Вику спасло то, что ей не надо было говорить – она играла немую девушку. У нее замечательные руки, очень выразительные, и азбука глухонемых, эти жесты, они были так кстати… Открой Вика рот – все очарование сразу пропало бы. Недаром же во всех картинах, в которых она снималась, например в «Преступлении и наказании» Кулиджанова, ее обязательно дублировали.
А потом, когда мы уже ближе познакомились во время учебы, я часто приезжал к ним домой, ее мама замечательно меня встречала.
Наши отношения нельзя было назвать романом. Но я очень рад, что сделал тогда Викины фотографии. А меня она воспринимала уж точно не как взрослого самостоятельного человека. Потом я уже увидел весь этот сонм ее мужей, один парадоксальнее другого, и там уже был и бой посуды, и бой бутылок, и лихие загулы.
Ее первой любовью был футболист Миша Посуэло. Судя по фамилии, он из испанских детей, иммигрировавших к нам во время войны в Испании. Их роман развивался во время съемок фильма «Двое», и Миша страшно ревновал Вику к Валентину Смирнитскому, с которым та снималась. Он каждый день звонил из Москвы в Ригу и требовал, чтобы Вика немедленно все бросила и приехала к нему. В результате они быстро расстались.
Потом ее мужем был грузин Ираклий, сын режиссера-документалиста Георгия Асатиани. Потом был экономист Сергей Благоволин, потом – Валя Ежов, сценарист, один из первых лауреатов Ленинской премии.
У них с мамой была раньше квартира на набережной, но не там, где убили Зою Алексеевну Федорову, а с другой стороны Кутузовского проспекта. А потом они жили напротив гостиницы «Украина» (кстати, там же жила Лиля Брик).
А в Зое Алексеевне, ее матери, совсем не чувствовалось тюремного прошлого, я видел многих людей, отсидевших по политическим статьям, – у всех у них было какое-то внутреннее достоинство. Но в то время я воспринимал ее как ту киноартистку, из фильма 1936 года «Подруги», где она была просто очаровательна. И в Вике видна красота Зои, только в улучшенном виде.
А когда я увидел фотографии Вики, сделанные в Америке, я расстроился и позавидовал. Там был потрясающий грим, и эти глаза стали просто нереальными…
О Вике говорили, что она была истеричкой, скандалисткой, что у нее было не все в порядке с психикой. К сожалению, все так, но я этому не свидетель. Я никогда не любил рестораны и загульные компании.
Когда через много лет Вика вернулась из Америки, это уже была Вика-американка. Хотя в Америке ей было непросто, жизнь ее там била, она пережила непростое расставание с американским мужем, были какие-то проблемы с сыном. И когда она вернулась, она, как мне казалось, сводила счеты с жизнью – алкоголем. Был в ней какой-то надлом, ведь она выросла без матери.
Я потом познакомился еще с двумя женщинами, которые сидели вместе с Зоей Федоровой. История эта поистине чудовищная, о ней в свое время много писали. Зою Федорову посадили за связь с иностранцем. Но когда я с ними познакомился, Зоя Алексеевна, естественно, уже вернулась и жила в доме на набережной Шевченко.
Потом уже, когда я стал своим человеком в семье Льва Абрамовича Кассиля, к нам в дом приходила Марина Фигнер – дочь знаменитого солиста Мариинского театра. А ниже этажом жила молодая девушка, Люба Мельникова. Марина не могла без слез видеть эту девушку. Оказывается, Марина, Зоя и мама Любы Мельниковой в тюрьме одновременно родили девочек. Вика и Люба выжили, а у Марины дочь умерла, просто потому, что не было простейшего лекарства, которое сбило бы жар у ребенка. Марина тоже когда-то была светской красавицей и тоже попала в тюрьму за роман с иностранцем. Ее историю я до конца не знаю, но Викин отец обожал Зою, все тридцать лет мечтал с ней соединиться и не давал о себе знать только потому, что безумно боялся, что ее опять посадят. Как только времена стали помягче, он их разыскал, передавал всякие посылки, письма и в конце концов оставил Вике все свое состояние. Тогда был огромный скандал, родственники пытались оспорить завещание…
Интересно, что и Люба, и Вика обе уехали – Вика в Америку, а Люба в Англию, обе к своим отцам. Но у Любы, слава богу, все сложилось хорошо, а Вика долго там мучилась. Правда, в конце жизни она вышла замуж за Джона Вайера, работавшего в руководстве пожарного департамента. Узнав о болезни супруги, он сразу ушел на пенсию и полностью посвятил себя любимой. Я его видел – это был хороший человек.
В Америке она хотела, наверное, начать новую жизнь. Она там написала книгу и, по-моему, еще сценарий про судьбу матери. Этот сценарий даже хотели экранизировать. Но Вика непременным условием ставила себя главной, а там все решает продюсер, он просчитывает все варианты успеха. И хотя Вика была неплохая актриса и могла бы все это сыграть, но у нее был акцент… Видимо, ее сложно было раскрутить…
Вика мне рассказывала, что когда ее мама погибла в 1981 году (преступление это, кстати, так и осталось нераскрытым), она хотела поехать с ней проститься, и попросила в посольстве о гарантии, что она вернется обратно, ведь она была еще российской гражданкой. Но ей ответили, что государство не должно ей что-то гарантировать, она же советская гражданка, и может просто приехать. И она не рискнула, потому что понимала – все может быть… А у нее в Америке оставался сын.
Когда, спустя много лет, она приезжала в Москву, я всегда с ней встречался. Первые недели две она очень напоминала иностранку, а потом опять становилась нашей, русской Викой Федоровой.
Из нашей вгиковской компании Вика умерла самой первой.
Николай Губенко
Коля Губенко не был моим сокурсником. Его я застал в общежитии ВГИКа, он просто там обитал, потому что ему негде было жить. Он зачастую находился на пятом, дамском этаже, где был всеобщим любимцем – такой разбитной, с гитарой. И тогда я впервые увидел его энергетику, совершенно дьявольскую мужскую и человеческую силу. Буквально создавалось ощущение, что если надо, он спокойно успеет пробежаться по потолку. По колонне он точно мог сделать несколько шагов на своей энергии. А если разогнаться, то и по потолку не упал бы. И, конечно, безумно жаль, что от того Губенко мало что осталось… А каким он был в «Карьере Артуро Уи», дипломном спектакле во ВГИКе! Там Коля играл главную роль, и от этого спектакля трясло всю Москву, а девушки были в упоении от Коли.
К сожалению, для него не нашлось достойного киношного материала. В «Дворянском гнезде» есть эпизод, где виден его темперамент. Там он работал без каскадеров. Попробуйте запрыгнуть на лошадь, которая идет по не очень большому кругу, а потом остановить ее. Великолепна и сцена фильма, где Никита играет подгулявшего гусара, а Коля – барышника, который продает ему лошадь. Помню, после премьеры все сидели в ресторане ВТО, и Коля то ли выпил, то ли просто настроение было плохое, но отчего-то он начал доставать Андрона: «Ну да, вы же барин, а мы из села, от сохи…» И долго так, очень долго. Андрон, который такие вещи воспринимает спокойно, ни за что не крикнет, не повысит голос – он действительно барин, – пытался как-то смикшировать разговор, а Коля все нарывался на скандал, чтобы можно было закричать, рвануть на груди рубаху…
Потом, когда мы сблизились, я вспоминал тот вечер в ресторане и думал, что Коля изжил эту злость, – он ведь тоже состоялся. Но, видимо, это оказалось сильнее его. А жаль…
В качестве режиссера Губенко снял «Подранки», и было очевидно, что человек снимает о прожитом, о саднящем душу… Не о наболевшем, а о саднящем. Коля снял то, что он пережил в детском доме, и это было здорово.
А потом Коля полюбил Жанну Болотову, которая в это время была женой Коли Двигубского, прибывшего из Парижа; он говорил по-французски, был высокий и вальяжный. Таких Фаина Георгиевна Раневская называла «х… в сметане».