Я ненавижу слово «спать»!
Я морщусь каждый раз,
Когда я слышу: «Марш в кровать,
Уже десятый час!»
Потом уже я узнал, что это про Никиту.
Или про Андрона:
Кто видел у нас в магазине Андрюшку?
Он самую лучшую выбрал игрушку.
Он выбрал ружье! И сказал продавец:
«Ты будешь охотником. Ты молодец».
Или еще:
Мы знаем, есть еще семейки,
Где наше хают и бранят,
Где с умилением глядят
На заграничные наклейки…
А сало… русское едят!
Однако Сергей Владимирович своего добился. В 1935 году в газете «Известия» в день рождения Светланы Аллилуевой было напечатано его стихотворение «Светлана»: «Ты не спишь, подушка смята, одеяло на весу…» И в итоге Михалков стал чуть ли не самым молодым лауреатом Сталинской премии, именно за стихи, а не за полет в космос или фронтовые подвиги.
Он очень хорошо зарабатывал, часто становился соавтором сценариев, что позволяло каким-нибудь молодым авторам беспрепятственно получать выход на экран или сцену, а Сергею Владимировичу давало дополнительный заработок. Но он был щедрым человеком – очень многим помогал деньгами, а еще чаще – авторитетом и своими связями. Сергей Владимирович не единожды выручал и нас с Ирочкой уже тогда, когда Льва Абрамовича не было в живых. Помню, ехали мы как-то раз с ним по Садовому кольцу вдвоем в машине, и вдруг дядя Сережа говорит: «Валера, извини, давай заедем в собес, нужно завезти кое-какие документы, для того чтобы оформить пенсию Наталье Петровне. Деньги хоть и небольшие, но лишними не будут».
Семья у них, конечно, была потрясающая. Объединяла всех Наталья Петровна – к ней тянулись все, кто приходил в гости к Никите, к Андрону… Дядя Сережа – всегда где-то далеко, он приезжал на дачу, но у него там был свой этаж, свои комнаты. А если еще продолжать про дядю Сережу – я понимаю, что на его совести есть, наверное, какие-то вещи, но никак нельзя сравнивать его, скажем, с Фадеевым или Тихоновым. Он удивительно живой и естественный человек, в нем никогда не было запрограммированности.
А вот, например, такой эпизод. Это мне Андрон рассказывал. Чистое кино!
Все происходило в большой новой квартире на Поварской, супротив большой усадьбы Союза писателей; квартира на последнем этаже – дядя Сережа еще не председатель, не секретарь Союза.
Маленький Андрон разъезжает по коридору на трехколесном велосипеде, Никита еще не родился, дело до войны происходит. А в те времена, когда звонили из Кремля, все выглядело так: раздавался звонок, авторитетный голос в трубке говорил: «Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин», и тот, кому звонили, терпеливо ждал, когда с ним заговорят, иногда ждал очень долго. Так вот, продолжаю: Андрон на велосипеде, дядя Сережа в ванной, раздается звонок. Наталья Петровна подходит к телефону, который висит в коридоре (был еще один в кабинете Михалкова), и раздается отчаянный крик: «Сережа, тебя Сталин к телефону!» Из ванны голый вылетает дядя Сережа (почти как Мойдодыр), хватает трубку и молчит, слушает, стоит в коридоре – голый, длинный, молодой еще и мокрый, а с него хлопья мыльной пены на паркет – кап, кап, кап… И маленький Андрон на трехколесном велосипеде!
Можно вспомнить массу анекдотических ситуаций, связанных с дядей Сережей. Я думаю, дойди он до наших дней в прежней силе и славе, обязательно получил бы Нобелевскую премию за литературу для детей и юношества. Когда много лет назад я пригласил его на свой юбилей, он заявил: «Сколько тебе лет? Пятьдесят пять? Па-цан. К-когда б-будешь п-постарше, т-тогда п-приду!»
Обида Андрея Тарковского
Надо признать, что моя принципиальность и убежденность не всегда работали в плюс. Именно из-за них я был вынужден расстаться с Андреем Тарковским. Снимая «Солярис» по мотивам одноименного фантастического романа Станислава Лема, он пригласил меня быть фотографом в его картине, но, проходив три месяца на съемочную площадку, я понял, что у меня ничего не получится, и ушел. Дело в том, что я просто не смог бы сделать то, чего от меня ждал Андрей, и он сильно обиделся на меня.
Это трагическая история моей жизни. Во время съемок «Соляриса» мне создали все условия, выделили собственную кабинку на площадке, даже каким-то образом сделали московскую прописку – без нее работать на «Мосфильме» запрещалось. А я месяца три промучился на картине и позорно сбежал, сделав всего несколько кадров.
У меня тогда не было ни адреса, ни места, ни телефона – найти меня не могли. Только в кабинке оставляли сообщения: «Валерий, где вы? У нас съемка». И уже потом, когда прошло много времени, они поняли, что я просто сбежал.
Это чудовищно и страшно говорить, но я понял, что он снимает совсем не то. Там все сошлось: Станислав Лем сказал, что он разрешит снимать «Солярис», если будет снимать Тарковский, а Андрей тогда уже долгое время был в простое и, поскольку «Солярис» не самая плохая литературная основа, согласился. Но я видел, что это не фильм Тарковского.
Я очень жалею, что судьба не свела нас на его следующем фильме 1974 года «Зеркало». Это был мой фильм, но было уже поздно – я лишился отношений с Андреем на долгие годы. И я знаю: порвать со мной он имел полное право.
Эх, если бы я знал, что следующим фильмом будет «Зеркало», я бы, честное слово, потерпел… Но я всегда считал и считаю, что если судьба, если кто-то свыше тебе не помогает, значит, в чем-то… ты не прав, что-то не так замыслил. Вот мы начали снимать фильм, я имею в виду «Солярис», со следующей сцены. Это была самая простая сцена, чтобы разогнаться, войти в режим съемки, – сцена пресс-конференции. И Андрей, как гений, как мастер, подошел к этому серьезно. Пресс-конференция? Значит, нужно выстроить сцену будущего (в котором, кстати, мы с вами сейчас и живем). Выстроили круглое помещение с эллипсовидными окнами разной высоты. Все замечательно. Андрей решил позвать настоящих журналистов, благо в Москве их много, и наших, и западных. Но последние сказали: «Или мы, или они, мы с ними на одну сторону не сядем». Андрей вздохнул и ответил: «Конечно, вы». Тогда, получается, пригласили только буржуазных корреспондентов. Там было человек пятнадцать-шестнадцать. Триста долларов в день – это не их профессия, поэтому они не хотели просто так играть. По-моему, вот на эту сцену весь валютный бюджет у него и был потрачен.
Ладно, согласились. Приглашает этих корреспондентов, действительно, совершенно замечательной породы. Но Андрей, оставаясь великим режиссером, думает: «Надо, чтобы действительно было видно, что это пресс-конференция и что это – Тарковский». И решает: «Пусть за окнами идет снег». Хорошо, пусть снег. Андрей не признает резаную бумагу. Даже в «Андрее Рублеве» летят настоящие пушинки…
За стенами павильона разместили уловители, чтобы пух не утянуло. Замечательно, отрепетировали, пошло, камера. Включили приборы – мощные, большие. А летел снег за окнами из-под потолка, рабочие бросали. И как я с астрономией пролетел (при съемке портрета Ирины Купченко), так и тут немножко все забыли, что сейчас приборы нагреют воздух. И пух повел себя так: полетел-полетел, завис и пошел наверх, ближе к центру комнаты, там остыл и стал падать уже на корреспондентов…
Хорошо, отменили эту съемку. На следующий день Андрей нашел другой выход: «Пусть за окном пролетят вороны».
Кстати, у нас была ворона, я потом ее использовал в своей фотографии Смоктуновского. Она была не просто ворона, дрессированная, очень умная, действительно снималась из картины в картину. Но пролететь вон там за окном так, как надо режиссеру, она не умела. Андрей возмущался и кричал дрессировщику-воспитателю вороны: «Ты это не можешь сделать?» А как ворону заставить?
Потом, когда я с этой вороной общался на съемке со Смоктуновским, со стороны это было очень смешно, хотя мне было не до смеха.
В конце концов, ладно, стало понятно, что ворона не пролетит за окном, и решили ее просто привязать к веточке. Пусть сидит на ней. Ладно, привязали ее… Опять началась съемка. Но ворона передумала, она вдруг захотела полететь. Представьте себе: она падает навзничь, бьется в истерике крылами. Иностранные корреспонденты, конечно, в большом ужасе. В общем, отменили и эту сцену.
В конце концов сняли просто – без вороны, без снега, просто конференцию. Сняли и сняли. И вот все, закончились съемки, уже фильм смонтирован, и вдруг кто-то умный соображает: «А если кто-то из собрания, которое здесь сидит, окажется американским шпионом? Немецким или французским?» И тогда надо будет вырезать целую сцену. И от греха подальше решили переснять сцену пресс-конференции просто в кабинете Николая Трофимовича Сизова, тогдашнего генерального директора «Мосфильма». Обыкновенный деревянный стол, простой советский с красным или зеленым сукном, я не помню. И взяли обыкновенных корреспондентов, и все…
Короче, я через три месяца сбежал. Но все-таки потом меня «спас» Антониони. Когда Тарковский увидел, что тот разговаривает со мной и подает мне руку, он хотя бы стал со мной здороваться. Тем самым перед своим отъездом за границу снял с моей души большой груз.
Михаил Барышников
С Мишей меня познакомила Оля Овчинникова, замечательная, совершенно тонкая и прекрасная девочка. Правда, обстоятельств знакомства я не помню.
Тогда в Россию первый раз приехал французский танцовщик Ролан Пети и выступал в Октябрьском зале. Это был самый большой зал в Петербурге. И вот мы с Мишей стоим у входа в этот дворец и ждем Олю. И она появляется, как ангел, как что-то борисово-мусатовское…
А потом мы пошли в зал и сидели где-то в правом углу, на четвертом или пятом ряду. Закончился спектакль. Все встали, аплодировали. И вдруг какая-то девушка из труппы Ролана Пети увидела Мишу, узнала его, побежала к Пети и сказала, что в зале находится Барышников.
И тогда тот пересек полсцены и направился в наш угол. Я уж не помню, посылал ли он поцелуи или становился на колено, но весь зал взревел: Барышников! Потому что все уже увидели его… Это было потрясающе!