А я тогда жил в том районе, часто проезжал мимо на машине и каждый раз видел этот памятник. Как-то раз смотрю, срезали стол и огромное латунное кресло, а когда я в последний раз приезжал туда, то было совсем смешно. Осталась только табличка (наверное, она весила мало), которая сообщала, где это отлито, кто мастер и все такое. Там еще оставался огромный готический оконный переплет, тоже большая масса… По-моему, сейчас и его разобрали…
Что же касается фотографий, то мне очень хотелось снять Шемякина именно в Петербурге, потому что все остальные его снимки были сделаны в Париже или Нью-Йорке. И история у нас вышла смешная. Я усадил его около кирпичной стены, а чтобы было видно, что это старая отсыревшая петербургская стена, периодически обливал ее водой из канистры, которую притащил из студии. Когда Миша увидел эту канистру, он почему-то занервничал и, когда я плескал водой на стену, все старался подальше отодвинуться. Я никак не мог понять, в чем тут дело. Потом уже, когда мы закончили съемку, все разъяснилось. Мишка, оказывается, думал, что я такой же сумасшедший, как он: поливаю стену бензином, чтобы поджечь ее и сделать снимок в духе Сальвадора Дали.
Василий Аксенов
Представить Василия Аксенова гуляющим по Невскому проспекту, пьющим газировку из автомата – невозможно, а ведь это было. Было многое, наши встречи в Москве, первые съемки для журналов, съемки в Москве, съемки легендарного «Метрóполя», которые разошлись по всему миру – буквально от Токио до Лондона.
Но сейчас рассказ о той фотографии в «Нашингтоне», как говорю я, имея в виду Вашингтон, в стране под названием США. Как я уже говорил, мы приехали туда в 1990 году по приглашению знакомого американского журналиста. И сразу из Нью-Йорка нас привезли в столицу Америки, где и жил этот журналист.
Все замечательно: гуляем по городу, по музеям, а в «Нашингтоне» есть что посмотреть, один Национальный Молл (National Mall), комплекс разнообразных памятников и музеев в историческом центре, чего стоит.
Однажды мы переходили улицу по «зебре» – тогда для нас чудом было, что автомобили пропускают пешеходов, а не стараются их придавить. Я смотрю и вижу «мерседес», где на месте пассажира сидит спаниель, положив передние лапы на «торпеду», и смотрит вперед, как хозяин авто. Я сказал жене – смотри, какой забавный кадр. Потом перевел взгляд на водителя, а за рулем-то сам Василий Аксенов. Вот вам и Бродвей!
Он остановился за перекрестком, обнялись, поздоровались. Вот так встреча! Я как раз собирался ему звонить и договариваться о съемке, потому что уж очень хотел отснять своих друзей и знакомых еще по России в новой реальности.
Мы несколько раз встречались у него дома, в таунхаусе, где он жил с женой Майей и Ушиком – так звали спаниеля. Приходили его знакомые (и мои тоже) по радио «Свобода» и по университету, я снимал не только самого Аксенова, но делал и групповые фотографии – время пребывания в «Нашингтоне» было насыщенным, и съемки оказались не напрасны. А вот один кадр мне особенно памятен и дорог: перед домом, где жил Аксенов, я поставил тот самый «мерседес», позвал Ушика, и молодой еще и очень энергичный Вася был запечатлен на этом фоне.
О том времени Василий Аксенов вспоминал потом в романе «Скажи изюм»: «У стенки кафе „Фук’ец“ группа каких-то бородатых-волосатых улыбалась и аплодировала, напоминая московский групповой снимок в стиле Плотникова. Он поднял камеру, встречный „шат“, снимок будет называться „в стиле Валеры“ – столики, стулья, деревья под ветром, Арка в дали, аплодирующая компания… Тут он вдруг сообразил, что это не просто знакомые типовые лица, а друзья-эмигранты, художники и фотографы, и это как раз ему они и аплодируют» (Ardis: Ann Arbor, 1985. С. 145).
Юрий Рост
В юности я часто искал на стенде номера газеты, где была такая лапидарная подпись под материалом: «Текст и фото Юрия Роста». И то и другое было исключительно-замечательно: фотография оригинальной композиции, текст глубокий, мудрый и на хорошем русском языке!
Я каждый раз радовался встрече с его материалом и мечтал с автором познакомиться, живет же такой человек в нашем городе. Но автор надолго в уездном городе не задержался и, как и многие-многие другие, в свое время перебрался в столицу (не культурную, но финансовую), где мы с ним в конце концов и встретились, но уже много позже.
Знакомство с Юрием меня обрадовало и по-человечески обогатило, он действительно оказался таким, каким я его себе представлял, даже лучше. Я ему за многое благодарен – в частности, за совместную выставку во Дворце молодежи на берегах Невки, на которой мы показывали свои работы рядом, иногда даже портреты одних и тех же персонажей, что было, по-моему, интересно и глубже раскрывало, как писали, «внутренний мир нашего человека». Выставка называлась «Люди, люди, люди…» и многим запомнилась.
Мы и дальше хорошо дружили, обязательно ходили на выставки друг к другу, иногда даже снимали друг друга, но для меня самое главное заключалось в замечательном человеческом общении. И вот что для меня очень ценно: к каждому моему альбому, а их уже десять, Юрий Рост пишет вступительную статью (или послесловие). И как же высокоталантливо и искренне! Если бы я умел так владеть и словом, и мыслью, и образом.
Нет, это может только Юрий Ро-о-о-ост! Только Юрий может в кратком эссе к фотографии обогатить изображение, на его основе выстроить философский разговор о жизни, о человеческом существовании, о непрекращающейся радости бытия. К своему 70-летию Юрий свел свои публикации в один фолиант и назвал его: «Групповой портрет на фоне века».
Андрей Миронов
Известную фотографию Андрея Миронова я делал в мастерской. А первые фотосессии Андрея были еще в Камергерском, в квартире Собинова, на кухне, из которой я сделал подобие фотостудии. Кто там только не снимался! И Булат Окуджава, и вся замечательная серия Высоцкого с Мариной Влади.
На этой кухне был характерный кафельный пол в шашечку, который очень возмутил в свое время читателей «Антисоветского экрана». На адрес редакции стали приходить письма от разгневанных людей: «Почему ваш фотограф снимает наших любимых артистов в туалете?!» Дело в том, что для большинства граждан кафель был признаком общественного туалета. Так вот фотографию Андрея я делал для обложки пластинки Миронова и Яна Френкеля. Теперь трудно представить, но от нее отказались, потому что у Андрея на кофте надписи на английском языке. К счастью, был другой кадр…
Когда Театру сатиры в 1974 году исполнилось 50 лет, меня пригласили, чтобы я снял «Женитьбу Фигаро», «Карлсона», «Маленькие комедии большого дома», «Ревизора» – самые заметные их спектакли.
Там я познакомился с Татьяной Ивановной Пельтцер. Познакомился с Ниной Корниенко, с Таней Ицыкович (Васильевой) и многими другими. А Шурика Ширвиндта там в это время я не помню. Еще я снимал Валю Гафта. А потом пришел Шурик. Гафт в то время был шикарный, а Шурик милый-милый и какой-то кондитерский…
Скоро выяснилось, что у нас с Андрюшей было много общих знакомых: Кирилл Ласкари, Юрий Хатуевич Темирканов, Марк Захаров, Ширвиндт. Марк тогда ставил спектакли в «Сатире». Помню, когда они однажды собирались после спектакля куда-то ехать. А я знал только двух актеров, которые трепетно относились к своим матерям, – это Андрей Миронов и Коля Караченцов. Но если у Коли Караченцова было действительно родное, сыновье чувство, то у Андрея это была обязаловка и даже страх.
А Мария Владимировна Миронова, вечная ей память, чувствовала, когда надо было собственному сыну: она ему звонила, тогда же не было мобильников, и просила, чтобы он позвонил ей после спектакля. И когда он ей звонил, она требовала немедленно ехать домой. И он говорил всем: «Мне надо ехать к маме». Особенно когда не стало Александра Семеновича Менакера.
Андрея Миронова я много снимал и во время репетиций, и во время спектаклей. Так, снимал я его и в роли президента США Джона Кеннеди в пьесе Федора Бурлацкого «Бремя решения». Этот спектакль о Карибском кризисе тогда вызвал огромный интерес. И вот однажды, в 1986 году, в Москву приехал сенатор Эдвард Кеннеди, младший брат Джона Кеннеди, и его повели на репетицию этого спектакля. Когда он увидел на сцене своего погибающего брата, я помню его пронзительно естественную реакцию. Кстати, дочка Владимира Абрамовича Этуша Раиса очень убедительно играла там Жаклин Кеннеди, Георгий Менглет – директора ФБР Гувера, а Юрий Васильев – Роберта (Бобби) Кеннеди. Так вот Эдвард Кеннеди дал тогда артистам некоторые советы, а критики в дальнейшем хорошо оценили спектакль. Жаль, что сейчас эта роль Андрея Миронова забыта.
Аркадий Райкин
Конечно, иногда мне заказывали съемку того или иного персонажа. Но в основном это была просто моя жизнь.
У меня с юности было шестое чувство: я, глядя на человека, понимал, стоит он чего-то или нет. Вот, например, Юрия Любимова в те времена никто не просил снимать и Андрея Битова – тоже. Портрет Булата Окуджавы, по-моему, кто-то заказывал… А вот фотографию Ленечки Филатова я для Вени Смехова делал. Или возьмите Шнитке. Я знал, что он не любил сниматься, но сумел уговорить его. Или вот фотография Аркадия Исааковича Райкина…
С Аркадием Исааковичем я был знаком благодаря семье моей жены Ирочки Кассиль-Собиновой. И я мечтал его снять в петербургском интерьере. Сначала пришел к нему в дом на Каменноостровском. Но интерьер его квартиры, в замечательном престижном месте, оказался очень простым. Потом Аркадий Исаакович уехал в Москву, жил рядом с Театром Моссовета. Обстановка той квартиры тоже не очень подходила моему замыслу. И тут Райкин, уже в последние годы своей жизни, приехал в Санкт-Петербург на гастроли. Я тогда уже давно снимал, поэтому знал, что артисты и музыканты терпеть не могут фотографироваться перед концертом – это их отвлекает. А после выступления они уже выжаты, словно лимон. И я все-таки уговорил Аркадия Исааковича уделить мне пятнадцать минут перед выступлением. «Хорошо, Валерочка», – прошелестел Райкин. Но была еще одна трудность. Белый костюм, который я хотел увидеть на артисте в кадре, он надевал во втором отделении, а в первом выходил в обыкновенном пиджаке и галстуке. Я попросил: «Аркадий Исаакович, наденьте, пожалуйста, на съемку белый костюм». – «Да-да, хорошо, Валерочка».