И вот за полукруглым столом этого ресторанчика нас собралось человек семь-восемь. Алла с Филиппом, Белла с Сашей Розенбаумом, Анатолий Собчак, я и кто-то еще. Было это, кажется, в 1993 году. Собчак был уже мэром нашего города.
Анатолий Александрович солирует, поддерживает энергию встречи. Мы с Розенбаумом, Аллой и Филиппом общаемся. А Собчак недоуменно смотрит на меня: кто я такой… Потом он, видимо, обо мне спросил.
Довольно скоро у нас установились замечательные отношения.
Вспоминается случай, как однажды нужно было сфотографировать Мстислава Ростроповича. И после репетиции концертного исполнения «Леди Макбет Мценского уезда» Дмитрия Шостаковича, дирижером которого являлся Мстислав Леопольдович, Собчак привез его ко мне в мастерскую на Пушкинскую. А Люда Нарусова принесла в кастрюле гречневую кашу, почти как крестьянину в поле, надо же накормить мужика. И они вдвоем начали есть эту кашу прямо из миски, по-фронтовому. И когда я это увидел, сразу приготовился снимать. У меня уже стоял свет и аппаратура, я только слегка свет на них перевел. У меня, конечно, была нормальная посуда, и я потом дал им тарелки, но сначала я запечатлел эту замечательную сцену.
Много снимал я и самого Собчака, а однажды Анатолий Александрович сам попросил меня сделать его фотографию для представительских целей: в галстуке, в рубашке, портрет по колено. В то время он блистал по всему миру, и в город на Неве приезжали замечательные иностранные гости.
Я уже говорил, что никогда не любил слово «Ленинград» и всегда отдавал предпочтение Петербургу. Так вот в 1972 году я взял себе псевдоним «Петербургский», стал подписывать свои работы «Валерий Петербургский» и поклялся публиковаться под ним до тех пор, пока моему родному городу не вернут историческое имя.
Понятно, это лишь на несведущих было рассчитано, потому что остальные все равно знали, кто это такой. Но мне было приятно, когда в одной крупной газете завотделом на летучке сказал: «А что вы носитесь с этим Плотниковым, вот сейчас появился фотограф Петербургский, не хуже вашего Плотникова снимает». При этом псевдоним довольно вызывающий был: мне из-за него не делали выставки, не публиковали под ним. Говорили: «У нас нет такого города – Санкт-Петербург, мы не можем вас представлять».
Мало того, я в интервью всегда расшифровывал свой псевдоним. Говорил, зачем взял его. Естественно, эти мои слова никогда не печатали. Но я не боялся говорить. Ведь за это не расстреливали. Да и кто я такой, чтобы на мои слова особенно внимание обращать? Я не Александр Исаевич и не Александр Галич. И я объяснял, что, подобно Фиделю Кастро, который заявил, что не будет брить бороду, пока не построят социализм на Кубе, не буду менять псевдоним, пока город не переименуют.
А получилось все так. Снимая Собчака у камина, на фоне мраморного бюста Екатерины Второй, я вдруг сказал: «Что же это у нас до сих пор город называется Г…град? Должны же мы вернуться к подлинному имени, отказаться от этой воровской кликухи».
Так и сказал – воровская кликуха, революционное погоняло… У нас же все революционеры отказывались от своих настоящих фамилий. И Собчак проникся идеей и вынес ее на городской референдум. Я был безмерно благодарен жителям, потому что не ожидал, что большинство тогда еще ленинградцев поддержит инициативу. Правда, к сожалению, я уверен, что сегодня процентов шестьдесят петербуржцев голосовали бы за возвращение городу имени Ленина.
Собчак был родом из Читы, то есть не местным, но он схватывал все на лету, впитывал, и идея переименования города пришлась ему по душе. Я видел, что Анатолий Александрович прекрасно понимал, что через этот город он может повысить свой статус, создать себе имя большого политика. И он действительно вытащил город из уездного болота. И я подспудно, но достаточно четко, слышал московский скрежет зубовный, потому что многие высокие иностранные гости приезжали в Петербург, минуя Москву. И Собчак прекрасно понимал, что он может сделать из нашего города европейский мировой центр. Он умел обаять людей, умел общаться с ними и был настоящий европеец.
И Анатолий Александрович провел в июне 1991 года референдум по переименованию города и сделал это так, чтобы не надо было спрашивать разрешения в Москве, но на референдуме я был поражен: за Петербург при явке в 64 % проголосовало 54 % горожан, отнюдь не подавляющее большинство. А против высказалось 42 %.
А в том, что Анатолий Александрович потом «профукал» выборы мэра, мне кажется, виновата не «рука Москвы», не кремлевское решение, а то, что в людях он разбирался не очень хорошо и в какой-то степени презирал их. Когда он пошел на вторые выборы, я ему говорил: «Анатолий Александрович, нужно сделать современную выборную кампанию». На своих первых выборах, которые он выиграл, он ездил на заводы, на фабрики, в разные НИИ, выступал там, агитировал. А во второй раз он уже, наверное, так был уверен в своей непогрешимости и во всеобщей любви к нему, что решил вообще ничего не проводить. Прежде его действительно очень любили, я сам видел, как на многочисленных встречах к нему бросались люди: «Анатолий Александрович, мы за вас голосовали».
Мы со Степой, моим сыном, без всяких договоров и финансовых обязательств, сделали ему изобразительную часть его предвыборной рекламы. «Анатолий Александрович, все должно быть в движении». А он: «Как у Ленина, что ли?» – «Да, надо все время действовать». Но я понял, что все рухнуло, когда начальником предвыборного штаба он взял Людмилу Нарусову. Тогда я сказал: «Мы проиграли».
К Анатолию Александровичу относились по-разному, а вот к Нарусовой отношение было отрицательное у всех жителей города. Во время предвыборной кампании улицы были завешаны чудовищными плакатами – за столом сидел Собчак с жуткими руками-клешнями, а за спиной у него – здание Петропавловской крепости, вызывающей у людей определенные ассоциации. Этими портретами повсеместно заменили рекламные постеры, приносящие городу деньги, их было не два-три, а тысячи – Собчак, Собчак, Собчак. И о чем только его предвыборный штаб думал?.. К сожалению, я не имел возможности вмешиваться в эти процессы.
А как он проводил свою первую кампанию! Как он выступал, как убеждал, как замечательно говорил! А во второй раз было все иначе…
Лишь позже я услышал о потрясающем примере из истории американских выборов. Когда господин Никсон решил избираться на второй президентский срок, имиджмейкеры сказали ему: «Вы должны научиться улыбаться». Он отказывался: «Это не мое, я не буду. Я не умею». Есть такие люди – Антониони, например, не умеет улыбаться. Ему ответили: «Нет проблем. В таком случае вы проиграете эти выборы…» И он стал перед зеркалом тренировать мимические мышцы лица, буквально учась растягивать их в улыбку. Если бы я рассказал тогда Анатолию Александровичу эту историю, возможно, все сложилось бы иначе…
И когда я слышу о том, что Москва его забодала, закатала черными шарами, я могу утверждать: все, что сделал Анатолий Александрович, он сделал сам. Не надо болтать про козни Москвы. Никакие козни не могли бы ничего сделать против трех или четырех миллионов избирателей. Когда Людмила Борисовна искала того, кто погубил ее мужа, выясняла, почему он проиграл, я сказал: «Не надо искать никого на стороне – подойдите к зеркалу».
Для такого честолюбивого человека как Собчак проиграть выборы было чудовищно, страшно. С одной стороны, он был остер на язык. С другой стороны, меня поражало, насколько по-разному он вел себя с разными людьми, не всегда понимая, как и с кем следует разговаривать. Например, в Москве в Верховном Совете он остроумно сражался с оппонентами, мастерски срезал всех, ставил в угол. А в Петербурге, где он уже был мэром, он совсем иначе выступал в Законодательном собрании. Его аргументы вдруг начинали сводиться к беспомощному «сам дурак» и «этот доцентишко», и уже в помине не было того блеска, который он являл в Верховном Совете, где, как он считал, все были равными ему.
Когда Собчака «свергли» в 1996 году, Путин был единственным из той команды Собчака, кто отказался ехать в Москву. Может быть, у него все было просчитано и он знал, что все равно будет в столице, но он его не сдал, не отвернулся от него, и то, что Людмила стала сенатором, это его рук дело.
Как я одевал знаменитостей
Когда я снимал Святослава Теофиловича Рихтера, он потрясающе сидел за инструментом, а потом вставал и какой-то нетвердой походкой уходил за кулисы. Но мне такие фотографии не очень нравились, хотелось что-то преобразовать, снять Рихтера совсем иначе. Я пытался переставить его кабинетный «Стейнвей», чтобы он оказался на фоне белой стены, но выяснилось: его нельзя трогать, он настроен.
Рихтер был гениальным и как музыкант, и как личность, а вот одежда его попросту не волновала. И однажды у меня появилась удивительная идея. Я принес с собой черный свитер под горло, который хотел на него надеть. Тогда бы на фото получились только его руки и мощная голова. И вдруг Святослав Теофилович отказывается: «Я не ношу свитер под горло, он меня душит». Что же делать? Этот свитер мне был позарез нужен в кадре.
Но тут в комнату вошла его прелестная жена, словно мне ее небеса послали, певица Нина Львовна Дорлиак. И она сказала: «Стасик, если Валерий говорит, значит, надо надеть». И он надел этот свитер. Так появилась замечательная фотография, которая всем нравится и много раз печаталась.
А взять фотографию Ефима Захаровича Копеляна в моем белом югославском плаще! Этот плащ до сих пор висит у меня на даче. В нем у меня снимались Владислав Дворжецкий, молодой Илья Резник, кто-то еще…
Кстати говоря, однажды мы с сыном Степой заметили, что в альбоме в одном и том же моем свитере появляются Сергей Аполлинариевич Герасимов, Юрий Трифонов и Коля Караченцов. В нем же снимались и Олег Ефремов, и Иннокентий Смоктуновский. То есть этот свитер, который мне привезли из Англии, – действительно заслуженный. С одеждой в те годы была безумная проблема. Да и многие актеры одевались достаточно безвкусно.