Галина Уланова
Про выдающуюся балерину, балетмейстера и педагога Галину Сергеевну Уланову я знал, что она очень не любит фотографироваться, и, естественно, мой случайный с ней контакт не позволял ни на чем настаивать. Поэтому я придумал ход, который, к счастью, сработал. Я подошел к ней и сказал: «Галина Сергеевна, Надя Грачева (ее ученица, народная артистка России) очень хочет с вами сфотографироваться». Так Улановой было проще, потому что фотографировалась не она, а ее ученица. Конечно, Уланова была у меня на первом плане, и фотография получилась хорошая. Потом я ее снял в директорской ложе Большого театра, где все было красиво, пышно, изящно, в золоте и бархате. Тогда я снимал ее для себя, просто мне этого очень хотелось, тем более я готовил фотоальбом, посвященный людям Петербурга.
Академик Лихачев
Я благодарен жизни за многие встречи, но пересечение с Дмитрием Сергеевичем мне особенно дорого. Ведь он был вне круга моих знакомств и каких-то общений, а жизнь сделала мне такой подарок. Как-то мне позвонил сам Лихачев и попросил помочь ему в издании его книги «Поэзия садов» в итальянском издательстве. Дело в том, что к тому времени уже вышла в издательстве «Наука» его книга «Поэзия садов: к семантике садово-парковых стилей», но итальянцев категорически не устраивал ее иллюстративный подбор – и по качеству, и по самому материалу. И Дмитрий Сергеевич просил меня помочь ему в этой работе, в подготовке нового издания. Не знаю, почему он обратился ко мне с таким предложением, ведь это был совсем не мой профиль. Может быть, кто-то рассказал ему, что когда-то я переснимал для музея Анны Ахматовой, будущего Фонтанного дома, множество иконографии и документов. Как бы то ни было, я, конечно, даже и минуты не думал, тут же согласился.
К счастью, тут все во многом сошлось, так как и Русский музей, и Эрмитаж, и Царскосельский музей были мне хорошо знакомы, а в Русском музее я даже успел поработать когда-то такелажником. Я думаю, что Дмитрий Сергеевич не знал, что к тому времени страна стремительно переводила стрелки на рыночные рельсы и те же музеи за гравюры, за съемку просили плату, а говорить об этом Лихачеву у меня язык не повернулся бы. И я воспользовался хорошим отношением ко мне, оборудовал в Русском музее небольшую студию, где качественно, профессионально и с удовольствием снимал материалы для книги Дмитрия Сергеевича.
Книга получилась великолепной, итальянцы были счастливы, и думаю, не в последнюю очередь потому, что не пришлось платить ни за что, даже за электроэнергию. После переиздания книги наше тесное общение с Дмитрием Сергеевичем почти закончилось. Иногда мы перезванивались, и, что меня всегда поражало, он обращался ко мне по имени-отчеству. У него так много контактов! Как он все мог помнить? Видимо, мог.
Я, близко познакомившись с Лихачевым, естественно, задумал его портрет, но на тот момент Дмитрий Сергеевич был недостаточно пожилым для моего кадра (звучит, конечно, чудовищно, но что делать). И я стал ждать: дело в том, что я хотел снять Дмитрия Сергеевича в образе ветхозаветного старца.
И вот наконец я дождался. Тогда мы с ним договорились о предварительной встрече у него дома. Мне нужно было осмотреть квартиру, подобрать какой-то антураж, одежду и прочее. Его квартира оказалась в современном квартале, в рядовой застройке: стандартный девятиэтажный дом, в котором у него было две жилплощади: трех– и двухкомнатная квартиры, на одной лестничной площадке, в соединении получалось пять комнат. Ничего петербуржского, никаких вольтеровских кресел, ничего академического. Этого я никак не ожидал. Правда, имелось огромное количество книг на самодельных деревянных полках, которые прогнулись под тяжестью томов и вот-вот готовы были упасть.
Я тогда еще вызвался помочь с современными полками, но Дмитрий Сергеевич успокоил меня, что Собчак обещал все сделать (но не успел, по-моему).
Я понял, что с моими мечтами и представлениями об «академической» квартире придется расстаться, жить и снимать нужно будет по средствам, стараясь из разных составляющих изобразить хоть какой-то стиль и уют. Но не это самое главное и трудное: нужно было Дмитрия Сергеевича каким-то образом приодеть, причем я не очень-то представлял, удастся ли мне его на это уговорить.
Но все получилось так, как я задумал, и Дмитрий Сергеевич на все мои предложения давал согласие.
Снимал я в комнате его дочери, задрапировав кресло какой-то волчьей шкурой. Мы замечательно и легко работали, и я глубоко благодарен академику Лихачеву за съемку, которая удалась.
Этот портрет потом долго украшал наш Фонд культуры на Невском, где Дмитрий Сергеевич долгие годы был председателем, душой и вдохновителем многих-многих дел Фонда в его лучшие и замечательные годы.
Мой первый альбом, который вышел в 1999 году, начинался с его портрета. Я надеялся, что успею подарить ему этот альбом, но не случилось.
Однако я навсегда благодарен судьбе за эту встречу, за благородство и интеллигентность, которые тогда узнал.
Георгий Свиридов
Перелистывая свои альбомы, я каждый раз поражаюсь – до чего мне в жизни повезло. Такие личности, незабываемые знакомства! Но среди всего этого разнообразия персонажей и судеб я с особой благодарностью отмечаю мои встречи с великими людьми. Жаль только, что величие того же академика Лихачева мы можем лишь помнить, а вот величие композитора Георгия Свиридова можем заново переживать каждый раз, слушая его гениальную музыку.
С Георгием Васильевичем у меня все сложилось: несмотря на его замкнутость и отстраненность, я снимал Свиридова много и довольно часто. Помогала мне в этом его супруга Эльза Густавовна, которая брала на себя все переговоры и уговоры по части собственно съемок, объясняя Георгию Васильевичу, что необходимо со мной соглашаться и выполнять мои просьбы. В результате мой архив хранит съемки Свиридова с Еленой Образцовой, с Евгением Нестеренко, с Александром Ведерниковым, с Тамарой Синявской…
Но особенно памятны мне две съемки: одна в Большом зале Консерватории, где Георгий Васильевич как будто затерялся в огромном пространстве. Но это пространство подчиняется мощи его музыки, оно подвластно ему. Собственно, сама композиция довольно формальна – ну зал, ну пюпитр с нотами, но от того, что в зале сам Свиридов, который сидит так, как нужно мне, что это его ноты, – все преображается. А тот, кто знал Свиридова лично, точно вспомнит напряженную сосредоточенность и полное погружение в музыку великого композитора. Я люблю эту фотографию, и без нее не обходится ни одна моя «музыкальная» выставка. Я рад, что этим же кадром оформлена пластинка с произведениями Георгия Свиридова.
А вот второй кадр, о котором я хотел бы рассказать, так до конца и не сложился. Дело в том, что Георгий Васильевич старался бо́льшую часть своей жизни жить за городом. Как ни странно, своей дачи у него не было, но выручали, видимо, хорошие знакомые и друзья. Одна такая дача находилась неподалеку от березовой рощи у края обширного поля. Я придумал такую странную композицию – сидит Свиридов в кресле-качалке, сидит, обращенный лицом на закат, а на дальнем плане, так же освещенные закатным солнцем, стоят молодые березки, похожие на черно-белые клавиши. Почти как на картине Михаила Врубеля, только там лето и портрет его певицы-жены, а у меня осень и композитор Свиридов.
Я заранее обо всем договорился: время съемок, кресло-качалка (тогда у меня была машина, позволявшая перевезти мебель), машина для Свиридова отдельно (у него своей не было), нужно было еще доехать до этой рощи и этого поля.
Причем я точно знал время этого заката, когда эти «клавиши» точно и ярко высвечены. Приезжаю к ним заранее, но Георгий Васильевич в каком-то раздумье, что-то медлит. Я, конечно, торопить и подгонять не могу, понимаю, кто передо мной, но время-то уходит! В конце концов мы с Эльзой из последних сил его уговорили, поехали на поле, а там еще Георгия Васильевича вместе с качалкой нужно до места довести, – а время и ушло! Что же делать, пришлось снимать как есть. Многие получившуюся фотографию любят и хвалят, но в моем представлении она должна была быть совсем другая!
Миша Боярский в багажнике
Когда я снимал Мишу Боярского, я заранее знал, что варианты мушкетеров уже отыграны. И не мной. А я хотел что-нибудь такое, связанное с корсарами, яхтами, парусами, благо у нас в городе было достаточно яхт-клубов. Нашли место на Петровском острове. А тогда у Миши был самый звездный час. Он и сейчас не жалуется, но тогда прошли все эти «Собаки на сене», мушкетеры, театры, все-все-все… И это был первый и единственный раз, когда мои женщины – сестры, племянницы, жена, дочка – узнали, что я буду снимать самого Боярского и попросились со мной на съемку. А у меня тогда была машина «Нива» с московским номером, очень объемная, с большим багажником. Но когда все мои девушки сели, выяснилось, что Мише уже нет места. И тогда я открываю багажник: «Миша, садись». Сел он туда, ноги поджал, сидит.
Едем мы по Каменноостровскому проспекту – это вторая после Невского замечательная магистраль у нас в городе. И вдруг меня тормозит гаишник. Я вышел, мы стоим у капота, и я говорю: «Знаете, я Боярского еду снимать на обложку». – «Какого Боярского?» – «Идите сюда». Я открываю крышку багажника, а там сидит Миша, обхватив руками коленки. И говорит гаишнику: «Здрассти». У того глаза на лоб полезли. А в голове, видимо, мелькнула мысль: «Да кто же этот человек, если он самого Боярского в багажнике возит?!» В общем, нас отпустили. Причем на фотографии Миша в моей рубашке и с моей же гитарой. А его гитара цвета фанеры тоже в кадре немного виднеется.
Алла Пугачева
Мне часто задают вопрос – как я с артистами договариваюсь? Я не договариваюсь – жизнь так складывается. Вот, например, один из мужей Аллы Пугачевой – Саша Стефанович – был моим другом детства. Он и привез как-то Аллу к нам на дачу в Переделкино. Куда до этого каждую субботу привозил «маникух» – манекенщиц. И тут он приезжает с незнакомой девушкой, отводит меня в сторону и говорит: «Так, старик, никаких „маникух“ никогда не было». И знакомит меня с Аллой.