ама была совершено необыкновенной красоты, которая сохранилась у нее до последних дней.
Я не помню, чтобы у Миши бывали свободные деньги, в буфете мы могли купить себе только капустный салат, который, если я не ошибаюсь, стоил шесть копеек. Чтобы представить, сколько это было, приведу пример. От моего дома на Невском проспекте до Академии художеств ходил трамвай, билет стоил тридцать копеек, и ходил троллейбус – за сорок копеек. Троллейбус шел напрямую по Невскому до Дворцового моста, а потом на набережную минут за пятнадцать. А трамвай ходил в объезд, через Театральную площадь, он шел долго, у него был другой маршрут на двадцать пять минут. Разница между билетами – десять копеек. Но за эти десять копеек можно было купить капустный салат и еще за четыре копейки – газированную воду. А при Хрущеве черный хлеб в столовых стоял бесплатно на столе, как и горчица. И я до сих пор помню, как Миша намазывал слоем эту горчицу на черный хлеб, да так, что слезы текли, но это было очень вкусно, и создавалось ощущение острой кавказской кухни – у Миши корни по отцу с Северного Кавказа (Михаил Петрович Шемякин родился во Владикавказе).
Еще я помню, как, учась в художественной школе, на большой перемене весной, летом или теплой осенью (в хорошую погоду) мы выходили к сфинксам, рядом с Академией художеств. И как-то раз я поспорил с классом, что прыгну в одежде в Неву. Мне не поверили, но я прыгнул. Только потом была проблема, как высушить брюки, потому что надо было возвращаться на уроки.
А еще была неприятная история, связанная с моей принципиальностью. Я всегда знал, что если я прав, то могу поспорить даже со всем классом. А один раз я поспорил не с классом, а с какой-то группой моих одноклассников, и выиграл спор. Но класс решил, что раз я один, а нас же учили по советским идеалам – не может быть один человек прав, а целый класс не прав, и меня двое держали за руки, а остальные жестоко били, чтобы «не выделялся».
Я довольно рано заронил в себе сомнение в большевистской пропаганде и в авторитете гражданина Ульянова. Особенно когда большевики придумали, с их точки зрения, замечательный ход – Надежду Константиновну сделали его невестой. А царское правительство верило на слово людям: она приходила в тюрьму, здравствуйте, я невеста, и у нее не спрашивали ни пропуск, ни паспорт. Невеста – проходите к заключенному такому-то. И в советской школе это подавалось так, что Ульянов хитроумно обвел глупое царское правительство. И только мне одному почему-то пришло в голову: это же нечестно, они же соврали, а врать нельзя даже царскому правительству.
К Ленину я всегда относился без пиетета. Для меня он – бандит. А как вы себе представляете, чтобы главарь банды был чист и свят, когда вокруг бандюганы, террористы, Джугашвили, Орджоникидзе и прочие? Я очень хорошо помню, как пришел к своему диссидентству. Я учился в советской школе, и меня там просто поразил этот рассказ про господина Ульянова, про Крупскую и про тюрьму. И я подумал: ну нас же учат в школе, что врать нехорошо, а она солгала потом властям, и Ленин солгал. И я сказал, нет, ребята, что-то тут не так. А потом уже стало известно больше: и про баржи, полные священников, и про лагеря, и про все остальное.
А из художественной школы меня исключили вместе с Мишей Шемякиным, с которым мы сидели за одной партой, и я постоянно подвергался его «тлетворному влиянию». Как я уже говорил, это он познакомил меня с искусством импрессионистов, а также Босха и Брейгеля. В результате вместо картин Шишкина и Репина я стал писать нечто среднее между Брейгелем и Ван Гогом. Сюжеты были Брейгеля, а техника исполнения Ван Гога. Преподаватели ничего не могли понять, ведь меня воспитывали на передвижниках, и раньше по специальности у меня были одни пятерки, но потом они не выдержали и поставили двойку, после чего вообще выгнали.
Андрей Геннадиев
Ученики художественной школы при Академии художеств – «школы для особо одаренных детей» – свысока смотрели на окружающих. Вечера мы устраивали только с Вагановским училищем, другие школы с рабочих окраин нам не подходили.
С годами это детское высокомерие испарилось, стали воспринимать окружающих по мере их таланта, а не происхождения. Сейчас трудно представить, но в городе вдруг, а может, и не вдруг, стали появляться талантливые и даже сверхталантливые люди. Поэзия, проза, изобразительное искусство расцвели таким роскошным цветом, что впору было сравнивать эпоху с Серебряным веком. Можно долго и с огромным удовольствием вспоминать те имена и образы.
И одно из тех имен – Андрей Геннадиев. Тогда часто посторонние люди путали – он Андрей или Геннадий? Но в жизни его невозможно было с кем-то спутать: высоченный, худющий, какой-то складной. Николай Черкасов в роли Дон Кихота из фильма 1957 года – бледная тень Андрея, пересекающего Невский или Казанскую улицу, где он жил.
При такой внешности он был еще парадоксален и в самом искусстве. Художник-нонконформист, он работал с такой исступленностью и вдохновением, что одно это приводило в восторг! А перформансы, а работа над собственным телом, которое «разбиралось на составные части», а потом «собиралось по косточкам»!
Это нужно было видеть, этому нужно было сопереживать. Тогда многие их сравнивали: Геннадиев и Шемякин – оба из группы «Санкт-Петербург», оба настоящие явления в жизни андеграундного Петербурга, оба гиганты… Но теперь, извини, Миша, Андрей глубок и монументален, не размениваясь на суету и «промоушен», живет себе в Хельсинки, регулярно приезжает в родной город, верен искусству и себе, так же работает – убедительно и талантливо.
Училище технического рисования барона Штиглица
После художественной школы я учился в Училище технического рисования (художественной школе) при Художественно-промышленной академии имени А.Л. Штиглица. Имени банкира и промышленника барона Штиглица. Это были счастливые годы, проведенные в роскошном здании (согласно легенде, стоившем ВВП России тех лет и построенном на личные деньги барона). Здание академии, я считаю, самое возрожденческое, самое ослепительное и уникальное в городе. В ее музее каждый зал, оформленный в своем стиле, должен был воспитывать вкус и будить фантазию, формировать профессионалов для художественных работ и ремесел в России.
В те годы в училище занимались Андрей Молев, Саша Компанеец, Карина Претро, Сережа Коваленко, Ариша Глебова, Юра Пугач, Катя Сокольская, Таня Каирова, Надя Кондратьева и многие-многие другие.
Наши вечера славились в городе повсеместно, училище украшалось от пола до потолка. Феерическое зрелище, ничего подобного нигде не случалось!
Потом, уже учась во ВГИКе, я постарался повторить наши вечера. Фейерверк почти удался, все были в восторге, меня благодарили, хотели, чтобы и впредь я занимался вечерами во ВГИКе, но сами участвовать в строительстве праздника не собирались.
Как же вся эта студенческая самодеятельность несерьезна, а мы-то здесь собрались всё больше гении – Антониони, Феллини и прочие Ремарки…
Я очень гордился тем, что учусь в училище при академии имени барона Штиглица. Тогда я познакомился с Сережей Соловьевым, и мы очень сдружились. А заканчивал я школу «шарамыжником» – это от слова ШРМ (школа рабочей молодежи). Мы с Сережей Соловьевым перевелись туда, потому что в школах ввели одиннадцатилетнее обучение, а Никита Хрущев обязал иметь рабочий стаж при поступлении в гуманитарные вузы. Нам с Сережей не хотелось терять год, да и армия светила.
Итак, мы перешли в ШРМ, окончили ее и вместе собрались поступать во ВГИК. Сережа поступил на режиссерский факультет (ему тогда было шестнадцать лет – самый молодой абитуриент за всю предыдущую историю этого вуза). Я же должен был поступать на операторский. Однако я к этому не был готов и подал документы на художественный факультет ВГИКа. Но из этого ничего не получилось. Я простудился во время сессии и в нужные дни не пришел на экзамены…
Сережа Соловьев
С.А.С. Сергей Александрович Соловьев. Он родился в 1944 году. Часто я думаю: неужели в самом деле нам уже за семьдесят? Но зеркало неумолимо свидетельствует, что так оно и есть.
Сережа Соловьев. Сколько же мы с ним знакомы?
Когда мне было лет тринадцать, я состоял на так называемом актерском учете киностудии «Ленфильм». Время от времени меня вызывали на пробы, но никогда не утверждали. Как-то раз меня пригласили на фильм «Бронзовая птица». Я пришел – а там такие же мальчишки, как я! Лева Додин – ныне главный режиссер петербургского Театра Европы, Сережа Соловьев, Володя Шахиджанян, который теперь пишет книжки «про это», Саша Стефанович, один из будущих мужей Аллы Пугачевой. И мы основали киностудию «Юнфильм»: мы мечтали снимать настоящее полнометражное кино, причем на профессиональной аппаратуре.
Сейчас в это невозможно поверить, но в те годы на киностудии «Ленфильм» замечательный ее директор Илья Николаевич Киселев разрешил «приютить» юношескую киностудию «Юнфильм». Во главе этой киностудии стоял Сережа Соловьев, человек вовсе не материально ответственный и совершенно не совершеннолетний. Но тем не менее у нас была своя комната (даже две, по-моему). И нам давали аппаратуру, пленку, всячески способствовали творческому процессу.
Что это было за наваждение, каким образом все случилось – сейчас не объяснишь, но это было и длилось, наверное, с полгода. И существовало все благодаря энергии и убедительности Сережи Соловьева.
Теперь не вспомнить, по какой причине «Юнфильм» распался, испарился.
Наверное, нас подвел наш товарищ Вадим Кожевников. Он был очень странным молодым человеком: бродил по киностудии, заходил в какой-нибудь павильон и кричал: «Что это вы делаете? Кто так снимает?» И видимо, бедные взрослые режиссеры, «отодвинутые» нами от съемок, не выдержали – они собрались и объявили: или мы, или эти сопляки. На этом все и закончилось.
Но Сережа был уверен, что он все равно будет снимать великое кино. Помню, единственное, что меня смущало, – это его стремление к лидерству. Мы тогда бредили искусством: Блок, Рахманинов, Врубель… Вместе ходили в музеи, на выставки, на концерты, в кино. Я помню, как по многу раз мы смотрели «Даму с собачкой» Иосифа Хейфица, «Сена встречает Париж» Йориса Ивенса в нашем любимом «Пикадилли» на Невском.