– ОК, Яллан. Я не шучу, – сказал я.
– Я вижу, не шутишь, – сказал Дьяк. – Но и ОФО не шутит. Хотя я – пытаюсь.
– Что не так?
– Повременю пока. Открой реанимационный клапан, Марк.
– (…)[3]! – сказал я. – Ты спятил?
– Заткнись, Байно, – сказал Дьяк. – Хватит болтать. Открой клапан.
Да прав он был, прав. Я, первый группы, порвал бы любого подчинённого за пререкания с врачом в поле – на части, пригодные к работе. Мне надлежало заткнуться. И подчиниться. Я подчинился. И заткнулся.
– Я делаю только диагностический отбор, – предупредил Дьяк, наблюдая, как я свинчиваю на кирасе заглушку реанимационного клапана. В голосе у него появились искренние озабоченность и забота. Он уже держал наготове свой прибор, чрезвычайно напоминающий короткоствольный флинт. – По уколу отмахни мне.
В микропору, заполняющую трубку клапана, он осторожно ввёл иглу диагноста. Под микропорой был я.
– Уколол, – сказал я.
– Спокойнее, Марк. Всё хорошо.
Лицо у него под колпаком шлема оставалось непроницаемым. Я полагаю, врачей этому учат, и они тренируются перед зеркалом. Забавно, но я был спокоен абсолютно. Ну вылетел девайс.
– Самочувствие, – сказал Дьяк.
– Тепло дышу. Что у тебя там?
– Заткнись. Вдохни и задержи дыхание, пока я не отменю.
– Как скажешь. А-ап…
– Внимание, группа, здесь врач! – сказал вдруг Дьяк по общей. – Провожу обследование, всё нормально. Работаем с первым в «привате», никуда мы не делись. – Нота приняла, Дьяк отключился. – Марк, у меня кое-что вызывает удивление, я прогоню тебя по полной.
– Как скажешь, – повторил я. – А-ап…
– Не дыши, пожалуйста.
Обычно во время медосмотра я читаю про себя стихи. Я тщательно, припомнив решительно все слова, прочитал себе «Бремя Белого Человека» и «Песнь крыла», и «Зелёные холмы Земли». И тут я понял. Прошло больше десяти минут.
– Дьяк, я всё ещё не дышу.
– Вот это меня, (…)[4], и заботит! – сквозь зубы сказал Дьяк. – Десять три ты не дышал, пока не опомнился. Рекорд космический, коллега Байно.
Что сказать, что сделать: я не знал решительно.
– Если бы я осматривал тебя час назад, я бы не удивился. Щ-11. А датчики мало ли, сбоят. Но, Марк. Два с половиной часа, как ты очнулся, – сказал Дьяк. – Я не слышал, чтобы период распада колонии Щ-11 в организме носителя продолжался более семидесяти минут.
– Многое впервые, – сказал я. – Хватит тягать, Дьяк. Что случилось?
– Согласен. Проблема в другом. Датчик исправен. Щ-11 у тебя не распадается, Марк.
– А что делает?
– Живёт, – сказал Дьяк. – Жива-здорова.
– Но ведь я в сознании.
– Верное наблюдение, Байно.
– Ничего не понимаю.
– Коротко говоря, Байно, в доступной для тебя форме, вот что я вижу. Дышишь ты рефлекторно. Можешь не дышать, если понадобится. Энергобаланс твой поддерживает симбионт. В крови у тебя до ста тысяч особей на миллилитр… Как и полагается, если Щ-11 взрослая. У тебя не определяется статус SOC. То есть, по ГРОА, ты пребываешь без сознания, кома самой высокой степени. Но энцефалограмма свидетельствует обратное, мои глаза, кстати, тоже. Ты в сознании, ты адекватен и коммуникабелен. Я верю и ГРОА, и анализу крови, но я верю и своим глазам. И когда культура умрёт, я не знаю. Но она умрёт. Иначе не бывает.
– Оп-са! – сказал я.
– Извини, Марк, но, по-моему, злое шесть на финише выпало тебе. Просто как-то в очень извращённой форме. Утешить тебя? Ты попал в учебники, Марк, у меня три свидетеля. Ты завещаешь мне своё тело? Я с удовольствием тебя вскрою.
– Это шутка, – сказал я, набрав в лёгкие воздуха.
– Это-то шутка, – подтвердил он. – Но только это – шутка. Остальное вполне нет. – Он помедлил. – Комментарии невнятны. Н-ну-с, Байно: истерика будет?
– Не дождёшься. – Я и вправду не собирался. Мало ли что. Подумаешь… Я плавал в поту. Мёртвые потеют? Неизвестно.
– Ты потеешь, – сказал он. – Замечательно… Ладно, извлекаю иглу, закрывайся.
– Главное для врача, чтобы больной пропотел, – сказал я. – Это как-то вас всегда оправдывает. Ладно, Дьяк, не время, не дело. Я весь твой: вердикт.
Он молчал. Принимал решение. Смотрел мне прямо в глаза. Мы почти касались стёклами. Больные часто потеют перед смертью. Старая истина.
– Я не стану тебя отстранять от работы, Марк. Но каждые пять минут жду отзыва. Говори просто: я здесь, порядок, мол. Полномочия тебе я возвращаю, но сам следи за собой – только на подхвате, никаких самостоятельных действий. Без обид, Марк, я боюсь, ты можешь выключиться в любую минуту. Как понял?
– Понял так, – сказал я сквозь зубы. Всё было сказано, не понято вполне, но принято во внимание. Я вышел из «привата».
– Здесь пилот. Врач возвращает мне полномочия первого.
– Здесь врач, подтверждаю. Ошибка удалённого диагностирования. Доверие к первому полное, участие в конкретных работах ограничиваю – на всякий.
Он снова показал мне пальцами «приват». Я щёлкнул.
– Марк, – сказал он. – Как там с тобой дальше будет – не знаю. Но как бы ни было – мне жаль. Безотносительно. Я бы поменялся с тобой.
– А я бы с тобой, наверно, нет, – сказал я то, что думал.
end of file
ввести код
23405
код принят
file 1.2
txt: – понял тебя, принято, – сказал я. – Без спа, не спа, но. Надо работать, Дьяк, двигай.
16.13.03.04.121 UTC – 20.03.01.01 МTC он повернулся, прошёл ограничник, я задраил за ним люк.
– Штаб снова в рубке, контроль работ, группа, отчёт к первому, – сказал, возвращаясь к диспетчерской и принимаясь за работу.
35.15.03.04.121 UTC – 03.04.01.01 МTC к моменту через четыре часа средних по воскрешению «квинты бозе» минимум света звездолёт имел, а конкретные обстоятельства обстояли следующим образом:
Купышта: разэкранил батареи кольца «6» на освещённом альфой борту титана, заклеммил магистраль и прозвонил её, вернулся на борт, завёл успешно стартовавшие преобразователи приёмных аккумуляторных станций 4, 4–1 и 4–2, скинул возникший минимум Ноте на пост контроля для запуска обоймы БВС-011 (испросив разрешения, Нота туда отправилась в 44.14.03.04.121 UTC – 12.04.01.01 МTC) и теперь проводил активный тестинг пас-схемы на энерговоде по штирборту – первый свет уже шёл на пусковую будку ноль третьего «токамака»;
Нота: получив свой свет, запустила три из шести колонок; зарядила, активировала и отправила на корпус два кибер-пасса;
Голя Астрицкий: работал с токамаком-03, готовя его к пуску;
Дьяк: загрузил очередь воздушных брикетов в обменник, доступные ему из поста «воздух» кулера и шторы на главной трассе системы климатизации отграниченного объёма Первой вахты проверил и теперь, как и я, просто сидел-ждал света;
а я: не напрягал врача, каждые божьи пять-шесть минут рапортуя, как оно со мной у меня, не помер ли я, и вообще. Ну и помечал промежуточные на диспетчерской.
Не скажу, не помню, как мне удалось тогда с самим собой договориться, с какими аргументами. События помню поминутно. Мыслей своих и ощущений (после медосмотра) не помню начисто. Не настолько уж был я хорош, чтобы так довлело меня к долгу перед Трассой и Императором, и, даже мёртвый по диагнозу врача группы, я исполнял свой космический долг отречённо до самозабвения. Товарищество? Да. Аргумент. Самообман? Это не аргумент. Шок? А вот это, пожалуй, в точку. Когда отшибает надежду, остаётся не облажаться. Наш, космаческий, шок. «Крути, пока дышишь». «Не отвлекай людей без нужды, и по нужде не отвлекай». И так далее, нуивот.
(Всё это особенно приметно в том свете, что в принципе-то я бездельничал, координируя и размещая поступающую отчётность да напоминая группе расписание работ по пунктам и периодам.)
15.05.01.01 МTC Голя Астрицкий осведомился у Купышты о состоянии работ по распасовке, Купышта заявил готовность, тогда Голя Астрицкий без обиняков вызвал его к токамаку-03 непосредственно. Несколькими минутами позже служба ЭТО официально доложила командованию о готовности запуска реактора. Я приказал им держать готовность, вызвал Ноту и спросил, как там с готовностью средств контроля рабочей обстановки в пределах указанного поля операции. Нота слышалась уставшей, но у неё всё работало. Первичный визуальный осмотр внешнего корпуса киберы почти закончили, явных изъянов не обнаружили. Я выразил ей душевное моё удовольствие, вернулся к Купыште и к Голе Астрицкому и повелел пускать родимого.
Реакция началась в 18.05, к 13.16 UTC «ноль третий» вышел на минимум, а в 28.05.01.01 МTC Купышта испросил у меня разрешения на освещение «Сердечника-16» в отграниченном объёме по распределителю масс первому. ЭТО-второй поддерживал Ивана безоговорочно. Я перевёл врача к ним на пост и дал добро.
В 18.06 у меня в рубке вспыхнуло дежурное освещение. Командирская колонка повела себя очень хорошо, стартовав автоматически. Я устроился за ней, вызвал на монитор пароль-комнату, достал из кармана справа на подушке «капюшона» пакет с набором диск-хранов, выбрал диск-хран с ключом А, вставил его в приёмник и задвинул приёмник в панель. Оборудование рубки погруппно включилось. На стены пароль-комнаты пошли первые данные. Я приказал всем ждать дальнейших, специально для Дьяка отрекомендовался жив-здоровым, просмотрел скопившуюся сводку по энергии и по доступам, удалённо прогрузил пару заевших кранов, сообщил всем моим, что «Сердечник-16» к реанимации интеллектроники готов, вывел в центр экрана Большую Зелёную Кнопку (я всегда делаю так, ритуально у меня так) и большим пальцем правой руки (а я левша) нежно на эту Кнопку надавил.
45.05.01.01 МTC «Сердечник-16» включился (такой толчок; корпус вроде не дрогнул, но толчок явственно ощутился, не знаю уж, каким чувством; толчок, и корабль как бы чуть увеличился, раздался) и мощно заработал на 12 процентов от единицы, то есть загрузка светом отграниченного объёма рабочего для Первой вахты стала у нас стопроцентной. Можно было поднимать давление, греть атмосферу, будить наших.