райсе пьяных состояний Шкаба позиции «душевный упадок» никогда не стояло.
– ОК, шкип, – сказал я, не подавая к виду беспокойство. – Дожмём ваш день рождения. Если не я – то кто же? Я вам многим обязан.
Хайк засыпал у меня сразу, стоило ему убедиться, что штаны снял я и банку свою разбираю. Так я обманул его и сегодня. Снял штаны и рванул плёнку на постели. Он важно кивнул, лёг, подложил под щёку кулак, накрыл голову подушкой и выключился. Теперь, с единичной вероятностью, он не должен был проснуться ни за чем верных часов пять, хоть его ты бей, хоть над ним ты пой. Я надел штаны обратно, просунулся в умывальник, плеснул в лицо воды, попортил очередную салфетку, погасил в личнике свет – и стукнулся к моему шкиперу через пять минут, не больше. Шкаб успел переодеться в шорты и распашонку, опустить столик и легко накрыть его чем накопил. И музыка чуть тихо играла – именно что Allend Джексона, что вызывало у меня довольно нервный смешок; и его я постарался от Шкаба скрыть, и успешно, он ничего не заметил, вскрывая галеты. Я занял свой насест, спиной к двери, Шкаб сидел от меня через стол на затянутой плёнкой спальной банке. Придвинув ко мне галеты, он взял из раскрытого портсигара мундштук и, сосредоточенно посапывая, приступил к его снаряжению. Личник освещала только столешница, а два зелёных линка, сидящих на настенном щитке сервиса, добавляли пару свечей от силы. Молчанье затянулось. Пара тысяч землян родилась.
– С днём рожденья, исповедник, – сказал я.
Он включил зажигалку, затянулся и, высопнув дым через нос, уставился на меня сквозь образовавшееся над столом облако. Личник Шкаба сквозило недостаточно: тупик, поборт, – обычно Шкаб спал с открытой дверью. Дополнительный воздуховод он завести к себе не позволил, его раздражало пыхтенье в рукаве.
Вербально Шкаб не отреагировал.
– Вы что, шкип? – спросил я, когда прошла пара минут. У меня шею заломило молчать.
Он спросил в ответ:
– Ты ей поверил, Марк?
– Туче?
– Ну да, Туче. Вот это всё, что она сегодня.
Я взял с пластикового квадратика один из семи ломтиков Шкабова лимона, отодрал полоску шкурки и откусил кусочек.
– История мне понравилась, – жуя, сказал я недовольно. – Туча отличная байчила.
– Угу. Ясно, – сказал Шкаб. – Понимаю… Без комментариев… Своих проблем хватает.
– Ну да, – кивнул я и спохватился. – Каких проблем, Шкаб? Неотчётливо.
Он вертикально махнул на меня рукой, разделив табачное облако надвое. Глядел он мимо, но, нет, не ловил он меня на реакцию, как бы выбрав момент и подкинув заманку. Он разговаривал как бы сам с собой. Себя ловил. Левую половину его лица, от складки на краю рта, вдруг как рвануло тиком книзу, да так и приморозило. Шкаб страдал от тика, да и кто из нас не страдал, в большей или меньшей, но сейчас у него прямо голова дёрнулась, и я дёрнулся эхом.
– Может, релаксанчику? – сдерживаясь, спросил я. – Чего вас разобрало, старичина, в виду рабочего дня грядущего?
– Обеспечение жизнедеятельности,– сказал он.– Вот наша проблема. Она же – смысл жизни… Я отвечаю на твой вопрос, Марк. Обеспечение жизнедеятельности. От веку, поныне, в данный момент, и далее, в простор планетный. Бескрайняя эта проблема, (…)[20], сынок, бля. Сюда льём, отсюда выливается, а излишки вручную отчёрпываем. Ты знаешь, сынок, когда летали первые русские (орбитально ещё), официальная формулировка была: «Запущен корабль-спутник с человеком на борту».
– Не понимаю вас, шкип. Что изменилось-то?
– А вот и ничего. То-тэка и оно.
И мне снова пришлось ждать продолжения. Опять он замолк. МолчА, закрыл клапан на мундштуке, помедлил, пока картридж довыгорит, выбил его в мусорную нишу на столешнице, уклал мундштук на место в портсигар, налил мой и свой по край стаканчики прозрачной жидкостью из бутыли, и вприкуску с икорными палочками мы стаканчики опустошили, без объявлений, по взаимодействию, туттейно на одну из сильных долей Джексона. Я ждал, ждал-то. А Шкаб, видимо, ждал от меня поддержки. Но у меня-то не было вопросов, это ведь Шкаба что-то ломило. Но вопросы пришлось изобретать, потому что молчал мой Шкаб, его ломило, я отчаялся, и шею у меня опять свело, я пошёл на выручку.
– Может быть, вы знаете больше, старичина? – задал я, изобретя его. – За Тучу что-то играет всерьёз, документированное?
– Да нет, – сказал Шкаб. – Хотя, а что, «Нелюбов» как таковой здесь тебе не?
– А что там, на «Нелюбове», отыскались прикованные скелеты и власти скрывают правду? – спросил я, изыскав у себя довольно слабенького ядку и добавив его в звук фразы в части «прикованные скелеты».
Как я и ожидал (и надеялся), Шкаб хотя бы усмехнулся. А меня уже подмокало, впрочем, в личнике становилось душновато физически. Я же дышал. Мёртвые не потеют? да ладно вам.
– Читать тебе меньше надо всемирную литературу, космач! – молвил почти обычным голосом Шкаб. – Того и глядишь, пойдёшь стихами отчёты файлить.
– Давно бы начал, – сказал я. – Да читатели некомпетентны.
– Тренировать надо их, читателей.
– А вы не читатель. Сами ж и сгноите поэта.
– Это правда, – согласился Шкаб. – Но и доставил бы старику удовольствие.
– Отчётом в рифму?
– Результатом сгноения.
Я засмеялся. Он подхватил, и судорога у него на лице растворилась. Разумеется, все мы ходим над кафаром по слюдяным пайолам, и я, конечно, заподозрил сначала, что старичину моего повело и его стекло треснуло, а он, как честный товарищ, решил себя мне посвидетельствовать пред госпитализацией и дать последние наставления. Но смеялся он здорово, и подозрения мои разошлись, и взял я ломтик с отодранной шкуркой и, съев его, спросил Шкаба:
– Шкаб, открою я дверь? душит.
– На немного отодвинь.
– Да спит Палладина.
– После Тучиной байки не удивлюсь сейчас и хосту Преторниана, – сказал Шкаб и погасил улыбку. – Он любил… вот об сию пору как раз выявиться… с крайним на сегодня баллоном малинки… Представляешь?
Я всплеснул руками – в невесомости меня бы крутануло.
– Шкип, сняли бы уже, а? Мне уже нелепо. Ваша грусть меня бесит.
Шкаб налил себе одному, быстро выпил и заговорил:
– Вот что я тут тебе: ты знаешь, на первый кислород мы пошли кучей. Нахав-Цац, Френч, Мако-соператор, бригада Фрачера в девять душ, ну, ты их всех. Как раз народу на быстро погрузить. Башня разговаривала со мной бегло, но я с подхода заметил, что платформа пАрит в подбрюшье. Много льда в радиусе, я ловил квадратным метром до ста тычков в минуту. Ну, «Будапешт» не шаттл, вихляться вокруг платформы рук не хватит – тебя-то не со мной, – сказал Шкаб, – так что не стал я осматривать утечки снаружи, а пошёл прямо на стыковку.
– Погодите… Это когда я Хайка спасал, что ли? – уточнил я, по тону Шкаба поняв, что дожатие вечера началось, вот оно, именно вот.
– Ну, кто там кого спасал, ты – Хайка или – он тебя… Слушай, младой, не затычь. Реябта начали кислород грузить, а я осматриваться в Башню полез. Воспользовался служебным положением, вот так. Жилуха полностью освещена. Ты мой видеоотчёт видел? – Я покачал отрицательно головой. – Ну, не важно. Башня вообще была на полную в свету, её не консервировали. Покинули на ходу, между делами… токамак в режиме, процессор под светом, вентиляция вертит, кислородный завод дышит… все дела – на деле.
– Да это все знают…
– Ты спать хочешь пойти? – спросил Шкаб прямо.
– Мне не нравится ваш настрой, шкипер, – так же ответил я. – Он замогильный какой-то.
– Тогда выпей вон малинки. Кто-то же должен исповедовать исповедника. Он же ведь тоже человек, исповедник.
– Я понимаю. Но что-то мне не очень, Шкаб. Не исповедник я, психикой не выхожу.
– Я бы не стал тебя подвергать опасности, Марк, – сказал Шкаб. – Мы просто с тобой дожимаем вечер, байками несём, что ты, космач? сиди, слушай… А мне полегчает.
Шкаб разлил по второй общей в этом цикле.
– Сделай мне такое одолжение, Марк. Твоему старичине. – И он поднял свой стаканчик, приглашая меня последовать, выражая моё согласие. Мне ничего не оставалось: товарищ просит.
– Вы что там, хостов увидели на Башне? – спросил я, сдаваясь и прикасая свой стаканчик к его. Отказать я ему не мог. Он, разумеется, вынуждал меня принять исповедь, а мне противопоказано, и Шкаб это знал, но ему, видно, прижало, и товарищ есть товарищ. Жизнь товарища всегда дороже твоей – закон нам един. А ты должен заботиться о себе, только если это не противоречит единственному закону.
Так вот, я спросил:
– Вы что, там хостов увидели?
– Да вот до сегодня считал, что мне померещилось… – И я поперхнулся спиртом, и он хохотнул. – Как такое, понимаешь, может не померещиться?
– В полуримане что не померещится… – сказал я, зорко наблюдая за Шкабом. – Вы что, шкипер, в излучатель залезли там, на Башне?
– Ага, с постнаркоза, например, да? Без головы, но с руками? Ты, второй мой, не заговаривайся, не оскорбляй меня, старого, без причины. Как я мог в излучатель залезть? Ты что, младой?
– Ну а где ж вы тогда там полуримана хлебнули? – обмирая, спросил я.
– Ну зачем, зачем мне был полуриман? – настаивал Шкаб.
– Но если вы хостов видели…
Шкаб тяжело вздохнул (или разочарованно?), отломил от брикета боксик и боксиком закусил.
– Признаюсь тебе, было здорово страшно. Ещё с подхода, на перехвате я понял, что мне отвечает и со мной взаимодействует только и единственно БВС Башни, и людей на платформе нет, хотя сеть «Башня – Фундамент – Экватор-4 – Экватор-6» опознавалась и несла. Радиус был завален льдом… я уже рассказал. Как только смог вытребовать у машины сводку по кислороду и безопасности, я пошёл на стыковку, без попыток вызвать бройлеров с Фундамента и Экваторов. Тем более Мако сообщил мне, что сетевые входы на Экваторы кодированы, ну и тут, ко всему, Мьюком сообщает, что с тобой беда и он готовит «Сердечника» к подъёму в север системы без меня, не подождав… надо было оборачиваться поюлее. Ну, я сошёлся с платформой, присосался, стянулся, поюзал кормой, вижу – сижу плотно, бросили к элеватору эстакаду, завели транспортёр, реябта поднялись и начали перегрузку. Элеватор КП забит кислородом под подволок. Радостно, но и тревожно: чего это? Нуивот. А я – перелез по техническому рукаву под эстакадой в Башню и бегом побежал её осматривать… как мол, тут, здесь, на Башне… – Шкаб прервался и закурил. – У меня и было всего пять-семь средних: грузили бегом.