Королева увидела альвригов и поспешила к ним. Она хотела просить, чтобы ее вернули домой, к матери, но язык не послушался. Это вызвало у нее злобу и ярость – не такие, какие нужны, чтобы посылать в битву вольфкопов, но и немалые – она затопала ногами в меховых сапожках.
– Смотри ты, еще не все потеряно, – сказал Вейги. – Но пусть лучше помолчит. Идем, Ингвира. Мы отведем тебя в Шимдорн, там у тебя будет жилище с коврами и полно лакомств.
– А бервальдцы? – спросил Эйтри.
– Они пришлют своих, чтобы понять, что тут у нас творится. И мы им покажем королеву. Но нужно придумать правдоподобное объяснение.
– Придумаем.
Эйтри взял Гизеллу Ингвиру за руку и повел назад, к Шимдорну. Она спотыкалась, даже попыталась вырваться, но за вторую руку ее схватил Вейги.
– Чем там заняты вольфкопы? – спросил старый альвриг.
– Ничем хорошим…
– Мы их потеряли?
– Да – тех, кого послали брать Бемдорф. Те, что в замке, пока наши.
– Нужно отправить их подальше. Неведомо, что это такое – зеленое. Может, оно заразное.
И опять Эйтри подумал: Вейги умнее, чем это ему, Эйтри, требуется.
– Идем. В Шимдорне я найду, чем смыть с тебя эту дрянь, – сказал он. А для себя решил: как только удастся договориться с бервальдцами и соединить силы, Вейги отправится в землю.
Альвриги уходили в землю неохотно, сопротивлялись до последнего, и особенно их мучило то, что тела перед уходом светлели. Это было почти невыносимо. Но потом плоть осыпалась и таяла, следом рушились и становились земным прахом кости.
Уве и Эрна смотрели, как отступают альвриги, ведя королеву, и молчали.
Третий альвриг полз по дороге в сторону Бемдорфа.
– Там тебя только и ждали, – сказал Уве и метнул в него зеленый пылающий шар.
Альвриг взвыл – и осыпался на землю серым пеплом.
Вольфкопы меж тем стали поодиночке подходить к своим раненым, вдвоем поставили одного на ноги и повели прочь. Если бы Уве и Эрна знали повадки этого племени, очень бы удивились – обычно вольфкопы раненых бросали; случалось, что альвриги приказывали добить соплеменников, чтобы те своими стонами и воем не раздражали слуха.
Дальше было еще загадочней – вольфкопы вдвоем понесли раненого прочь. И не к Шимдорну, куда им полагалось бы вернуться, а куда-то на восток, туда, где, по соображениям Уве, были бескрайние леса и болота. И прочие потянулись туда же. Они брели, как будто опоенные ядовитой травой, лишающей соображения, но брели все в одну сторону, не обращая внимания на Уве и Эрну.
И они ушли с дороги, не оборачиваясь.
Всякая победа сперва приносит радость, а потом приходится задумываться: как жить в изменившемся мире? Вот и Уве сидел, глядя на свою правую руку с великим недоумением: что теперь с ней делать? Зеленый огонек был – с ту самую фасолину, из которой появился, но он был. Если поднести соломинку – занималась и сгорала. На штанах уже появилась сбоку дырка. Но тела огонь не трогал.
Напротив, за пустым столом, в крошечном домишке форбурга, сидела Эрна. Она тоже смотрела на свою правую ладонь. Посередке вроде как розовые губы обозначились; приоткрываясь, они выпускали порцию искр, и по комнате порхали маленькие зеленые листья.
Домишко был обычный – посередине комнаты большая печь, делившая ее почти надвое, с толстой трубой, в которой совсем недавно коптили окорока. Сейчас хозяева ушли и забрали все, что могли унести, остались стол и голые лавки. На одной, за печкой, лежала баронесса фон Шимдорн, рядом на полу сидела ее дочка Эдита. Из трех дочек уцелела только эта, Беатриса пропала вместе с Рейнмаром, Аннелина пропала, когда люди в суматохе покидали Шимдорн. Оставалась слабая надежда, что ее увела кормилица Зузе вместе с ее молочной сестрой Эйге. Баронесса, казалось, утратила рассудок, тихо звала пропавших детей, в том числе старших сыновей, которых унесла чума, а на десятилетнюю Эдиту не обращала внимания, и девочка плакала…
Барон фон Шимдорн лежал на другой лавке, под окошком. Он молча смотрел в низкий потолок.
– И девчонку теперь не обнять… – ворчал Уве. – И топор не взять… Если бы хоть меч!..
– У меня сорочка недошитая лежит… – пожаловалась Эрна.
– Сорочку тебе я сама сошью, – пообещала Шварценелль. Она отыскала эту парочку, первой вернувшись в форбург. Сейчас у нее забот хватало – пусть целительский дар она утратила, остались жалкие крохи, но лечебную мазь на свином жире еще могла сварить, а барон и баронесса, сильно помятые, как раз в такой мази нуждались. Котелок с мазью стоял на краю плиты, а Шварценелль мелко крошила травы и корешки.
– Как же это вышло? Ведь должен был вырасти меч! – сердился Уве. – Как у юнкера Рейнмара! Ты что-нибудь понимаешь, лекарка?
Шварценелль пожала плечами.
– Может, и понимаю. А может, мне лишь кажется. Уве, у тебя левая рука еще может потрудиться. Приподними-ка господина барона, придержи его, пусть сидит, опираясь о твое плечо. А я его разотру.
Барон был совсем плох, и пуще той боли, что не давала лишний раз шевельнуться помятому телу, была иная: позволил себя обмануть подземной нечисти!
На плите тихо кипело варево, Шварценелль втирала прохладную мазь в бароново плечо, а Уве ворчал, упрекая ее в том, что дает людям зерна, смысла которых сама не знает.
– Ты вспомни-ка лучше, что ничего я тебе не давала, а вы с Эрной у меня эти зерна украли, – сказала Шварценелль. – Может, и правильно сделали, что украли. Но про зернышко для юнкера Рейнмара я знала – будет меч. Или не знала – а сильно того желала. И вот я думаю: может, в каждом прорастает то, что в нем было изначально. Что в ком было, то и вырывается наружу… – Шварценелль вздохнула. – В тебе, видно, огонь был, ты парень горячий. И вон на Эрну посмотри. Ее любви хватило бы…
– Не надо, матушка Нелль! – вскрикнула Эрна.
– Что же теперь будет? – спросил Уве. – Эти вольфкопы ушли – но ведь в замке остались другие. Да и эти, пожалуй, посидят в лесу да и вернутся.
– Сдается мне, что не вернутся. Они действительно вышли из-под заклятий. Да и те, что остались в Шимдорне, ненадежны – Эрна может и на них наслать зеленый дождик. Но мало ли что еще придумают колдуны цвергов. Те, что сами себя зовут альвригами. Конечно, может получиться, что они совсем ничего не придумают. Нелегко тогда придется цвергам…
– Почему? – полюбопытствовала Эрна.
– Я такое слыхала: когда-то цверги были искусными кузнецами, умели искать в земле водяные жилы, руды и драгоценные камни. Ножи, серпы, косы и украшения они меняли на зерно и шерсть. Отчего они забыли свое мастерство, чье проклятие сделало их бездельниками – я не знаю. Думаю, тот, кто научил альвригов заклинаниям силы и власти, оказал цвергам дурную услугу. Ведь научил же кто-то! Но теперь цвергам придется найти в дальних пещерах позабытые кирки и лопаты. Это – в лучшем случае. В худшем – альвриги придумают новую пакость. Хотела бы я знать, куда подевалась та девчонка. Успела убежать или они ее в землю утащили…
– Разве альвриги и цверги не одной крови? – спросила Эрна.
– Родственники, да, от одного корня, я так полагаю. Но альвриги от рождения имеют способность к колдовству. Уве, не давай господину барону падать!
– Не верю, что все кончится так замечательно. Не верю! – выкрикнул Уве. – Эрна, а ты? Ты же понимаешь, что цвергов не переделать!
– Матушка Нелль говорит, что сами переделаются…
– Я этого не сказала! Я только так рассуждаю – или возьмутся за труд, или начнут вылезать за добычей сами, без вольфкопов, тут их люди и одолеют.
– Я до этого дня не доживу. Ты с севера, ты не знаешь, как они грабили наши села. А я знаю! – возмутился Уве. – Возвращайся на север, барышня. Там спокойнее.
Шварценелль понимала волнение Уве, но спорить с ним не стала. Парень был горяч – ему следовало хотя бы выговориться.
– Принес бы ты еще хвороста, что ли, – сказала она. – А ты, Эрна, ступай со мной. Нужно поискать, не оставил ли кто в форбурге ведро. Принесем воды, обмоем наших болезных.
И ведро они нашли, и колодец надежный – цверги не отравили его, а ведь с них станется. А потом присели отдохнуть на трухлявой лавочке в крошечном дворе – больших дворов в форбурге не было, это не деревня, а почти город, где земля дорогая. Туда к ним пришел Уве с огромной охапкой хвороста.
– Если по уму, так лучше бы забрать господ в Русдорф, – сказал он. – Тут опасно. Если цверги догадаются, то выйдут ночью, и будет нам весело. Это не бемдорфская дорога, где все было на виду. Как полезут из-под печки – мы и квакнуть не успеем.
– Баронессу придется везти на осле, а осла у нас нет, – возразила Шварценелль. – Но вообще-то ты прав. Нужно хотя бы перетащить их вниз, в деревню. И тогда уже искать способ добраться или до Бемдорфа, или до Русдорфа. Эх, будь у меня прежний дар, я бы их живо на ноги поставила! Но как-нибудь доберемся…
– Я никуда не уйду отсюда, – сказала Эрна. – Я пойду искать юнкера Рейнмара. Не верю, что он умер.
Шварценелль вздохнула. Она понимала, что может случиться чудо – даже цверги расступятся перед влюбленной девушкой и ее зеленым дождем. Но надежды было очень мало.
– Вряд ли они оставили его в живых. Посуди сама – у него был Зеленый Меч. Он мог бы отбиться от десяти и даже двадцати цвергов. Его поймали в ловушку – но, будь он жив, давно бы вышел к нам, – стала объяснять Шварценелль. – И хуже того – цверги поставили ловушку на старого барона. Они обещали вернуть юнкера Рейнмара в обмен на замок – значит, под землей он не успел ничего натворить, и его, скорее всего убили. Не думаю, что столько дней они его держат в плену.
– Он жив, он жив, – повторяла упрямая Эрна. – Если бы он умер, я бы тоже сразу умерла. Матушка Нелль, я пойду за ним в Шимдорн.
– Да с чего ты взяла, будто он в Шимдорне? Цверги его под землю утащили, для чего им юнкера обратно наверх поднимать?! – крикнул Уве. – Им нужно было погубить Зеленый Меч!..
И тут он замолчал. Шварценелль поняла ход его мысли.