Верриберд вдруг услышал шум льющейся воды. Где эта вода лилась – он не понял. Шум и крики, шум и предсмертный вой… Но где-то очень, очень далеко.
– …они как-то поработили вольфкопов, – продолжал Эррир.
– Кого поработили? – спросил Верриберд.
– Я сам не знаю, что это за создания. Они ходят на двух ногах, и у них волчьи головы. Они и живут, как волки, охотятся стаей, едят сырое мясо. Да, люди из поселка, что за рекой, жаловались нам. Вольфкопы утащили у них овец и свинью прямо из хлева, пришлось по ночам ставить стражу.
– На что они похожи?
– Лицом – как звери, но морды не столь длинные, как у волков. Я видел вольфкопа всего раз в жизни; он стоял у ручья на четвереньках и высматривал крупных перловиц, которых, видимо, ел сырыми.
– Какого они роста?
– Немалого. Они ходят на задних ногах, держатся довольно прямо, я бы сказал, что они вровень со мной. Когда бегут – пригибаются. Я видел их следы на снегу. Если судить по следу – они должны быть выше меня на голову, но у них просто от природы очень большие ноги. Кроме того, они покрыты густой шерстью, я находил клочки на ветках в малиннике. Люди сказали: они иногда говорят, произносят слова. Моя жена видела их и слышала, что они бормочут: мы сильны рассудком, мы сильны рассудком… Но у них нет своего рассудка, они делают то, что прикажут цверги.
– Цверги дали им свой рассудок, – пробормотал Верриберд.
Очень ему эта новость не понравилась. Заклятые им бегуны стали врагами людей, а также альвов – белых и темных. Они шли впереди цвергов и первыми бросались на людей. Что тут можно сделать – он пока не знал.
Он не был бойцом, он мог только думать и рассуждать. И его нюх ко всему живому обострился.
Эррир приходил еще дважды, потом сказал: его род посылал разведчиков, они вернулись с хорошим известием: зегевольдские темные альвы готовы их принять, там как раз начали разрабатывать новый рудник и нужны рабочие руки.
– Цверги там еще не появлялись? – спросил Верриберд.
– Они велели передать нам: пусть попробуют. Зегевольдские темные альвы знают, что впереди цвергов под землей идут индерги, а поверху – вольфкопы. Индергов губит солнечный свет, они не могут вынести ожогов. В Зегевольде вырыты ходы, где постоянно караулят часовые. Услышав приближение индергов, зегевольдские темные альвы сумеют разрушить слой земли над ними и впустить солнечный свет.
– А вольфкопы?
– То, что наверху, зегевольдских не касается.
– Благодарю тебя. Наши травы и плоды – в твои руки.
– Приходи греться к нашему огню.
Верриберд чувствовал в себе силу, способную укротить и цвергов, и вольфкопов. Она зрела, как зреет яблоко на ветке. И он уходил на дальние поляны, чтобы слушать это созревание и чувствовать, что в природе ему созвучно.
Одновременно он начал свою собственную войну с альвригами.
Он видел в них врагов, которые возродили заклинания власти. Он помнил, как совсем юные альвриги сумели подчинить себе индерга и детей темных альвов. И он знал, какую силу имеет рисунок, сделанный рукой белого альва.
Возвращаться в ту пещеру он не желал – да и в любую другую тоже не хотел идти. Оставалось взять за образец людей, рисовавших знаки на желтоватых и сероватых листах неизвестного Верриберду дерева. В его распоряжении была береста с болотных берез, кто-то из младших белых альвов принес ему раковины перловиц с острыми краями, и он приготовил то, на чем можно рисовать. Он даже сшил куски бересты подсушенными корневищами пырея.
И потом он взялся за труд, который мог изменить многое в жизни. Этим трудом он мстил тем, кто погубил близких, проникал в будущее, пытался что-то исправить в прошлом. Способностей к рисованию у него было немного, учителя он не имел, но это и к лучшему – в простые фигурки можно вложить больше смысла, чем в безупречно похожие. Он выдавливал очертания краем раковины, а потом подкрашивал их соком ягод.
Получалось то, что его самого удивляло. Но он, обычно полагавшийся на рассудок, сейчас не пытался ничего понять. Он думал: вот приходят на болота охотники с псами, спускают их с поводка, псы выслеживают дичь, охотник стреляет из лука – пес приносит добычу. Так отчего бы не отпустить рассудок и руку, чтобы они сами искали и находили? Понять и осмыслить можно и потом.
К нему приходили два белых гофлендских альва. Они тоже перевели свои тела в иное состояние и собирались жить очень долго. Втроем они смотрели на рисунки и пытались привязать их к прошлому или же к будущему, но менять ничего не стали. Потом появилось еще несколько сшитых из бересты книг, по страницам которых шли индерги и цверги, а вольфкопы несли на носилках королев – одну, другую… восьмую… тринадцатую…
Однажды на краю поляны белые альвы увидели женщину. Обычно люди или проходили мимо, или обращались с просьбами, а эта стояла и молчала. Белые альвы легко могли отогнать ее, но она не мешала, и ей позволили издали смотреть на книги. Она приходила несколько раз. За спиной она несла короб, в который собирала целебные травы.
О Верриберде и его собеседниках заботилась белая альва в том возрасте, когда дети уже рождены, а до старости далеко. Она приносила им пищу и стирала их длинные рубахи. Звали ее Доннибенна. Они знали, где стоит ее шалаш, и иногда сами приходили к ней.
Однажды Верриберд обнаружил возле шалаша ту женщину. Она принесла белой альве дары – овечий сыр и сладкие садовые яблоки. Белая альва даже позволила ей сесть возле шалаша. Когда Верриберд пришел, они тихо говорили о яблоках.
Он издали оценил запах сыра и поморщился – пища белого альва должна быть от зелени и солнца, а не от животных. Но все в мире меняется, и потому он с любопытством посмотрел на женщину.
Она была невысокая, полноватая, от висков спускались две тонкие рыжие косицы, а прочие волосы она спрятала под серым чепцом из грубой ткани. И одежда на ней была очень простая – юбка, рубаха и накидка с обдерганными кисточками.
Доннибенна расчистила возле шалаша пятачок земли, а женщина принялась выводить на нем острым прутиком знаки. Это показалось Верриберду занятным – до сих пор никто из знакомых ему людей не умел чертить знаки, и странно было, что этим искусством владела женщина.
Он подумал, что можно было бы наносить знаки на страницы берестяных книг, и открыл первую. Открыл – и удивился.
Рисунок в ней изменился. На самом краю листа, над вереницей вольфкопов, появилась маленькая фигурка в мешковатой одежде – именно такой, какую носила женщина.
Потом Верриберд некоторое время следил за книгами. Рисунки менялись, но не часто, как это происходило – он не понимал. Даже думал, что он своей волей показывает события будущего такими, какими желал бы их видеть. Но потом понял – все немного сложнее…
И все как-то связано с той женщиной, которая приходит к Доннибенне.
Зимой она не появлялась, но весной снова стала навещать белую альву.
Прошло немало дней, прежде чем Верриберд подошел к ней и спросил ее о знаках. Это было для него непривычно и даже мучительно: обычно люди первые подходили к белым альвам, а не наоборот.
Она охотно объяснила: унаследовав дар целительства от прабабки, она пошла на обучение к городскому лекарю, и тогда пришлось освоить сперва чтение, потом письмо.
Она была очень осторожна, не задавала вопросов, и потому он сам показал ей книги из полос бересты.
– Это – прошлое и будущее, – сказал он.
Она долго вглядывалась в рисунки.
– Вот это было совсем недавно… А это придет через десять лет, или даже больше…
Она осторожно провела пальцем по темной полоске под ногами цвергов и не заметила, как эта полоска, означавшая земную плоскость, немного взбугрилась под пальцем, словно бы сама земля пыталась остановить мрачное и зловещее шествие. А вот Верриберд заметил.
– Ты умеешь совмещать рисунки с временем? – спросил он.
– Не знаю. Я так увидела. Они опасны для нас?
– Они опасны для всех.
– Кажется, они угрожают моему селу. Я из Русдорфа.
Это слово ничего Верриберду не говорило, но он понял тревогу женщины.
– Цверги, – сказал он. – Это очень старое слово. И оно вернулось. Плохо, когда такие слова возвращаются. Они сами себя так называют. А ведут их альвриги, владеющие заклинаниями власти. Тоже, видимо, древнее слово. Силу заклинаниям дает королева, которую выбирают из людей.
– Как это возможно?
– Крадут ребенка, обладающего сильной волей. И растят у себя в пещерах.
Прошло еще немало времени, два или три года, женщина пришла снова.
– У нас появились цверги, – сказала она. – Они напали на Эттельхоф, убили мужчин, зарезали и унесли скот, взяли зимнюю одежду. А от Русдорфа до Эттельхофа – три дня пути. Оттуда пришли к нам женщины с детьми, все рассказали. Я боюсь. У нас в Русдорфе – много хорошего скота, женщины – отличные пряхи и ткачихи. Если цверги про нас узнают – будет плохо.
– Да.
– Я ходила в Керренбург. Там есть старый маг, он уже слабый, но советы еще дает. Он мне сказал, что я могу обменять свой дар целительства на то, что поможет Русдорфу, когда придут цверги. У кого обменять – не сказал. Я так думаю, кроме белых альвов – не у кого. А цверги придут, я чувствую это.
– Может быть.
Верриберду понравилось, что вот так, запросто, она готова расстаться с даром.
Он не был бойцом, он, как все белые альвы, был созерцателем, но мысль изготовить оружие, способное поразить цвергов, альвригов, а заодно и вольфкопов, ему понравилась. Да, рисунки были оружием, но оружием тайным, нацеленным в будущее, а в бою требовалось явное, которым можно сражаться сейчас, сию минуту.
Особой любви к людям он не испытывал. Но если людей вооружить – они окажут цвергам сопротивление, и это хорошо. Только вот обычные мечи и луки со стрелами не годятся.
Верриберд уже знал, что и цверги, и вольфкопы отрастили жесткие шкуры, какие трудно разрубить мечом – шерсть, принимая удар, уводит его в сторону.
– Приходи, когда начнут желтеть березы, – сказал он.