Не для этого ли дан Старший язык?
И Энчи понял: раз он – последний, на нем сошлись все родовые ветви, он – наследник многих могучих альвригов, недаром отец как-то сказал, что ведет род от самого Кресни, а Кресни жил в славные времена, умел выбирать среди людских детей королеву, повелевал индергами и вольфкопами.
Те, кто слился с землей, ожили на мгновение и прошептали: получай нашу нерастраченную силу.
Энчи не слышал этого шепота, но не удивился бы, если бы услышал.
Ведь они не от старости и усталости растаяли. Они были убиты – значит, сила куда-то делась, не ушла же она в землю вместе с ними. А сила была! И власть была! Нейри рассказывал, как королева и три альврига повелевали индергом.
Передавая подростку заклятия на Старшем языке, Нейри желал, чтобы они однажды потребовались для мести.
Враг был лесным чудищем, но с рассудком альврига. Значит, он понимал Старший язык и был обязан покориться. Да, покориться и добровольно умереть!
Странные картины возникали в уме Энчи. Он видел войско, идущее в подземный поход. Впереди прокладывал дорогу индерг, за ним несли королеву, за королевой выступали в ряд три альврига в длинных мантиях. И следом – великое славное войско!
Все это вернется, но когда и как?
Энчи был голоден, есть незнакомые травы опасался, идти к лесу при свете дня – тоже, и он усмирял голод игрой воображения. Однако этого было мало.
И он стал произносить непонятные, но исполненные силы слова на Старшем языке – так, как привык за время одиноких скитаний.
Он даже закрыл глаза, чтобы не отвлекаться. А когда открыл – увидел, что травы перед ямой полегли и завяли.
Это было его первой в жизни победой, и он возгордился неимоверно – так, как положено гордиться альвригу, чье войско возвращается с победой и с добычей.
Нейри рассказывал, что когда-то альвриги и цверги ели сыр, белый и желтый, ели хлеб, испеченный людьми, ели даже копченое мясо, но понемногу. И пили вино из винограда. Все это они отнимали у людей и уносили в пещеры. А еще уносили одежду, обувь, дорогие ткани, посуду, оружие… все, что попадалось на глаза, они уносили, и меха, и золото…
Но главной добычей все же была гордость. Гордость победителей, которая слаще всего на свете.
Энчи повторял слова, смысла которых не знал, глядел на мертвые травы – и в нем рождалась гордость. Осталось только дождаться ночи и прийти в лес. Там ягоды и коренья, там можно утолить голод и жить дальше – с мыслью о мести.
Так он и сделал. Но лес оказался дальше, чем он думал. Когда тьму стал одолевать предутренний свет, Энчи понял – нужно спрятаться. Потому что он ненароком забрел во владения людей.
Он был смертельно голоден, но не имел права пробовать незнакомые растения. Он не имел права таять и сливаться с землей, потому что остался – единственный, кто мог отомстить за свое племя.
Он нашел на лугу огромную кучу гнилой прошлогодней травы и залез в нее. Вонь его не смущала, к дурным запахам он привык с младенчества. Напротив – сладкие запахи цветущих кустов и трав казались ему гадкими.
Но не повезло – на луг пришли девушки с вилами и граблями, за ними мужчина катил большую тачку. Куча гнилой травы занимала место, на котором следовало расти траве молодой, и девушки стали ворошить ее, тыкать в нее вилами, чтобы, подхватив слежавшиеся пласты, закинуть их в тачку. Энчи понял – нужно спасаться. Он выскочил и помчался куда глаза глядят. За ним погнались девушки и мужчина, который бегал быстрее их. Он на ходу выхватил у одной девицы вилы и кричал:
– Бей цверга!
– Сюда! На помощь! – подхватили голосистые девушки. – Цверги!
И из сада, за которым прятался широкий и приземистый дом под соломенной крышей, отозвались мужские голоса:
– К оружию!
Энчи пришел в ярость – его приняли за цверга! Это было невыносимо, но остановиться и выкрикнуть: «Я – альвриг!» – он не мог. Если приняли за обычного цверга, то и убьют, как цверга, без всякой жалости.
Он добежал до края оврага и свалился вниз. Там он случайно нашел яму, забрался в нее и стал изо всех сил копать нору. Копать ему уже приходилось, хотя это недостойно альврига, это – дело цвергов. Но другого способа спастись не было, и он забрался в узкую нору, скрылся в ней, с трудом залепил землей вход и, обессилев, остался лежать без движения. Дышать было нечем.
Люди, спустившись в овраг, норы не нашли.
Он не знал, когда наступит ночь. Вылезать слишком рано побоялся, но подобрался ко входу в нору и проковырял узкую дырочку – только для дыхания.
Мир был враждебен. Кругом – враги. Всем нужна смерть альврига.
А ему, альвригу, нужна их смерть! Она будет слаще всех лесных ягод!
В эту ночь он все же дошел до леса и отыскал знакомые травы. Поев, он набрался сил и стал повторять заклятия на Старшем языке. Потом стал искать норы. Не могло так быть, чтобы в лесу не нашлось ни одной норы, ведущей в подземные пещеры.
Но вместо нор он отыскал странное существо.
Оно вышло навстречу и остановилось в дюжине шагов от Энчи. Оно было в холщовой рубахе, прикрывавшей колени, того цвета, который отчего-то был ненавистен Энчи, и такого же цвета были длинные волосы лесного существа.
Оно обратилось к Энчи тихим голосом и показало пустые ладони. Но Энчи знал: это – обман.
И он зарычал так, как выучила его мать-полукровка, которая была наполовину из цвергов. Этот рык означал: не подходи, убью!
Существо осталось стоять, даже не попятилось, и тогда Энчи понял – пора пускать в ход заклятия на Старшем языке.
Они подействовали – существо отступило, но не кинулось прочь, визжа от страха. Оно просто прислонилось спиной к толстому дереву и заговорило на своем языке.
Странно – некоторые слова были Энчи знакомы. Они звучали непривычно, однако он понял: «все – сюда», «старый», «здесь». Это означало, что существо зовет своих. Если их много – могут убить. Убьют. Нужно напасть первому.
Выкрикнув несколько длинных слов на Старшем языке, Энчи бросился на существо, но оно успело скрыться за древесным стволом. А потом оно пустилось бежать.
Догонять он не стал. Нужно уходить, пока не собрались лесные враги. У них наверняка было оружие, как у пещерных врагов.
Энчи выкрикнул вслед заклятия на Старшем языке и побежал к опушке. Он был сыт, он знал, что сможет сюда вернуться.
Но на опушке его уже ждали.
Их было шестеро. Четверо – в рубахах чуть ниже колена, двое – в длинных, подпоясанных. Оружия Энчи не заметил. На всякий случай он зарычал.
– Не надо, – сказал ему один из лесных врагов. У него лицо и руки были полупрозрачными, и Энчи понял – это от старости. Но удивило его другое – он понял слова врага. Враг заговорил на языке цвергов, который немного отличался от языка альвригов – альвриги говорили без придыхания, не растягивали шипящие звуки, их «а-а» было долгим и певучим.
– Кто ты? – спросил Энчи, тоже на языке цвергов, хотя это и было недостойно альврига.
– Мы белые альвы.
– Кто?
Из трех слов Энчи понял только одно.
– Мы знаем, что ты альвриг.
– Альвриг, – согласился он и рявкнул: – Отойдите все! Убью!
Они отошли, и он обрадовался: его боялись!
Но лесные враги стали тихонько совещаться, и это Энчи не понравилось. Он решил показать им, что силен и владеет настоящим оружием – древними заклятьями. И он стал произносить слова на Старшем языке, приправляя их рыком идущего в бой цверга.
Заклятья заставили потемнеть и осыпаться листья ближайшего дерева.
Лесные враги удивились – такого они не ожидали.
И они тихо ушли – не сказав ни единого слова.
Энчи лег на траву. Он не мог понять – победа это или что-то иное. И он повторял про себя слова на Старшем языке – прав был Нейри, они оказались необходимы. Впрочем, благодарить Нейри Энчи не стал – у альвригов это не принято.
Меж тем белые альвы собрались на совет. Нужно было решить – что делать с пришельцем.
– Он знает Старший язык, – сказал Оллиберд. – И умеет им пользоваться. Если мы научимся Старшему языку – то, возможно, поймем, кто мы и отчего мы такие.
– Он никого не станет учить, – возразила Эрребенна.
Эти двое были старшими в небольшой общине белых альвов, живших в лесу.
– Не станет. Но мы будем слушать его речь… – Оллиберд задумался. – Молодые, не трогайте его. Если он уйдет – он может встретить людей. И тогда он погибнет.
– Я думал, уже ни одного цверга и ни одного альврига не осталось, – заметил Герриберд. – Может быть, этот – последний?
– Он еще дитя… – Эрребенна вздохнула.
– Очень злое дитя, сестра. Плохо будет, если мы позволим ему вырасти! – воскликнул Герриберд. – Он всех нас погубит своими заклятьями.
– Нужно перенять у него Старший язык, а потом… – Симиберд замолчал, и все белые альвы поняли его молчание.
– Да, все равно он обречен, – добавил Герриберд. – И он может принести много бед – и нам, и людям. Видели, что он сделал с листьями? И, может быть, темным альвам.
– Не успеет. Если темные альвы его увидят, то даже слова произнести не позволят, – возразил Симиберд. – Его нужно загнать обратно под землю, в пещеры, из которых он вылез. У темных альвов с альвригами свои счеты.
– Да, его нужно загнать под землю, – согласилась Эрребенна. – Там он никому не причинит вреда. Будет выходить по ночам и кормиться. Может и довольно долго прожить, если только не встретит темных альвов. Кто знает – есть ли поблизости старые норы цвергов? Откуда-то ведь он вылез?
Все посмотрели на Оллиберда.
– Я знаю две норы, но они довольно далеко, – сказал старый белый альв. – Нужно набрать побольше бересты. Попытаюсь хоть записать, что он выкрикивает.
– Людскими знаками? – спросил Герриберд. – Тебе их хватит?
Белые альвы наловчились рисовать на бересте целые длинные истории, но передавать знаками звуки умели только люди, и их способ белым альвам не очень-то нравился, он был какой-то мертвый. В рисунках же, даже самых простеньких, жило чувство.
– Не хватит, так придумаю новые. Мы должны понять этот язык. Мы должны понять его судьбу…