На пленуме Андропов показал себя во всей красе. Из-под плаща Генерального секретаря выглянули лампасы бывшего председателя КГБ. Во время доклада Черненко, в конце второго раздела, когда прозвучала фраза о «разоблачении ухищрений вражеской пропаганды», он вдруг прервал докладчика:
«Андропов. Константин Устинович, извините, я хочу добавить: и уж тем более недопустимо, когда всякого рода слухи распространяют иной раз наши работники пропаганды, работники идеологического фронта. Сегодня они выступают по телевидению, по радио, завтра бегут в какое-нибудь посольство, там за ужином болтают невесть что. Надо этому решительно положить конец. Я сейчас не называю фамилий, но обещаю вам в свое время их назвать. С этим надо покончить раз и навсегда. Я уже не говорю, что это — нарушение партийной дисциплины. Это просто недопустимо»[1747].
Черненко поддакнул: «Недопустимо для коммуниста», а в зале раздались одобрительные голоса «правильно!». Холодок пробежал по спинам присутствующих — «назовет имена». Давно такого на пленумах не было, когда генсек открыто угрожает и запугивает членов ЦК.
А реплика Андропова была не случайной. Он еще 25 февраля 1983 года направил членам Политбюро записку с предложением навести жесткий контроль и дисциплину среди партийцев при общении с иностранцами. Поводом стали высказывания китайского посла в беседе с работником Института Дальнего Востока на приеме в посольстве. Высказывания посла Андропов расценил как «явно провокационные» и направленные на то, чтобы «поколебать уверенность в стабильности в СССР». Первое, что писал Андропов — надо усилить контроль над лицами, посещающими китайское посольство. А далее весьма требовательно: «Не только китайцы, но и другие наши противники строят свои расчеты на попытках нанести ущерб единству нашего руководства и всей нашей партии. К сожалению, на разных уровнях у нас находятся еще люди, не занимающие четкой позиции по тем или иным острым вопросам, предпочитая выжидательную, нейтральную позицию. Думается, что такое явление ненормально, и мы вправе потребовать от всех коммунистов, и прежде всего руководящего актива, чтобы они занимали четкую позицию, когда речь идет о единстве партии. Кампании никакой открывать не надо, но руководствоваться этим в повседневной работе следует»[1748].
В ходе прений на пленуме Андропов бросил еще несколько запомнившихся реплик. Во время выступления министра культуры Демичева, когда речь зашла о невысоком уровне отечественных вокально-инструментальных ансамблей и увлечении западной модой, Андропов перебил его:
«Андропов. Может, ты по памяти скажешь, сколько у нас платных всякого рода ансамблей?
Демичев. Сейчас у нас в системе министерства платных эстрадных ансамблей около 700.
Андропов. Ансамблей?
Демичев. Да. Но эти ансамбли, как правило, Юрий Владимирович, приносят немалый доход. Мода на ансамбли пока высокая.
Андропов. Сомневаюсь.
Демичев. Мы принимаем решительные меры для улучшения советской эстрады. Проводятся конкурсы…»[1749].
В опубликованной стенограмме пленума этот обмен репликами несколько сглажен и урезан[1750]. Убрано партийное, по-свойски, обращение на «ты» и не упоминается «немалый доход», а также характерный для Андропова скепсис: «сомневаюсь».
Тем не менее этот эпизод стал сигналом к массовой ликвидации филармонических эстрадных ансамблей путем их «переаттестации». Ансамбли громило не только Министерство культуры. В КГБ еще при Андропове в начале 1982 года в составе 5-го управления был создан 13-й отдел, боровшийся с молодежными течениями и неформальными группами. Больше всего беспокоили «панки». В отличие от немногочисленного движения «хиппи», включавшего чаще всего вполне благополучную молодежь из интеллигентных семей, «панки» — дети рабочих окраин. Без всякого идеализма. Они демонстрировали явное неверие молодежи в советские идеалы и игнорировали комсомол. Борьбу за молодые умы власть явно проигрывала.
В отчете работы 13-го отдела 5-го управления за 1982 год читаем:
«Анализ имеющихся материалов о группированиях панков свидетельствует о том, что в настоящее время это “движение” характеризуется отсутствием ярко выраженных лидеров и устойчивых группирований на негативной основе, а большинство лиц, склонных считать себя “панками”, носит чисто подражательский момент (бритые виски, одежда, украшенная английскими булавками и увлечение “панк-музыкой”). Тем не менее отдельные из них заявляют о своем разочаровании советской действительностью, комсомолом, склонны к проявлению анархизма, грубому нарушению общественного порядка, наркомании, половой распущенности. Эта среда становится распространителем самых невероятных слухов, порочащих общественный и государственный строй, чем пользуются наши противники в своей радиопропаганде. География распространения подражателей “панков” пока невелика, однако имеет тенденцию к расширению»[1751].
Причины антисоветского брожения в молодежной среде сотрудники КГБ объясняли весьма примитивно: «Основными причинами негативных процессов, происходящих в этой среде являются 1) целенаправленное воздействие буржуазной пропаганды на молодежь; 2) бездумное отношение к моде, которая не всегда политически нейтральна и может быть в ряде случаев оружием идеологической диверсии; 3) слабость идейно-патриотического воспитания в школах, ПТУ, семьях; 4) недостатки нашей контрпропаганды, которая иногда ведется без учета психологии данной категории молодежи; 5) проблемы и неумение организовать свой досуг; 6) неблагополучие в семьях»[1752].
Конечно, признать отторжение молодежью социалистических ценностей и отрицание привлекательности советского образа жизни сотрудники КГБ просто не могли. Тем не менее тревогу били и писали докладные записки в ЦК. В отчете 13-го отдела за октябрь 1983 года указано, что подготовлена и направлена в ЦК КПСС записка «Об антиобщественных проявлениях со стороны т. н. подражателей “панкам”»[1753].
Власть не могла открыто и честно признать, в чем же истинная причина, почему «дети уходят». Мотивация к тому или иному типу поведения и деятельности чаще всего бывает инстинктивной неосознанной, и причины или условия для нее создает сама общественная система — толкает на девиантное поведение и протест. Отсюда множество молодежных движений — и хиппи с их эскапизмом и уходом от социума, и панки с анархистским протестом; тут и отказ от «общественно полезного труда», уход в алкоголизм и т. п. И это все формы проявления неосознанного протеста. Проницательные люди, и даже из КГБ, все это, конечно, замечали. Но докладные наверх об этом не писали.
У сотрудников КГБ возникла проблема, с которой они уже не могли справиться. Появление в массовом порядке звукозаписывающей бытовой техники привело к взрывному росту самодеятельных рок-групп и широкому распространению свободного творчества. Их стало слишком много, сидящих в подполье и тиражирующих в домашних условиях кассеты с записями. Нелегко было бороться с книжным «самиздатом», но все-таки энтузиасты, перепечатывающие тексты на пишущих машинках, — штучное явление. Производительность не столь высока: «“Эрика” берет четыре копии…» (Александр Галич). Но гораздо серьезнее оказался музыкальный «самиздат». Когда молодежь массово увлечена записыванием и перезаписыванием музыки — ну как тут справиться, что отнимать магнитофоны? А может запретить «двухкассетники»?
А еще хуже самодеятельные кухонные концерты — «квартирники». Или выступления в подмосковных клубах. Один из таких концертов описал 24 сентября 1983 года в дневнике писатель Виктор Славкин.
Концерт на станции Железнодорожная группы новой волны ДК («Девичий кал»). Дощатый деревенский клуб. Плакаты и призывы по стенам. На заднике — портрет. Менеджер: «Так, товарищи, окурки, если будете курить, в карман, бутылки с собой. Здесь они не принимаются». Солист пародирует представление о ВИА. «У вас в гостях Песня-83». Даже Макаревич уже пародируется как некий жлобский стандарт. Но больше всего достается советской лирической песне. «Эта песня о любви, о большой любви. Под названием “Я тебя не люблю”». «На твоих губах вчерашние щи, на твоем лице прыщи, но мне от тебя, от твоей любви не уйти никуда»; «Ты будешь бить ей личико…»; «Я читаю, что надо читать; я слушаю, что надо слышать… Когда надо, я глух, когда тебе надо, я слеп… Но если ты будешь тонуть, я не буду спасать — я буду топить, я буду топить, я буду топить…»; «О твои голые ноги»; «И если я не возьму, ты возьмешь, если я тебя не убью, ты убьешь меня…»; «Мне на вас наплевать, как и вам на меня… И если я вас не убью — вы убьете меня». Много песен о выпивке. Портвейн, вермут, одеколон. Про одного Василь Васильевича, которого «нежно-розовый вермут увел в ништяк» (кстати, словечко пятидесятых). «Почтим его память почетным звуком…» (звук пальцем по горлу в микрофон). «Я много пью и песню свою любимую пою…». Песня с некоторым публицистическим запалом (опять же пародийным): «Ты забудь на время свой высокий чин, сбегай лучше в магазин, ты увидишь хороших людей, которых ты не сможешь потом есть». Солист в паузе между куплетами показывает примитивную пантомиму: отсчитывает деньги, получает бутылку, наливает в рюмку-микрофон, выпивает. Вот, мол, я такой мудак и показываю мудацкую пантомиму. Объявляет: песня о современном молодом человеке, о советском молодом человеке: «Нет ничего впереди и в прошлом тоже тоска, выпей одеколон, сладкий, словно мускат…»; «Сегодня мне хорошо…». И два шедевра. Песня, состоящая из двух слов. «А писи-писи-писи-мизм» (раз пять), потом после проигрыша: «А опти-опти-опти-мизм (тоже до упора). И наконец «Москва колбасная». О том, как едут за продуктами в Москву