[941]. В отчете 1-го отдела за ноябрь 1971 года отражена временная победа: «Совместно с УКГБ при СМ СССР по Рязанской области проведено мероприятие по предотвращению развода объекта ДОР “Паука” с его женой»[942]. И в том же месяце в отчете: «Продолжается работа по оказанию необходимого нам влияния на жену “Паука”. В этих целях под соответствующей легендой оперработником установлен контакт с женой “Паука”»[943]. Исполнителем указан молодой сотрудник 1-го отдела, выпускник МГУ Андрей Благовидов. Решетовская пишет: «Маг прислал одного своего молодого сотрудника, который предложил мне помощь в погрузке вещей. Не отказалась, багаж набирался довольно солидный»[944].
В июне 1971 года в отчете 1-го отдела сообщалось, что подготовлена аннотация на роман «Август четырнадцатого», трудились над его чтением и пересказом в сжатом виде для ЦК КПСС четверо сотрудников отдела: начальник отдела Иван Абрамов и его подчиненные Геннадий Зареев, Евгений Иванов, Владимир Гусев. Аннотацию 25 июня Андропов направил в ЦК. Ничего слишком уж предосудительного в романе не нашли. Единственное, отметили критику царского строя «с меньшевистских позиций», преломление толстовских «философских и религиозных взглядов» и пришли к выводу о возможной интерпретации проблематики этого романа и его возможного продолжения, задуманного автором с «позиций, чуждых нашей идеологии»[945].
Главным, конечно, было подобраться к творческой кухне писателя, раздобыть его бумаги. Это основная задача. На этой почве и случился крупный провал. А произошло вот что. Тайно посетивших дачу писателя сотрудников КГБ (то ли для негласного обыска, то ли для установки подслушивающей аппаратуры) вспугнул приехавший 12 августа 1971 года по поручению хозяина его друг Александр Горлов. Он имел ключи, и ему нужно было взять оставленное для ремонта автомобиля сцепление. Сотрудники КГБ — с десяток человек в штатском, поколотив его, потащили в лес. На крики задержанного «Помогите! Убивают!» сбежались соседи[946]. Закончилось все в Наро-Фоминском отделе милиции, где задержанному объяснили, что участились случаи дачных ограблений и «милицейская засада» приняла его за вора. То же внушали и дачникам. Слабое и беспомощное объяснение. Будь это дача кого другого, может быть, и поверили бы. А так — полный позор.
Для разбора провала собрали на совещание весь состав 1-го отдела 5-го управления. Пришел Виктор Чебриков — зампред КГБ, курировавший 5-е управление. Как вспоминал сотрудник отдела Евгений Семенихин: «Чебриков (в своей комнате мы прозвали его “сом” за угрюмую молчаливость и вечно нахмуренный взор) пробормотал что-то осуждающее, но закончил тем, что не ошибается, дескать, тот, кто не работает»[947]. Все обсуждение скомкали и никого не наказали.
Солженицын написал гневное открытое письмо, адресовав его Андропову: «Многие годы я молча сносил беззаконие ваших сотрудников: регистрацию всей моей переписки, изъятие половины ее, розыск моих корреспондентов, служебное и административное преследование их, шпионство вокруг моего дома, слежку за посетителями, подслушивание телефонных разговоров, сверление потолков, установку звукозаписывающей аппаратуры в городской квартире и на садовом участке и настойчивую клеветническую кампанию против меня с лекторских трибун, когда они предоставляются сотрудникам Вашего министерства»[948]. Солженицын потребовал публично назвать налетчиков, уголовного для них наказания и публичного объяснения Андроповым этого события[949].
Позор на весь мир. Пришлось Андропову оправдываться. Понятно, не перед Солженицыным, а перед ЦК. Но в записке в ЦК КПСС он не написал правды, а, выгораживая своих сотрудников, объяснил, дескать, была засада на даче — ждали зарубежного эмиссара НТС, собиравшегося встретиться с Солженицыным[950]. Утверждения открытого письма Солженицына об участии органов КГБ в инциденте Андропов назвал вымыслом: «В связи с этим Солженицыну будет заявлено, что участие КГБ в этом инциденте является его досужим вымыслом, весь эпизод носит чисто уголовный характер, и поэтому ему следовало бы прежде всего обратиться в органы милиции»[951]. Какая саморазоблачительная двусмысленность — действительно эпизод носит «чисто уголовный характер», если смотреть с точки зрения конституционных норм. И тут Андропов просит согласия ЦК дать соответствующее указание органам МВД: «В целях нейтрализации невыгодных нам последствий считали бы целесообразным поручить МВД СССР утвердить версию ограбления по линии милиции»[952].
Министру внутренних дел Николаю Щелокову вся эта история не понравилась. Провал был у КГБ, а все свалили на милицию и трубят об этом на весь мир. Щелоков предпринял необычный шаг. В октябре 1971 года он написал Брежневу записку о своем видении проблемы с Солженицыным. Рецепты Щелокова были гуманны и либеральны. Он исходил из лучших побуждений, полагая, что «проблему Солженицына» создали неумные администраторы в литературе. А врагов, по мнению Щелокова, надо не публично казнить, а «душить в объятиях», при том что с Солженицыным власть повторяет ошибки, какие ранее допустили в публичной кампании против Бориса Пастернака. Щелоков предлагал не препятствовать поездке Солженицына за Нобелевской премией, «ни в коем случае не стоит ставить вопрос о лишении его гражданства», дать писателю квартиру в Москве, прописать в столице и проявить к нему внимание: «С ним должен поговорить кто-то из видных руководящих работников, чтобы снять у него весь тот горький осадок, который не могла не оставить травля против него»[953].
А.И. Солженицын у гроба А.Т. Твардовского
Декабрь 1971
[Из открытых источников]
Брежнев очень внимательно прочел записку Щелокова, сделал ряд подчеркиваний, особенно там, где были предложения, и сделал помету для своего помощника: «т. Цуканову Г.Э. Эту запись иметь временно у себя. Л. Брежнев». Записку Щелокова обсудили 7 октября 1971 года на заседании Секретариата ЦК. Доложил Суслов. Борис Пономарев высказал предложение отправить Солженицына в Рязань, Демичев возразил — у него там нет квартиры. Катушев предложил разрешить Солженицыну построить для проживания дачу на его садовом участке. Суслов подытожил: надо посоветоваться с КГБ, что лучше — выслать Солженицына за пределы Москвы или разрешить ему проживать в московской квартире у новой жены, что «обеспечит лучшее наблюдение за ним»[954]. Вот где у Андропова радетели — Суслов заботится о том, как лучше обеспечить условия для работы КГБ против Солженицына. И что важно, никто принципиально не возражал и не подверг сомнению предложение Щелокова искать путь примирения с Солженицыным. Понятно, Андропова-то на этом заседании не было, хотя о предложениях Щелокова он узнал и вряд ли был в восторге от них.
Люди Андропова продолжали охоту за бумагами писателя и в октябре 1971 года рапортовали об успехе: «Направлена информация в ЦК КПСС о содержании рабочих записей “Паука”»[955]. Сотрудники 1-го отдела Струнин и Запорожченко, просмотрев записи, составили их конспект, и Андропов направил 27 октября записку в ЦК, где говорилось о набросках Солженицына о генерале Власове и трагедии 1941 года[956].
В декабре 1971 года умер Твардовский. Солженицын был на похоронах, о чем Андропов сообщил в ЦК письмом, приложив и фотографии, на которых запечатлен Солженицын. Там же и о распространяемом на Западе письме Солженицына на смерть своего редактора и друга: «В почетном карауле те самые мертво-обрюзгшие, кто с улюлюканьем травил его»[957].
В 1972 году идея высылки Солженицына за границу вновь обрела популярность в окружении Брежнева. Помощник генсека Александров-Агентов написал 24 марта записку Брежневу с предложением выслать Солженицына, пользуясь спокойной обстановкой и затишьем вокруг имени писателя[958]. Буквально через три дня Андропов и Руденко направили письмо в ЦК с перечислением выступлений и публикаций Солженицына и вновь внесли предложение о высылке писателя из страны[959]. Вопрос обсуждался на заседании Политбюро 30 марта 1972 года. Основным было выступление Андропова, и он поместил вопрос Солженицына в более широкий контекст — активизация в стране критиков режима и их консолидация. Андропов обрисовал весь круг вопросов, связанных с враждебными проявлениями в стране, сделав особой упор на национализме. Говорил о влиянии буржуазной пропаганды, об обострении идеологической борьбы, о действиях враждебных элементов и их попытках «сколачивания политических блоков», о распространении «самиздата»[960].
Обсуждение было серьезным. Его начал Брежнев. Он долго говорил, упирая на то, что «народ предан партии» и «морально-политическое состояние нашего общества хорошее, здоровое». Но при этом отметил причины обсуждаемых явлений: притупление бдительности, когда «часть этих отщепенцев за последнее время идут прямо в открытый бой», «отсутствие постоянной борьбы с проявлениями национализма», при всем этом «ослаблена идеологическая работа». Брежнев оставил в стороне Солженицына, даже не упомянув его фамилии, но обрушился с критикой на ЦК Компартии Украины, своевременно не принявшем меры против националистов