(продолжение разговора)
Он сориентировался в жизни
А:
Как изменился Боря после покушения? Помню, как после этого вы прилетели к нам на яхту. Потом мы поехали вместе в казино, он, по-моему, поставил два раза на красное или на черное, выиграл 100 тысяч.Г:
Два раза выиграл, и мы ушли.А:
Он потом любил говорить, что после покушения перестал вообще чего-то бояться. Как тебе кажется, насколько это покушение было ожиданным? Он чего-то опасался, как ты думаешь?Г:
Нет. Он даже не предполагал, что такое может быть. Несмотря на то, что вокруг взрывали, расстреливали, он к себе никогда в жизни это не примерял.Мы должны были ехать вместе. Меня случайно не оказалось в той машине. Боря в тот день куда-то улетал, но перед полетом еще поехал к митрополиту Кириллу[69], будущему патриарху. Мы были в ЛогоВАЗе. Я его ждала, чтобы проводить и поехать домой. Все время появлялись какие-то люди, которые от него чего-то хотели. Я говорю: “Боря, я тебя не буду больше ждать, бессмысленно сейчас ехать с тобой на встречу. Я поеду сразу домой, потому что не знаю, когда ты отсюда выйдешь”. Я выехала. Он через 10 минут закончил, вышел, сел в машину, и все взорвалось.
Я успела доехать до Дорогомиловского рынка, после чего мне позвонил Самат[70]. А он сел с другой стороны, не там, где обычно, потому что меня не было. Он обычно садился справа на заднее сиденье, а я садилась слева, а здесь уже пошел дождик, и ему быстро открыли левую дверь, и он прыгнул. Если бы я была, он сел бы с той стороны. Его бы разорвало. Ворота открылись, и Миша[71] еще успел затормозить, поэтому взрывная волна прошла по первому ряду, а не по второму.
А:
Борис вообще знал, кто это? Он считал, что знает?Г:
Он предполагал, но у меня такое ощущение, что он до конца не знал, кто это, зачем это, с какой целью. Сразу после взрыва он строил версии, кто это может быть, говорил только об этом.А:
После покушения он стал смелее, или ничего не поменялось?Г:
Он стал активнее. Я считаю, что это был толчок к тому, чтобы активно заниматься политикой. Боря считал, что навести порядок в стране можно только сверху.А:
Он с тобой обсуждал, что ему интересна политика, а не бизнес?Г:
Бизнес ему тоже был интересен, он не собирался его бросать. Это было плавное движение. Если помнишь, сразу после взрыва, через три-четыре дня, была презентация книги про Бориса Николаевича. Боря был приглашен. Он долго думал, ехать или не ехать с обожженным лицом, с такими повреждениями. А потом решил, что он туда поедет для того, чтобы показать, что в стране надо что-то менять, когда происходит такой беспредел. И, конечно, Борис Николаевич был впечатлен.Ты его видел уже потом, в Лозанне, когда он уже выглядел более-менее прилично.
А:
Не было заметно, что его это потрясло, что у него шок. Было видно, что у него бьет мысль.Г:
Боря был исключительно смелый человек, он был лихой, ему было абсолютно до фени.А:
Безответственный.Г:
Ты считаешь, это безответственность?А:
Я считаю, что да. Теперь да.Г:
Ну да, он даже в отношении себя был безответственный. Чистая правда, так было всегда. Он не циклился.А:
У Бори было огромное самоуважение, и еще – большие амбиции. Как ты считаешь, его уход в политику – это из-за амбиций или действительно было искреннее желание менять страну?Г:
Я думаю, что амбиции у него появились чуть попозже. Первоначально его порывы исходили совсем из других источников.А:
Чтобы заниматься политикой, надо еще чувствовать, что ты знаешь, как надо. У него было ощущение, что он понимает это лучше других?Г:
Да. Но это появилось постепенно, не сразу.А:
Моя жена мне говорила, что я с течением жизни становился увереннее в себе. Ты про Борю тоже можешь так сказать?Г:
У Бори уверенность в себе была всегда очень большая.А:
Вопрос – в какой степени. Я тоже был человеком, в себе уверенным. Но в какой-то момент самокритика совсем уходит, даже неадекватным становишься. У Бориса были приступы сомнений?Г:
В себе у него никогда не было сомнений. Во всяком случае, он их никогда не демонстрировал. А в том, что он делал, в том, что делали другие, или в том, что он совместно с кем-то делал, у него бывали сомнения.А:
У меня сложилось впечатление, что Боря всегда очень хорошо спал. Мне дочка Молотова[72] рассказывала, что ее отец приходил домой, ложился спать в 9 часов и спал всегда сном ребенка. Это сталинские наркомы, которых в любую минуту могли арестовать. Вот и Боря такой же, мне кажется.Г:
Он прекрасно спал. Мог даже на ходу, если надо было. Он умел выключиться.А:
Он вообще был ужасно счастливый человек всегда. Я его не успел застать в депрессии совсем, вообще не помню его в плохом настроении. У него всегда было: “Всех порвем, все решим, все сделаем”.Г:
У него не было депрессии. И в конце не было. Это вообще другая история.А:
Ну подожди, мы дойдем до этого. Но правильно ли я понимаю, что в 1990-е он был очень счастливым все время?Г:
Да, потому что он умел жить настоящим моментом. Он сориентировался в этой жизни и нашел в ней удовольствие.Рождественская встреча
А:
Ты помнишь, как вы познакомились с Ромой[73]? Мне кажется, это было на лодке, когда мы вместе отдыхали.Г:
Вообще мы познакомились в Париже, когда летели на лодку.Мы сделали остановку в Париже, потому что Рома уже был в Париже, и все остальные тоже. Мы туда приехали буквально накануне. Договорились поужинать, спустились в фойе, там всех увидели и познакомились с Ромой. И пошли в Le Fouquet’s[74]. А на следующий день улетели на Карибы.
А:
На самом деле эта предрождественская встреча для обоих оказалась судьбоносной.Г:
Это было сразу после Рождества, потому что Париж был абсолютно пустой.А:
Как у них вообще с Ромой складывались отношения? Он не рассказывал, не советовался? У него сразу пошла другая жизнь, они тут же стали создавать нефтяную компанию. Ты помнишь, как это происходило?Г:
Да. Насколько я помню, ты говорил, что Рома тебя просил познакомить его с Борей.А:
Может быть. Но это уже не имеет значения, потому что все оказались на лодке вместе. Другое дело, что Рома ходил с идеей создания нефтяной компании. Он пришел ко мне и уговаривал к нему подключиться, но я вообще не видел, что это все получится, и отказался. А Боря был способен зажигаться новыми идеями, он менее скептически, чем я, к миру относился. Боря послушал и сразу в это дело включился. Я с Ромой тоже беседовал, он Боре отдает приоритет и признает, что, во всяком случае, в первые годы их общения Боря был доминирующей фигурой во всех их схемах.Г:
Да, это так. Рома к нему и относился как к учителю. Мне даже иногда за Рому было обидно, потому что Боря себя вел… не очень. Знаешь, он иногда мог плохо сказать и даже не обратить внимания, что сказал. Это не только по отношению к Роме, но и по отношению к другим людям. Он даже не отдавал себе в этом отчета.А:
Боря большинство людей не сильно уважал, это правда, но при этом он был человек воспитанный. Чтобы он кого-то оскорблял, такого я не помню.Г:
Нет, не оскорблял. Но мог задеть за больное и совершенно не обратить на это внимания.А:
А чем можно было Рому задеть?Г:
Ну, это без записи.(…)
А:
Он тоже был человек в себе очень уверенный и таким остался.Г:
Наверное, он тогда восхищался Борей.А:
Он, во-первых, восхищался, а во-вторых, еще в большей степени показывал, что восхищается. Он же человек тонкий.Г:
Возможно.Это очень смешно
А:
Помнишь залоговые аукционы?Г:
Да-да…А:
Я был фундаментальным противником всей этой истории. Считаю, что это ужасно неправильно.Г:
Это было разводилово со стороны государства.А:
Боря в этом поучаствовал, хотя не он это придумал.Г:
А кто придумал? Чубайс?А:
Потанин. То есть идея изначально была Потанина, а потом ее Чубайс стал реализовывать.Г:
Но вы тоже участвовали в этих аукционах.А:
Мы не участвовали, нам Чубайс не дал участвовать. Мы пытались сначала залезть на ЮКОС, потом залезть на “Сибнефть”. Мы ничего не получили из залоговых аукционов.Г:
А СИДАНКО чья была?А:
СИДАНКО – Потанин с Прохоровым. Да, у нас там была маленькая доля, и они нам заплатили некие отступные за то, что мы им давали деньги на финансирование. Но это была не наша компания. Мы начали бороться за СИДАНКО, чтобы восстановить справедливость, и в конце ее восстановили, но мы не участвовали в аукционе. И Боря тогда нам мешал, и мы пытались ему помешать. Но опять же очень интересно, что в наших личных отношениях это ничего не поменяло, хотя мы явно боролись против него. Сначала мы с ЮКОСом пытались договориться, а потом пытались перебить покупку “Сибнефти”, создав консорциум вместе с Малкиным и с Виноградовым. На самом деле там речь шла о “Пурнефтегазе”[75], потом речь шла о самарском заводе.И они выиграли полностью, а мы полностью проиграли игру.
Г:
Аукцион был в конце декабря? Я только помню, как на нас все налетели после первого аукциона. Это было в декабре 1995 года[76].Помню, как они подавали заявку, и помню, что там у Бори было два пакета на заявку – на 103 и где-то на 10 или на 15 миллионов больше. И он все думал: какую дать? В конце концов подал меньшую заявку. Начали вскрывать конверты. А Виноградов – у него был “Инкомбанк” – сделал ставку 100 миллионов и сказал: “О, мы точно выиграли. Жалко только, что переплатили 10–15 миллионов”. Боря говорит: “Не переплатили – я положил 103”. Вот это я помню. Кстати, я разбирала бумаги Бори и нашла конверт, в котором подавалась эта заявка.
А:
Серьезно? Я думаю, ты можешь продать его с аукциона.Г:
Это очень смешно.Было понятно, за что бороться
А:
Помнишь выборы 1996 года? Поездка в Давос, потом вся история с выборами, потом отставка Коржакова и Барсукова… У тебя был страх, что могут арестовать? Это же опасно было на самом деле. Там было серьезное противостояние.Г:
С Коржаковым было серьезное. И с Сосковцом уже тогда было серьезное. Но ты понимаешь, после Давоса все объединились, уже был альянс. Таня приняла активное участие[77].А:
Вы с Борей и Таней вместе общались?Г:
Ну, общались время от времени. Я-то с ними только неформально общалась. Боря все время говорил, что нельзя допустить, чтобы пришли коммунисты, потому что страна должна развиваться, и все такое. Во-первых, уже выиграли “Сибнефть”, и надо было это отстаивать. Уже было понятно, за что бороться. Боря как раз этим занимался просто 24 часа в сутки. Он сам был увлекающимся, и он был в состоянии увлечь людей.А:
Если говорить о главных Бориных достижениях в политической жизни, это выборы 1996 года и выборы 1999-го – две точки, в которых он сыграл большую роль.Г:
А мир в Хасавюрте?А:
Мир в Хасавюрте – тоже, да. Как ты вообще видишь Борину роль в 1996 году? Она в том, что он всех консолидировал?Г:
В первую очередь – да. Когда мы ехали в Давос, у него не было такой идеи. Она появилась случайно. Он говорил, что встретил, кажется, Немцова в холле. Они что-то стали обсуждать, и Боря начал возмущаться: “Надо всех собрать, подтянуть”. Там на тот момент оказались очень многие, и они очень быстро собрались.А:
У Бори было такое фундаментальное качество – он умел повести за собой, умел убедить. В 1996 году я-то был, в общем, в стороне.Г:
Петя, но мы тогда жили летом в одном поселке, если помнишь. Вы приезжали, мы очень много разговаривали, и была одна тема – выборы.А:
Это правда. Но детали я все-таки не знаю. Вот, скажем, той ночью, когда Ельцин снимал Коржакова и Барсукова… Как рассказывает Чубайс, ситуация висела на волоске, и они понимали, что если останутся Коржаков и Барсуков, то их могут и посадить, и все что угодно. А Валя Юмашев рассказал, что он был уверен, что на самом деле Коржакова утром снимут. Я сидел в квартире у себя всю ночь, мы ждали донесений из штаба. Мы действительно созванивались с Борей все время, разговаривали.Г:
Но мне кажется, Боря был уверен, что вы – с ним. И он был абсолютно уверен в Борисе Николаевиче, что он в конце примет правильное решение. Боре очень импонировало то, что делал Борис Николаевич, то, что он позволял людям, которые его окружают, высказывать какие-то идеи и прислушивался к этому.Люди в папахах
А:
Ты сама вспомнила про Хасавюрт. Расскажи про это.Г:
Про Хасавюрт я тоже мало знаю. Могу рассказать о временах секретаря Совета безопасности. Это как раз когда готовились Хасавюртовские соглашения. Боря почему-то чеченскую делегацию в какой-то момент привез к нам домой – по-моему, до того, как они подписали, или сразу после. В общем, я утром вышла, а в доме одни люди в папахах. Это было очень странно. Почему-то Боря считал, что если он будет так открыт, допустит их туда, где его семья, самое сокровенное, – то они тоже будут к нему расположены.А:
Ты пообщалась с этой чеченской делегацией? Какое впечатление они у тебя оставили?Г:
Общалась. Очень спокойные и интеллигентные ребята.А:
Борис же потом дружил с Закаевым. С Удуговым дружил, по-моему, очень плотно.Г:
Да. Вот как раз там были Удугов и Закаев – из тех, кого я запомнила.А:
У него, по-моему, остались с ними хорошие отношения на всю жизнь?Г:
С Закаевым да. А Удугов, он же не здесь. Он где-то в Арабских Эмиратах. Или в Катаре, не знаю.А:
Что ты еще про Хасавюрт помнишь?Г:
Про Хасавюрт я только помню, насколько это было важно. Помню, как они летали с Рыбкиным, как их там обстреливали, как они не могли приземлиться.И помню историю с часами: на какой-то из встреч с чеченами Боря обменялся часами, сейчас не вспомню с кем. А уже после того, как мы приехали сюда, эти часы к нему вернулись. Какие-то чечены сказали: “Мы встречались с этим человеком, он сказал, что это твои часы. Мы у него их купили, решили тебе подарить”. Эти часы теперь носят мои дети по очереди, даже дерутся из-за них.
А:
Расскажи об отношениях с Лебедем.Г:
Боря к нему прекрасно относился. И он уговорил Лебедя сделать коалицию с Ельциным, когда был второй тур выборов. Он к нему летал, и это была исключительно Борина заслуга.А:
Да, об этом Чубайс рассказывал. Вы с Лебедем-то встречались, наверное? Какое впечатление он на тебя произвел?Г:
Он, на мой взгляд, был не очень похож на военного. Несмотря на то, что он такой брутальный, он не был авторитарным. Такой демократ.Михаил Фридман