(продолжение разговора)
Чувство крови
А:
Помнишь сюжет про “Связьинвест”? Там они уже были вместе – Гусинский и Березовский.Д:
Должен сказать, что во всех войнах, и в особенности в “Связьинвесте”, я не знал деталей.А:
На самом деле сюжет был простой. Была концепция Чубайса – я считаю, глубоко порочная – раздача собственности. Распределение ее по каким-то заслугам. Мы, “Альфа”, всегда были противниками этого. Апогеем этой истории были залоговые аукционы, но в принципе “Связьинвест” был продолжением. Гусинский считал, что “Связьинвест” скорее делили, чем покупали. В какой-то момент Потанин обещал в этом не участвовать и отдать все Гусинскому. Но Потанин говорил, что ему невозможно просто так уйти, потому что он обещал Соросу. Поэтому была достигнута договоренность, что конкурс будет проведен.Д:
И он проиграет прямо там.А:
Цифра была обговорена, переговоры вел Гусинский. И когда мы дали свою цифру, Потанин, который должен был дать меньше, дал чуть-чуть больше и выиграл. Обманул. Была устроена встреча с Чубайсом. Вот как по телевизору показывают бандитские сходки с авторитетами – это была такая олигархическая сходка, где все приехали в московскую мэрию к Гусинскому. Были представители всех кланов – Ходорковский, Невзлин, Потанин, Малкин, Смоленский и так далее. Кончилось это скандалом. Потанин сказал, что ничего не отдаст, Чубайс его, в общем, поддержал. Вокруг этого сложилась такая большая война.Д:
И я врезал тогда.А:
Михаил Фридман не выдержал накала страстей и, высказав все Потанину, уехал. Я остался нас представлять. Там уже начались серьезные оскорбления, это была единственная открытая сцена с выяснением отношений. Потому что, в общем, олигархи были люди сдержанные.Д:
Это правда.А:
Там впрямую говорилось, кто что о ком думал. После чего мы с Борисом спустились к Гусинскому, и Гусинский стал раздавать прямые команды Малашенко, Жене Киселеву о том, что надо делать с Потаниным, с Чубайсом и с Немцовым. В этот момент началась война. И кончилось это все “делом писателей”.Д:
Я очень активно участвовал.А:
Просто напоминаю тебе эту историю. Чубайс был в этом деле не слишком виноват, он действительно пытался отстраниться. Другое дело, что он задавал правила игры, но, задав эти правила, он пытался действовать абсолютно нейтрально. Он не играл на Потанина, и он не играл на Гусинского.Д:
Ему пеняли, что он куда-то ездил во Францию, где клялся и руки жал…А:
У Чубайса всегда была такая позиция, что, с одной стороны, он задавал правила, которые предоставляли возможность нечестно играть. С другой стороны, сам он пытался при этом остаться честным. Совершенно иррациональной была эта атака на Чубайса и Немцова, в которой мы никак, конечно, не участвовали. Они, безусловно, в тот момент олицетворяли прогрессивное начало. Мне кажется, ты на этом деле стал совсем знаменитым.Д:
Ну, наверное… Хотя на самом деле я очень хорошо помню свою встречу с Тяжловым, губернатором Подмосковья, в 1996 году, когда он мне пел, показывал свои песни, когда мы выпивали в кабинете, ныне принадлежащем Володину[144]. И он был в восторге от того, что в 1996 году я впервые опубликовал расследование испанских социалистов о “Циклопе” Церетели в Марбелье[145]. И Тяжлов был так рад, что он просто меня чуть ли не на руках носил. То есть уже в 1996 году моя слава началась. А тут “Связьинвест”, мне несут всякие компроматы…А:
Чубайс, Кох и так далее…Д:
Надо сказать, что все в то время были еще святые дурачки, и олигархи в том числе – очень советские люди, не привыкшие к травле. И когда мои люди ведут к лифту Коха и от кабинета до лифта его пытают, совсем прессуют, он не выдерживает, он начинает визжать, а все это дико выгодно кинематографически. И когда они закрываются от камер…А:
Ты на самом деле пытался понять, кто прав, кто виноват?Д:
Не хотел, мне было неинтересно.А:
Просто стебался? Вот тебе дали возможность, и ты выходишь издеваться?Д:
Я говорил Борису: “Борис, я ненавижу вас всех, я хочу, чтобы это было точно понято”.А:
Но при этом играешь на одну сторону. Ненавидишь всех, но играешь за одних против других.Д:
Не в этом дело. Представь, что я попадаю в зверинец, где, например, волки или шакалы грызутся. И мне говорят, что входной билет в этот зверинец дал вон тот шакал. Мне говорят: “Вот его избегай, говорить о нем не надо, говори, пожалуйста, про всех остальных”. И я говорю: “Мрази, негодяи”. В сущности, я борюсь с шакалами? Да. Я вообще социопат, но в особенности же ненавижу этих проныр всевозможных, которые без мыла в ж**у. Я вырос в гарнизонах, у нас совершенно другое сознание. Понимаешь, я провожал отца на боевое дежурство, я видел, как отец уходит на форсаже в сторону Китая, я понимал, что это, может быть, в бой, а может быть, он собьет метеозонд со шпионским оборудованием. Я не знал, но я вырос в этом, моя жизнь заключается в том, что я воин. И мне говорят: “Вот тебе граната, Сережа, вот тебе танк, вперед, Сережа, взорви танк”. Я пошел и взорвал, если так надо. От отца я всегда ненавидел гэбушку и снабженцев, этих болтунов, которые в летных частях не умели летать. Они приходили из Академии Ленина, языком чесали, особисты, замполиты, всякие прапорщики при складах – вся эта шваль, которую мы учились в детстве ненавидеть и презирать. И когда передо мной был богатый человек, я его считал разновидностью прапорщика при складе, который понатырил. Либо гэбушкой, либо замполитухой.А:
Ты много лет общался с Березовским. У тебя отношение такое же осталось? Он был олицетворением тех, кто куда-то залезает и тырит, как ты говоришь?Д:
Нет. Потому что когда очень долго ешь пуд соли, а потом второй пуд соли, и подряд много пудов соли, начинаешь уже помнить глаза, выражение глаз. Боря меня бросал по каким-то надуманным предлогам, он мог просто прийти и сказать: “Сереж, знаешь, сейчас не работай, тебя сниму сейчас”. 16 мая 1998 года он меня снял с эфира. “Почему, Борь, что за дела, Борь?” – “Ну сейчас не надо, сейчас ты – раздражающий момент. Я тебя прошу, пожалуйста, отдохни. Хочешь, поезжай ко мне во Францию, пожалуйста, исчезни”. Я считал это предательством, потому что я же не деньги зарабатываю, у меня есть миссия, я же не замполит или гэбушник, я сын боевого летчика. Я чувствую воздух под крыльями, вот моя работа. И в атаку, в атаку, пошел…А:
На кого?Д:
Для крови. Мне не важно на кого, мне важно чувство крови.А:
Понятно. Лимоновское что-то[146].Д:
Значит, я ему объясняю это, а он может сказать: “Ну я же тебе продолжаю платить”. Я говорю: “Боря, ну при чем тут деньги? Я не истратил ничего из того, что заработал, я хожу в тех же джинсах”.А:
В результате отношений с Березовским – у вас было свое предательство, дружба, пуды соли и так далее – твое отношение к классу таких, как он, богатых, изменилось или нет?Д:
Я на сегодняшний день знаю лично, вероятно, чуть более десяти миллиардеров. И вот должен сообщить, что люди они странные. От абсолютной рептилии Михаила Борисовича Ходорковского, просто варана с острова Комодо, до очень живого, абсолютно роскошного Невзлина – в смысле пообсуждать по бабской части… Он рассказывает так, что просто слюна капает. До прекрасного интеллектуала Авена, с которым у меня только по Пиночету проблемы.А:
Разногласия…Д:
До какого-то неинтересного чувырлы Смоленского. Понимаешь, миллиардеры оказались, к моему огромному сожалению, просто срезом общества. Нет почти ничего, что их роднило бы.А:
Ну ты знаешь разговор Фицджеральда с Хемингуэем, когда Фицджеральд говорит, что богатые не такие, как мы, а Хемингуэй отвечает: “Да, у них больше денег”.Д:
Ну да, ну да… Я вижу, как они строят в Испании дома на 2 тысячи метров, населяемые 30 филиппинками, и мне кажется, что они строят какой-то детский дом или казарму, где невозможно жить. Но к Боре я стал относиться с симпатией, потому что мы много хохотали вместе и много вместе почти под пулями жили. Нельзя не сродниться с человеком, это абсурдно было бы.Мороз и дождь
А:
Ты мне рассказывал историю про то, как Бадри тебя потрепал по щеке. Может, перескажешь? Она, мне кажется, очень много говорит о Березовском, о его умении нащупать в человеке важные и болезненные точки и либо их смикшировать, либо, наоборот, по ним ударить.Д:
Мы были на дне рождения у Бориса, это был январь 1997 года, холодно. Я поставил машину напротив входа в ЛогоВАЗ, вошел, тусовался, неловко шутил, всякие гадости говорил людям, весело. И вдруг появляется Бадри Патаркацишвили, подходит ко мне и говорит: “Старик, рад, ты такой молодец, ты такой молодец!” И трогает меня, касается щеки.А:
Так поощрительно похлопал?Д:
Поощрительно. А для меня совершенно невозможно. Я вообще ненавижу тактильность, когда меня трогают, да еще вот так. И я в ту же секунду делаюсь абсолютно пунцовый, ни слова не отвечаю, разворачиваюсь на 180, к выходу, в гардероб, получаю куртку, сажусь в машину. Тогда был “Паджеро” третий, что ли, не помню…А:
И было холодно.Д:
Было очень холодно. И пока я ключ доставал из куртки, дверь распахивается, передо мной Березовский. В пиджаке, в рубашке, без куртки, без ничего: “Сереж, вернись”. А я уже завел, говорю: “Борь, не мешай, дай закрыть дверь”. Он говорит: “Я не уйду никуда. Я тебе не позволю уехать, потому что два самых дорогих для меня человека – ты и Бадри – не находят общего языка, и я должен сделать так, чтоб вы нашли общий язык”. Я говорю: “Борь, Бадри не изменишь. Я учту все, что ты сейчас сказал, для меня это важно, спасибо, что ты выбежал”. А там коридор из охраны, его же только недавно взрывали, романтическая охрана бежит, центурионы. И я говорю: “А сейчас я уеду, потому что если я увижу Бадри, я блевану, понимаешь или нет? Борь, – я говорю, – ты стоишь раздетый, это выглядит как сцена какая-то из итальянской оперы, но мы не в Италии, и сейчас минус сколько-то градусов. Вернись, пожалуйста, домой, а я поехал”. – “Сереж, я буду стоять на морозе, я не дам тебе закрыть дверь машины”. И он меня в распахнутом пиджаке победно ведет назад, в этот дом приемов, и: “Понимаешь, он кавказец, Сереж, ну ты должен простить. Я на твоей стороне, но я ему все объясню”. Ну и он победил.А:
Очень сильная история. Это абсолютное понимание того, что для тебя важно и что надо сейчас, прямо сейчас снять вопрос. Не надо оставлять его на потом. Можно стоять на улице сколько угодно, можно получить воспаление легких, но надо вопрос снять, потому что он касается отношений. А все, что касается отношений, было для Бориса вообще самым важным.Д:
Да-да…А:
С одной стороны, он действительно был равнодушен к людям, но вот эта поведенческая черта часто создавала иллюзию ровно противоположного отношения. Я тебе рассказывал, как Борис провожал меня под дождем до машины в восьмом часу утра на даче Фархада Ахмедова. Такие вещи, безусловно, остаются очень глубоко. При этом я хорошо его знаю, я понимаю, что это очень ритуальное действие.Д:
Но важное.А:
Я действительно считаю, что за этим не было никакого глубокого чувства. Но на многих людей это влияло. С другой стороны, он точно так же мог продемонстрировать, что ему на самом деле чихать. Умение так себя повести – свойство, безусловно, очень сильного человека.“Это была подстава”
А:
Есть два больших сюжета – Примаков—Лужков в 1999 году и “дело писателей” 1997 года, – в которых участвовал Борис и которые, безусловно, поменяли ход российской истории. Расскажи про “дело писателей”.Д:
“Дело писателей” делалось вместе с Гусинским. Мне позвонил Минкин, который очень дружил с Гусинским еще по ВГИКу. Минкин всегда со смехом говорил: “Вот бы они поссорились, нам бы легче было работать. Жалко, что мне твоего хозяина вроде не надо трогать”. Я говорю: “Спокойно, скоро мы их поссорим”. И мне позвонил Минкин: “Ты читал мои материалы?[147]”. Потом меня пригласили к Боре в клуб, и там уже сидел Малашенко. Малашенко сказал, что мне дадут материалы “дела писателей”, и долго-долго рассказывал фактуру, что не бывает таких гонораров. Потом Ксюша Пономарева объяснила мне, что они же сами, гады-банкиры, Боря и Вова[148], заплатили Чубайсу 3 миллиона долларов.А:
Знаешь, что все это ложь была? Ты понимаешь, что Чубайс был совершенно некоррумпирован?Д:
Да?А:
Абсолютно. Все “дело писателей” – придуманная, лживая история.Д:
Ну гонорары-то были.А:
Копеечные гонорары за книжку. По 50 тысяч долларов на брата. А главное – эта история привела к тому, что из правительства ушла целая группа людей компетентных, умных, авторитетных. Ты об этом не думал?Д:
Я не думал, я считал, что они абсолютно все воры.А:
Понятно. Вообще-то это очень безответственная позиция – считать всех ворами.Д:
Видишь ли, я все-таки улитка, я не человек общения. Ты знаешь, что Боря мне 10 раз за время нашего знакомства говорил: “Таня и Валя[149] приглашают на дачу. Сережа, тебя приглашают Таня и Валя. Таня и Валя просят тебя привезти”. Я ему говорю: “Борь, ты мой министр иностранных дел. Ты для меня общаешься с человечеством. Я их всех ненавижу. Передай, пожалуйста, Тане и Вале, что если бы была кнопка – нажал, и они исчезли… Пум! На молекулы! – я бы думал секунд 10, нажать или нет”.А:
Что ты делал конкретно по “делу писателей”?Д:
Малашенко долго объясняет и дает мне пачку документов с подписями Чубайса, Коха и всей их компании. Я говорю: “Братцы, так вы будете работать с другим средством массовой информации. Вы мне привезете не ксерокопии, а оригиналы, где будет кусочек чернил засохший, где будет синяя печать и все остальное”. Гусинский выбегает: “Сережа, это невозможно. Они у следователя в прокуратуре, а он не имеет права…” Я говорю: “Значит так, прокуратуру под мышку вместе со следователем – и ко мне в кабинет”. Короче, ко мне в кабинет приезжает следователь, который привозит мне реальные оригиналы.А:
То есть они полностью контролировали следствие?Д:
Они полностью контролировали следствие. Ко мне привезли реальные оригиналы с реальными подписями. Контракт на книгу.А:
А Таня с Валей тоже были на их стороне? Я не помню, честно говоря, где были Таня—Валя. Это же, по идее, все-таки были люди из правительства. Таня—Валя должны были поддерживать Чубайса и Немцова.Д:
Я не помню, чтобы они играли на чьей-то стороне. Скорее поддерживали Чубайса и Немцова. Не случайно той зимой Таня ходила под ручку с Немцовым по снегу, и это все было отражено в хронике, в новостях. И он тогда по-настоящему стал наследным принцем.А:
Ну да, так думали.Д:
Итак, я выдал все это в эфир, нисколько не сомневаясь в том, что подонки решительно все. Включая и Чубайса, и Немцова, и всех остальных. Организовал их травлю. Потом Чубайс однажды пришел ко мне в эфир перед выборами в 1999 году. А у меня за два года до этого был куплен ксерокс. И у меня два года под столом валялась коробка из-под ксерокса на всякий случай. И он тогда мне говорит: “Сергей Леонидович, я вам привез книги, чтобы вы не сомневались, что я написал книги”. Стал мне выкладывать книги стопками, две стопки. Я ему говорю: “Столь драгоценные вещи я не могу хранить в ином месте, кроме как в коробке из-под ксерокса”.А:
Понятно.Д:
И он сказал: “Это была подстава”. Чубайс почему-то думал, что мои шпионы в его аппарате узнали, что он привезет книги.А:
Вы сняли правительство тогда. “Делом писателей” вы во многом поменяли, как минимум на какое-то время, судьбу России, потому что это ознаменовало уход либералов из власти – и Чубайса, и Немцова, и Коха.“Мы всех поимеем”
Д:
В 1998 году меня два раза выгоняли с работы. Выгонял Березовский, один раз за то, что он собирался акционировать ОРТ в свою пользу. А потом он сказал, что Примаков поставил условие: после кризиса ОРТ дадут 100 миллионов долларов пятью траншами по 20 миллионов, если уйдет Доренко. Березовский тотчас снял меня с должности директора информации. “Нет, – сказали, – надо еще снять его и с ведения программы «Время»”. Меня сняли с программы “Время”.А:
С аудиторией 100 миллионов человек.Д:
У меня была доля где-то 54–55 процентов при рейтинге 25–26 процентов – одним словом, это 26 миллионов. Я ставлю своего парня, и я начинаю писать ему тексты, а он за меня ведет. Но об этом узнают в аппарате Примакова. Московская налоговая полиция начинает расследовать меня, всех знакомых таскают к следователю по моим налогам.А:
С Борей ты общаешься при этом или нет?Д:
С Борей общаюсь, и Боря меня как бы сдает аккуратненько. Он говорит: “Ну, так надо. Ну ты же хочешь, чтобы твои люди получили зарплату?” Я говорю: “Хочу”. – “Тогда, Сереж, подвинься. Иначе нам не дадут транш”. И в марте мне говорят: “Ты знаешь, а лучше сейчас свалить из страны”. Я покупаю билет в Нью-Йорк. В Нью-Йорке говорю жене: “Вот урна, выбрось туда обратные билеты”.А:
Выбросила?Д:
Через неделю я на нее начал орать, чуть не бить. И она мне говорит: “Что ты орешь все время?” Я говорю: “Обратные билеты где?” Она говорит: “У меня в сумочке”. И я сказал: “Летим назад”. Она говорит: “Под следствие? Под допросы?” Я говорю: “Да, я поеду и сяду. Я хочу домой. Ясно?”А:
Но при этом ты Борю в своем сердце не винил?Д:
Я сейчас объясню, почему я его не винил. Я считал всегда, что я взрослый мальчик и работаю на себя, на свои идеалы. А мои идеалы – кровь этих богатых подонков, вот и все. Точка. И я приехал назад. Допросы, допросы, допросы… Снимают Примакова в мае 1999 года. Вызывает меня следователь Кормилицын и говорит: “Сергей Леонидович, мы вот тут посчитали: оказывается, в течение полугода мы вели следствие исходя из того, что у вас нет детей. А сейчас, когда мы посчитали, что у вас есть дети, мы решили, что вы переплатили налоги. Вам Российская Федерация должна 700 рублей, мы пересчитали. Скажите, вам вернуть 700 рублей или вы предпочитаете, чтобы их учли при следующем налогообложении?” Я говорю: “Пусть учтут при следующем налогообложении. Спасибо, меня за 700 рублей не надо беспокоить, спасибо”.А:
Через сколько дней после снятия Примакова это случилось, интересно?Д:
Ровно через три недели.А:
Боря при этом позвонил?Д:
Он же где-то во Франции прячется. Примакова сняли, но Боря продолжает почему-то там сидеть. Я это не очень понимаю.Я тотчас иду работать к Гусинскому, Добродеев меня к нему ведет. Я не хочу идти к Боре. Не хочу, потому что Боря меня слил, как мне кажется. Гусинский мне говорит: “Ну вот, будешь работать у нас в команде”. И называет мне сумму. Между нами: 240 тысяч долларов в год. Я ему говорю: “Володь, ты бизнесмен, а я нет. Ты в каждой моей программе ставишь рекламу на 100 тысяч долларов. А мне ты хочешь платить 5 тысяч за программу. Половину ты тратишь на вещание, на спутники, на здание, на коллектив. Значит, ты получил за мою программу 25. А хочешь, – говорю, – я тебе буду платить пять тысяч за каждую программу? Это разговор, не достойный людей”. Я встаю и ухожу. Олег Борисович пунцовый.
Я сижу себе на даче и ничего не делаю. И в это время вдруг проносится слух, что премьер-министр Степашин то ли виделся, то ли собирался увидеться с Лужковым, Таня и Валя его не проконтролировали. И раз он виделся с Лужковым, то наверняка он “сливает папу”. Значит, Степашина надо снимать. Ситуация – полное дерьмо. Я говорю жене (а жена беременная): “Слышишь, фигня такая, мы вернулись из эмиграции, а кажется, придется снова ехать, потому что Степашин Лужкову сливает”.
И в начале августа является, конечно, наш рыцарь – Березовский, который кричит мне следующее: “Доезжай на чем хочешь до Ленинградского шоссе, пересядешь в мою машину, я в Шереметьеве. Времени абсолютно нет. Мы всех сделаем, все хорошо”. Он меня выбрасывает где-то около метро, я возвращаюсь к своей машине.
А:
Когда Путин стал премьером?Д:
По-моему, 16 августа 1999 года[150]. А это было в начале августа. Боря исчезает куда-то. Потом он опять зовет меня в конце августа[151]: “Приезжай срочно, сейчас, немедленно в госпиталь имени Вишневского. Я больной, я лежу с гепатитом”. Я говорю: “Опаньки”. Покупаю мандарины, как больному. Иду туда. Там Мишка Леонтьев сидит на какой-то лавочке армейской, пишет, оказывается, программу партии “Единство”. А я нигде не работаю и всех в гробу видал. Шабдурасулов сидит там же, в больнице, обзванивает губернаторов. Березовский лежит весь в капельницах. Желтушный весь, гепатитный. И кричит: “Мы всех поимеем! – Да, вот так, лексически. – Я создаю партию, и мы всех поимеем! Ты понимаешь, Сережа?” А я ему говорю: “Капельницу, что ли, поменять? Укольчик сделать?” Потому что я не верю ни в какую партию.У этой партии однажды будут историки, и они должны каким-то образом возвысить фигуру первохулителя. А первохулитель – я. Потому что при словах “Мы создаем партию “Единство”, медведь – символ; ну, что ты думаешь?” – я говорю: “Полное говно”. Он говорит: “И все-таки мы всех сделаем, мы всех трахнем”.
А:
Это был фундаментальный выбор. Хочу напомнить, что на самом деле всем казалось, что Примаков и Лужков имеют очень реальные шансы стать во главе страны.Д:
Они уже победили.А:
Казалось, что победили. К ним перебегали такие люди, как Сергей Ястржембский, это явный пример из наиболее близких к президенту Ельцину людей. Приносили, естественно, присягу. И вот так же, как в 1996 году рейтинг Ельцина практически с нуля поднялся до победы во втором туре, здесь завязалась совершенно непонятная борьба с неясным концом. Вы не только на себя взяли ответственность за то, чтобы Примаков не стал президентом, но вы начали все это делать и сделали. Когда это началось?Д:
Август 1999-го, Путин – премьер, президентский рейтинг – 1,5 процента. Мы начинали с ситуации, когда все губернаторы поголовно записались к Лужкову и Примакову в сторонники, абсолютно все. По крайней мере переговорили о том, что они с Лужковым и Примаковым. Мы начинали эту кампанию, когда больной Ельцин все время был где-то в Барвихе. Непонятно было, то ли больной, то ли пьяный, то ли что-то с ним случилось. Страна без руководства, без ничего. А он мне говорит: “Мы всех сделаем”.А:
Ты вообще нигде не работал в тот момент?Д:
Меня же выгнали отовсюду, он меня слил за этот поганый кредит в 100 миллионов долларов.Ну так вот, я говорю: “Боря, давай сначала расставим шахматы. Результат будет такой: мы проиграем, и в конце нас убьют. Может быть, у нас будет шанс сбежать куда-то в Парагвай, но все равно нас найдут и убьют. И мы начинаем игру с того, что мы уже проиграли”. “Вот послушай меня. – Он сказал очень зло. – С таким настроением отвали от меня, сиди у себя на даче и смотри, как мы бьемся”. Я ему говорю: “Боря, ты делаешь неправильный вывод. Вспомни поучение самурая: при возможности выбора между жизнью и смертью самурай выбирает смерть. Нас убьют, но мы показакуем напоследок, уж я им вставлю кочергу в задницу”.
А:
А почему ты решил вставить кочергу именно Примакову и Лужкову? Чем тебе Ельцин и Путин были лучше Лужкова и Примакова, кроме желания покуражиться? Если бы тебя позвала другая сторона, могло быть все по-другому.Д:
Меня же в июне звал Гусинский, но предложил смешные условия.А:
А если бы предложил другие условия?Д:
Я бы просто молчал тихо, я бы делал экономические итоги и молчал.А:
То есть Примаков и Лужков тебе не нравились?Д:
Нет, потому что меня преследовали перед этим, налоговая полиция пытала моих друзей. И потом, они эстетически были чужие мне люди. Лужков же меня приглашал в гости, Церетели, мы с ним сидели рядом, трепались. Ну чужой он мне эстетически.А:
Окей, понял. То есть ты решил вписаться?Д:
Я говорю: “Ну, с богом, пошли”. Борис звонит Шабдурасулову, который последние дни работает на Первом канале. Шабдурасулов меня принимает на работу и через два дня, чтобы показать отношение ко мне, увольняет. Во вторник принимает, в четверг увольняет. Он просто ненавидел меня за то, что я тормозил тогда эти транши. Шабдурасулов тем временем обзванивает губеров. Губеры все говорят, что они уже с “Отечеством”. Шабдурасулов просит выделить место около лифта, где уборщица прячет швабры, под кабинет представителю “Единства”. Так на самом деле рождалось “Единство”, впоследствии “Единая Россия”. Он говорил: “Ребята, так ли выйдет или по-другому, но чтобы у вас были свободные руки, дайте представителю “Единства” кабинет, где хранятся швабры”.А:
Он тебя уволил, а потом тебя снова назначили?Д:
Да, тем же днем или следующим. Меня назначили руководителем отдела по выпуску аналитической программы Сергея Доренко. Дело в том, что у Константина Эрнста тогда были взаимоотношения какие-то с Лужковым, как поговаривали, связанные с рестораном “Пушкин” (может быть, это и не так). А Эрнст был первым номером. И он не хотел, чтобы я ассоциировался с Первым каналом, и он мне дал отдел. Но и потом, когда меня назначили замом Эрнста по курированию меня самого, Эрнст каким-то образом всем сумел объяснить, что это решение продавлено Березовским, что это не его решение.А:
Ну, так и было.Д:
И вдобавок он писал на каждой моей программе: “По заказу ОРТ”. Всячески афишировалось, что я чужой. Я вел еженедельную программу по воскресеньям. Меня поставили лоб в лоб с Киселевым Женей. Были моменты, когда Примаков звонил в программу Жени Киселева и говорил: “Женя, вы видели, что сейчас говорил Доренко?” Тот говорит: “Я не мог видеть, я в эфире”. Он говорит: “Я вам сейчас расскажу”. То есть это был какой-то сумасшедший дом.А:
Две программы выходили в одно время?Д:
Женя всегда был дольше. Я тоже удлинил программу до 1 часа и 20 минут, но Женя все равно был чуть ли не два часа.А:
А почему вы не захотели развести их по разным дням?Д:
Я хотел в лоб, и Борис хотел в лоб.А:
Борис считал, что ты обыграешь Киселева.Д:
Так и вышло. Борис всегда был сторонником обострения.15 серебряных пуль
А:
Я хотел отметить важную вещь. Ты мне как-то сказал, когда мы с тобой обсуждали, почему у Березовского так все получалось, что одна из причин – он всегда обострял ситуацию.Д:
1990-е – это годы, когда самые безбашенные, самые отчаянные, самые презирающие жизнь человеческую и главным образом, конечно, свою, побеждали. И Борис это точно понимал, он это много раз декларировал вербально.А:
Покушение это качество усилило.Д:
Он считал каждый день подаренным. Он мне всегда говорил: “Я вот так смахивал мясо своего шофера, вот так смахивал. И после этого каждый день подарен мне, как случайность”.А:
Вернемся в 1999 год.Д:
Мы почти не виделись с Борисом, до декабря не виделись.А:
Он тебе не давал инструкций?Д:
Нет. Наши завтраки по вторникам – все было отменено. Потом он поехал по областям уговаривать губернаторов работать на Путина. Я его увидел только в октябре, когда уже все было сделано. Начал я с того, что президентский рейтинг по Фонду общественного мнения был у Примакова 32 процента, у Лужкова – 16, у Путина – 1,5 и у Ельцина – 0. Закончил я тем, что у Путина было 36 процентов, у Примакова – с 32 до 8 упал, в четыре раза, а у Лужкова – с 16 до 2, в восемь раз.А:
Тебя не наградили? Шучу, шучу…Д:
Никто не наградил. Несколько раз были подходы, что “мы все понимаем и…”. Ну и? Я отшивал всех. Я сказал: “Я дрался за себя, за право жить в России, мне нафиг все не надо, ребят. Да я не трачу тех денег, что мне платят”.А:
Почему ты считал, что при Примакове и Лужкове нельзя жить в России, эстетически опять же?Д:
Ну, потому что меня таскали уже полгода по допросам, я должен был бы эмигрировать.А:
Это все ты делал сам, без Березовского? Вы с ним не обсуждали ни деталей, ничего?Д:
Сам-сам-сам! Он звонил после передачи, но он не знал, что будет в следующей. Надо сказать, что Березовский – идеальный начальник. В каком смысле? Он хвалит за дело, и хвалит восторженно. Он звонил мне все эти годы почти после каждой передачи, захлебываясь, с криками: “Ты гений!”, цитировал меня целыми абзацами. И я был полностью обезоружен тем, что он реально, прильнув к экрану, наизусть меня учит. Ну, как это можно пропустить?А:
И практически все ты делал сам, никто тебе был не нужен?Д:
Они принесли историю с Полом Тейтумом, убийство, связанное с гостиницей “Советская”. И, кажется, все. Остальное мне тащили люди с улицы – вот такую стопку бумаг. Там было все – и Лужков, и МЕНАТЕП, и Ходорковский, и так далее.В России люди не обстреляны критикой, и отсюда два следствия. Первое – они очень ранимые, когда начинаешь их критиковать. Второе – все начинают тащить всё что хочешь. Как только я сказал про Немцова, что он не так хорош, как он сам о себе говорит, тотчас пришли ко мне сутенеры – сами, клянусь! – “Вот, а еще он не заплатил шлюшкам”. Заходит девушка, она для “Взгляда” снимала, но там не дали хода. “У меня есть кассета, Немцов в Лужках, свидетельство проституток, им не заплатили”. Значит, внимание: не нужно Кремля, не нужно КГБ, на тебя выходит миллион человек сразу, как только ты слово поднимешь против любого олигарха. Мгновенно вот такая пачка документов.
А:
И когда ты закончил всю эту историю?Д:
15 серебряных пуль, я считаю, 15 программ. Выборы были 19 или 26 декабря. Я помню, что 12-го я сделал сборную солянку из всех программ осени. Соответственно выборы были, вероятно, 19 декабря.А:
До выборов Путина ты не остался?Д:
Нет, это были выборы “Единой России”. Парламентские выборы. А Путин – 26 марта. Но они уже были опрокинуты. 15 серебряных пуль сняли с них всю спесь.А:
То есть ты считаешь, что после этого уже у Путина не было проблем избираться?Д:
Да, состоялся массовый переход всех на сторону Путина. Все губернаторы присягнули. Даже больше – я подтверждаю это тем, что в начале февраля Борис Березовский убыл на яхте на Карибы.А:
Он мне сообщил, что все вопросы решил. Поставил своего президента, как он тогда говорил. Денег заработал, можно отдыхать.Д:
Был такой примечательный случай, когда, по словам Березовского, к нему явился господин Музыкантский, тогда префект ЦАО, и передал от Лужкова или от их лагеря – я не готов утверждать это в суде, я подтверждаю это как слух, – что та сторона готова заплатить за последние мои шесть программ, чтобы я исчез, 150 миллионов долларов. Я говорю: “Боря, а что ты ответил Музыкантскому?” Он говорит: “Я сказал, что Россия стоит дороже”.А:
По-моему, это апокриф.Д:
Я говорю: “Боря, ты реально ошибаешься, Россия стоит дешевле – я и за 75 бы вас слил, прекратил бы эфир”.А:
Ну да, понятно.Д:
Вот почему меня не грохнули за все эти годы – потому что все считали, что я его марионетка. Меня сильно это прикрывало.Отец и брат
А:
У тебя никогда не было охраны?Д:
Охрана у меня появилась в 1999 году, Боря дал мне. Я всегда смеялся над охраной. О чем мы говорим? Что такое охрана? 50 тысяч долларов, снайпер – вот тебе и вся охрана.Я хочу заранее предварить разговор о том, кто кого использовал. Мне говорят: “Ну и вот он тебя использовал”. Я говорю: “Ребята, он давал мне документы против клана олигархов, клана как такового, неужели это непонятно?” Я говорил ему много-много раз: “Борь, ты понимаешь, что ты гробишь себя, когда ты бьешь по ОНЭКСИМу? Ты используешь критерии добра, обвиняя зло. Критерии добра никогда не изменятся, какие были 1000 лет назад, такие и сейчас. А на место зла ты ставишь олигархов – себя де-факто. Ненавидеть будут не только ОНЭКСИМ, ненавидеть будут и тебя, Борь. Ты это понимаешь?” Он говорит: “Ты должен мыслить еще глубже. А глубже – это так, что массы всегда манипулируемы. Меч гнева масс всегда можно направлять”.
А:
В разные стороны.Д:
То есть у нас были расхождения до хрипоты, до крика. О Ельцине – Березовский считал его абсолютно великим. О Чечне – я всегда говорил: залить напалмом, сжечь к чертовой матери. Я и сейчас считаю, что лучший губернатор Кавказа был бы Шаманов.А:
Не считая, конечно, Ермолова.Д:
Не считая Ермолова. Но Боря при этом вспыхивал весь и начинал со мной ругаться.А:
А что он сам думал о Чечне?Д:
Он считал, что с Чечней надо дружить чуть ли не как с равным субъектом.А:
У него же было очень имперское сознание, ему с маленькой страной было неинтересно, он хотел большую страну.Д:
Он хотел большую страну, но он считал, что Чечню всосет некая центростремительная сила. Если Россия будет ультралиберальной, все начнут притягиваться к этой ультралиберальной экономике. Я спорил с этим отчаянно. Наши разногласия: Ельцин, Чечня, компромат. И еще он считал, что массами можно манипулировать. Он так меня хвалил, он говорил: “Ты знаешь, что ты сделал историю? Ты знаешь, что ты развернул массы?”А:
Но ты же действительно манипулятор. Разве нет?Д:
Я манипулятор. Но что такое манипулятор? Манипулятор точно понимает, что он может сделать. А зрители в зале думают, что он волшебник. Я ему говорил: “Боря, представь, что ты клеишь бабу”. Потому что толпа как женщина. И у этой женщины есть два этапа: прогестероновый, когда надо говорить ей: “Родная, милая, вот тебе мой пиджак, я окружу тебя заботой, у нас будут цветы, дети, кошки” – это первое. И есть эстрогеновый этап, когда ты говоришь толпе шепотом, танцуя: “Я излюблю тебя до смерти, сука”, – и она прижимается сильнее. Надо знать, когда толпе прошептать то, что она хочет услышать. Невозможно манипулировать толпой, возможно только нашептывать ей то, что она сама хочет услышать.А:
Но ты его не убедил. Он до конца своих дней не верил.Д:
Никогда не верил. Я говорю: “Боря, что мы сделали в 1999 году? Мы сказали: “Нас достал пьяный павиан, нам надоел Ельцин, нам надоело безобразие, мы хотим отца” – вот что хотела услышать толпа. Она хотела отца ответственного, честного, доброго, справедливого, даже и строгонького, – и это был Примаков. Но мы продолжали: “Ребята, мы тоже хотим отца, но батя болен. Батя хороший, но что-то не заладилось”.А:
Это про Примакова?Д:
Да. “Но, ребята, есть один человек – брат-солдат, брательник ваш. Россия – женщина, ее брат – солдат, Путин, он впряжется за сестрицу, он за сестрицу кого хочешь поломает, он честный, служивый, солдатик. Вот как надо работать, – я говорю, – Боря, понимаешь?”А:
Ты в таких терминах ему буквально объяснял?Д:
Да. Есть пьяная образина, есть батя, но он болен, он сам говорит: “Я сплю в президиумах”. Смотрите, как он спит, – я показывал по телевизору, как Примаков спит. А есть брат, который говорит: “Я не хочу тебя трахнуть, Россия, Ельцин уже столько раз тебя оттрахал, а ты же сестра моя, я за тебя кого хочешь порву”. Я говорил, что надо работать с этим образом. Он смотрел на меня и говорил: “Ну, давай, ты знаешь, как правильно объяснить”. Но он считал, что это волшебство.Намотав косу на руку
А:
Ты говорил, что Россия все равно вернулась бы туда, где она была. Но вот Боря считал, что ход истории можно менять, – это правда?Д:
Он вообще считал, что некая воля и абсолютно самосожженческая энергия способна изменить все – планету, мир, Россию. И он считал, что люди воли – а главное, не боящиеся умереть – делают вообще все. Он мог совсем не спать, сутками, или спать по три часа, или спать, сидя в машине. Но это приводило к обратной вещи – он мог просто разговаривать и вырубаться, вырубаться, падать. Я видел, как он призывал какого-нибудь губернатора, говорил с губернатором и начинал падать. Но потом отсыпался два-три дня через месяц. В том числе из-за усталости он не мог держать внимание больше, чем 20 секунд. И потом ускакивала у него мысль, совершенно как блоха, перескакивала парадоксальным образом, он куда-то устремлялся. Чем-то очаровывался.А:
По поводу “не боящиеся умереть” – он был человек, безусловно, очень смелый, отчаянно смелый.Д:
Он после 1999 года говорил: “Знаешь, почему мы победили? Мы победили потому, что мы знали, что если проиграем, то умрем. А они знали, что если они проиграют, то не умрут”.А:
Ну вот он проиграл и умер, на самом деле… Один из моих учителей, выдающийся советский социолог Леонид Абрамович Гордон очень точно, мне кажется, охарактеризовал Ленина, он говорил, что Ленин – “безответственный упрощенец”. Вот у Бори тоже, кажется, была такая глубокая безответственность. Как он решался взять на себя ответственность за такую страну, считать, что можно силой воли ее направить в другое русло, при этом мало что о ней зная? Московский интеллигент, еврейская семья… Тебе не кажется, что это удивительная безответственность, в которой ты участвовал?Д:
Я разделяю точку зрения, что он был безответственен. Но я считал, что эта его безответственность причиняет вред России ровно настолько же, насколько волны причиняют вред огромному утесу. То есть никакой большой роли не играют. Он наделял себя значением, а я считал, что он не столь значителен. Мне казалось, что Россия есть некая самость и по ней скачут какие-то блохи вроде нас с Березовским, но мы не можем причинить ей вред.А:
К чему тогда скакать?Д:
Ну, мы скачем ради себя.А:
Понятно.Д:
Борис считал, что он делает историю. Я пытался его все время остудить.А:
Как тебе кажется, он вообще Россию знал?Д:
Он Россию любил. Он ее любил с вожделением плотским. Он хотел ею овладеть горячо, плотски, дыша ей в затылок и намотав косу на руку, стоя сзади.А:
Ты меня сам наводишь на разговор о женщинах. Он с женщинами вел себя совершенно по-другому: ничьи косы на руку не наматывал. Наоборот, он был чрезвычайно нежен, вежлив, подчеркнуто угодлив. Ты рассказывал историю про какую-то балерину, расскажи сейчас.Д:
Это была встреча в ресторане с грузинскими политиками, прилетевшими к нам в Тель-Авив на один вечер. Они прилетели для важного совещания, их пригласили Бадри и Боря.С Борисом была какая-то дама, имя которой запомнить не представляется возможным. Вдруг она начала громко скандалить: она думала, заказывая рыбу, что это другая рыба. Борис вскочил, прервал все совещание, громко обратился ко всему столу, что Бадри должен немедленно вызвать шеф-повара, метрдотеля и вообще всех.
Явилась какая-то бригада израильтян, Боря объяснил на своем сбивчивом торопливом английском, что девушка хотела рыбу, но имела в виду нечто иное, поэтому нужно угадать, чего же она хотела, зараза, и удовлетворить эти нужды. Она не знает, как называется эта рыба, даже по-русски не знает, но все должны угадать.
Было интересно видеть эти лица грузинских политиков. У них было ощущение настоящего большого позора, когда важнейший разговор о борьбе с Саакашвили прекратился, потому что все теперь должны угадывать, чего именно хотела эта девушка. Он носился на цыпочках перед каждой.
А:
Как ты это объяснишь?Д:
Я ему все время говорил, что это неудовлетворенное отцовство.А:
У него было шесть детей, какое уж там неудовлетворенное…Д:
Ну, он же мало с ними проводил времени.А:
Неправда, он со своими старшими дочерьми провел очень много времени. И для Кати, и для Лизы – дальше я уже просто все это не наблюдал – он был очень хороший отец.Д:
Он просто на задних лапках ходил перед каждой цыпочкой, пылинки сдувал.А:
Я наблюдал то же самое неоднократно. С одной стороны, полная уверенность в том, что ты можешь поменять судьбу страны, а с другой стороны, с девушками вот так как-то.Д:
Ну, это может быть такая потребность самца в заботе. Он не унижался, он был абсолютно убежден, что как мужчина вызывает у них страшный восторг. Он мне говорил, что каждая из них признается, что он намного лучше молодых. Он был абсолютно уверен в своем мужском могуществе, но при этом он сдувал пылинки с такой нежностью необычайной, как будто это какая-то его последняя невеста. Да, и он влюблялся. Очень важно понимать, что он влюблялся.А:
По поводу любви. В 2000 году мы с ним встретились в Кремле, по-моему, ждали Путина, который только что стал президентом. Времени было много, и Борис мне рассказывал про женщин, про свое к ним отношение. Он сообщил тогда, что нормальный человек влюбляется раз в семь—десять лет, особо активный – раз в четыре года, а он – каждый год-полтора. Он мне действительно сказал, что у него другие качества, он в этом смысле отличается от среднестатистического мужчины. Сколько раз он собирался жениться у тебя на глазах?Д:
На моей памяти раза три фундаментально. Мы знаем, что в начале 2000 года он убыл на яхте с бывшей возлюбленной фотографа Марианной.А:
Марианну я знал, да.Д:
Потом еще была девушка, то ли Мисс Россия, то ли мисс-бог-весть-чего, с которой он тоже собирался окончательно, навсегда начать жить в скромной хижине. Причем все время описывал свою жизнь как-то так, как не бывает. Я ему говорил: “Старик, я поехал в Урюпинск, 666-й километр трассы М6, после чего мне больше не хочется ни в скромную хижину, ни простой жизни. Возьми сейчас тачку, поезжай в Урюпинск, через три дня тебе не захочется ни эту бабу, ни жениться, ни простой жизни в хижине, ни видеть ее маму. На хрен это нужно?”А:
Знаешь, это тоже и так, и не так. Если вернуться в начальные годы Бориса, когда он ушел от первой жены ко второй, к Гале, – он жил у Гали с ее родителями буквально на раскладушке, в маленькой квартирке. И вполне с этим мирился, и жил достаточно долго. На самом деле в нем был очень цельный, но очень противоречивый клубок качеств. Это разные кусочки, но складываются хорошо.Александр Гольдфарб