Время Березовского — страница 42 из 84

Декабрь 2015 года, Москва

Белковский Станислав Александрович (род. 1971) – российский политтехнолог и публицист. Учредитель и бывший директор Института национальной стратегии. В 1990-х гг. занимался политическим консультированием, работая с Ириной Хакамадой, Константином Боровым и Борисом Березовским. В 2004 г. создал Институт национальной стратегии Украины и участвовал в предвыборной кампании Виктора Ющенко. В настоящее время сотрудничает с телеканалом “Дождь” и газетой “Московский комсомолец”.
Авен: Стас, я пытаюсь через судьбу Березовского объяснить не просто человеческую судьбу, человеческую жизнь, какой она бывает, какой она могла бы быть и какой она стала, но еще и время, в которое он жил. Что вас привлекло в Березовском? Что сделало вас его другом?

Химия возникла сразу

Белковский: Когда мы с Березовским в первый раз встретились в доме приемов, Новокузнецкая, 40, между нами уже сложилась какая-то химия отношений. Я был мальчишкой, мне было 26 лет. Потом он передал людям, которые нас с ним свели, что я ему очень понравился и он хочет со мной работать. То есть химия возникла сразу.

Меня привлекла в нем близость психотипа. И я думаю, что для 90-х годов это действительно был идеальный человек. Россия – страна Водолея, и 90-е годы были выражением водолейщины в ее классической идеальной форме. И сам Ельцин был Водолей. А Водолей – это реформа и хаос, в отличие от отсутствия реформ и порядка, которые пришли на смену этой эпохе. И Ельцин воплощал реформы и хаос. Только Ельцин мог залезть на танк в ситуации, когда у него был один-единственный шанс победить заведомо превосходящую силу противника. И он им воспользовался. Причем рационально объяснить его поведение было невозможно, ведь было понятно, что он проиграет. Это понимали все, кроме него самого.

Вот это мироощущение было очень близко Березовскому. Оно близко и мне – конечно, на моем маленьком уровне, потому что Ельцин был очень большой человек, Березовский – просто большой человек, а я маленький человек, и в этом смысле мы не сопоставимы. Но по методологии мышления мы близки, это мне очень понятно. И когда мы в конце 1997 года познакомились с Березовским, он начал говорить какие-то вещи, которые мне очень близки и понятны. В мире очень мало людей, которое говорят такие вещи, которые я бы понимал без перевода.

Понимаете, когда люди близки по психотипу, можно ничего и не говорить. Есть такой хороший анекдот про Рабиновича, который раздавал листовки у Мавзолея: “Зачем писать, когда все ясно?” Вот и мы с Березовским могли просто сидеть и ничего не говорить, все было абсолютно ясно. Этим он был мне близок. Мы не были близки в смысле бизнеса или политики, потому что, когда мы познакомились, он был вершителем судеб, потом он был опальным олигархом, потом он был нищим – а я никогда не был ни первым, ни вторым, ни третьим. Поэтому скорее мы представляли друг для друга интерес как собеседники, потому что как Березовскому, так и мне не с кем было поговорить, а это в нашей жизни зачастую более серьезная проблема, чем демократические выборы или война в Сирии.

А: Борис был для вас интересным собеседником?Б: Да.А: Вам было интересно с ним говорить, потому что он неожиданные вещи говорил, или по другой причине? Он же не был глубоким мыслителем, на мой взгляд.Б: Понимаете, я ведь тоже не могу себя назвать глубоким мыслителем. У меня, как у всякого Водолея, тем более родившегося в год Свиньи, знания достаточно поверхностные. Людям, которые смотрят меня по телевизору, кажется, будто я очень много знаю. Это не так. Я много знаю в пределах телевизионного пространства, то есть в пределах того, что может оценить телеаудитория и телеведущие, которые не знают вообще ничего. Но если начать меня копать, то можно очень быстро прийти к выводу, что ни в одной дисциплине я серьезно не разбираюсь. И это так и есть. Я профессиональный дилетант. В этом есть одно большое преимущество: дилетант – это перекресток ассоциаций, который может рождать всевозможные креативные конструкции именно потому, что он знает понемногу обо всем. Вот и Березовский был таким же человеком, только с поправкой на эпоху – все-таки он был на 25 лет меня старше. Конечно, он формировался в советскую эпоху, где сам доступ к знаниям был гораздо более регламентирован и ограничен, чем сегодня. То есть мне в этом смысле повезло больше, у меня было больше доступа к знаниям, чем у него, как у советского научного работника. Он, по-моему, научился пользоваться интернетом только в последний год своей жизни.А: Математик и программист, конечно, не пользовался интернетом.Б: Я тоже начинал в 1985 году как системный программист, и это нас в известной степени сближало.

Все обманули и кинули

А: У Березовского были какие-то демократические идеалы?Б: Нет, он вообще не мыслил в таких категориях.А: Какую реальную роль он сыграл в 90-е годы, на ваш взгляд?Б: Я не большой специалист по 90-м годам, тогда я был совсем никем. Но я думаю, что он играл роль важного криэйтора для ельцинской семьи, не более и не менее того. Я думаю, что он, с одной стороны, очень раздражал ельцинскую семью. Но вы знаете это гораздо лучше меня, поэтому я глупо выгляжу в роли человека, который отвечает на этот вопрос, а не задает его.А: Как Борис вспоминал об этих годах? Он сожалел о своих ошибках? Что, по его мнению, он неправильно сделал?Б: В маниакальном состоянии он вспоминал все это как годы триумфа. А в депрессивном состоянии воспринимал это так, что его все обманули и кинули. Что он честно выкладывался за ельцинское дело, а его просто использовали.

Борис Абрамович, мой покойный друг, страдал очень понятным психическим заболеванием. Когда я это говорю, я не пытаюсь его дискредитировать или принизить, потому что я абсолютно убежден, что нормальных людей в мире нет. Березовский был классическим носителем того, что по международной классификации болезней МКБ-9 называлось маниакально-депрессивным психозом, а по МКБ-10, самой современной системе, – биполярным расстройством личности.

А: Называется это именно так. Но, мне кажется, у него не было депрессий. У него были панические атаки, как вы знаете, но не депрессии.Б: Нет, Петр, вы, видимо, их не видели, потому что вы для него были важным человеком. А при взгляде на важного человека он всегда становился маниакальным.А: Маниакальным он был, конечно.Б: А я не был для него важным человеком. Я был для него домашним человеком, что-то вроде прислуги. Пусть даже высокопоставленной, но прислуги. И поэтому меня он не стеснялся. И я часто видел его в депрессивном состоянии – не в состоянии панической атаки.А: Даже в 90-е годы, да?Б: Ну, в 90-е нет, потому что мы еще не были близки. А с начала нулевых, когда мы реально сблизились, когда мы перешли на “ты”, – я его часто видел в абсолютно депрессивном состоянии. И разговоры о самоубийстве были давно. Задолго, собственно, до самого факта.А: Серьезно, да? Для меня это абсолютная революция сознания.Б: Да-да… Просто перед вами он собирался. Когда он видел таких людей, как вы, или Ельцин, или Лукашенко, – то, конечно, не позволял себе быть депрессивным. У него возникал жуткий прилив адреналина, и он побеждал эту депрессию. Но когда он был в своем домашнем кругу, к которому принадлежал отчасти и я, он позволял себе все что угодно. И его суицидальные наклонности мне были понятны за много лет до того, как свершилось то, что свершилось.

Конечно, он выпал из эпохи. Он неправильно оценил себя, неправильно оценил внешнюю расстановку сил. По моим наблюдениям, он страшно раздражал ельцинскую семью, но был ею ценим именно за креатив и напор, который самой ельцинской семье был чужд. Когда победа была одержана, стало очевидно, что он не нужен. Причем это стало ясно еще осенью 1999 года. Один из представителей ельцинской семьи (не буду говорить кто) даже сказал мне, что идеальная ниша для Бори – сидеть за границей и оттуда посылать нам советы, но ни в коем случае ни во что не вмешиваться. Я не стал напрямую ему об этом говорить, потому что боялся, что он заподозрит меня в каких-то интригах. Я довел до него это косвенно, через одного человека.

А: И он не поверил.Б: Да, он не поверил. И это была его большая ошибка.А: У Бори была любимая фраза: “Ты не понимаешь”.Б: Да, и другая его любимая фраза была: “Можно я скажу?” – “Ты не понимаешь, можно я скажу?”А: Я до сих пор считаю, что в основном я-то понимал что-то, а Борис – не понимал. У нас было немного вещей, которым он меня научил. А у вас было что-то такое, что он понимал, а вы не понимали?Б: Да, конечно, неоднократно. Причем зачастую я понимал это годы спустя. И в этом смысле я очень ему благодарен за то, что в силу разницы в опыте и в возрасте он очень много мне дал.А: Касательно России, политики, людей?Б: И России, и политики, и людей. Принято считать, что Березовский не разбирался в людях. Но он не разбирался в людях с моральной точки зрения, потому что он сам был не морален, мораль не была его дисциплиной. А с точки зрения способностей людей он в них хорошо разбирался. Неслучайно огромное количество талантливых людей были замечены именно им, а не кем-то другим. Он не заставлял за собой бегать, он сам бегал за талантливыми людьми.

Власть в России – это полицейский

А: Вы считаете, что идеи о том, будто именно Березовский направил Россию по ее нынешнему историческому пути, – это миф?Б: Несмотря на фанаберию, которую он транслировал в окружающий мир, его попытки представить себя хозяином страны, – он им, конечно, не был. Уже в последние годы жизни Березовского мы обсуждали с ним это, и он согласился со мной, что все-таки хозяином страны в России всегда был полицейский.А: Это он начал понимать уже в конце. На самом деле, поздно.Б: Власть в России – это полицейский. И чтобы осуществлять функцию власти, ты должен или сам быть полицейским, или контролировать полицейского. Березовский не отвечал ни одному из этих условий, поэтому он не мог быть властью в России.А: Главное, чего он просто не понимал: в России нельзя быть носителем верховной власти, не будучи формально обремененным ею. Это невозможно.Б: Конечно, серые кардиналы невозможны. То есть они возможны очень короткий отрезок времени и всегда с трагическим исходом.А: Для меня было всегда очевидно, что вся эта история с властью кончится ужасно – для этого не надо, в общем, быть сильно образованным. Вот это он не понимал абсолютно, просто от недостатка образования и культуры.Б: Притом я считаю, что Путин и компания обошлись с ним очень хорошо, вопреки распространенной мифологии.А: Ну да, конечно… А с кем они плохо обошлись? Они со всеми хорошо обошлись.Б: Может, с кем-то и плохо, но с ним точно хорошо. Все рассуждения о том, что якобы Путин изничтожил Березовского и хотел убить, – это полная ерунда.А: Согласен.Б: Я говорил ему об этом лично не один раз, чем, в общем, навлекал его неудовольствие, поэтому я имею право сказать сегодня это и публично. Они выкупили за 2 миллиарда долларов активы, которые не стоили ничего.А: В тот момент – да.Б: Или они не были толком оформлены на Березовского, и ни один суд мира не доказал бы, что они ему принадлежат…А: …Как и получилось.Б: …Или они были абсолютно неликвидны, как пакет акций Общественного российского телевидения. Но, тем не менее, по понятиям ему выплатили 2 миллиарда долларов и полагали, что с ним рассчитались и он выходит из игры с крупной суммой денег.

Но, конечно, Борис так не считал. Он думал, что достоин править Россией, он считал себя безусловно достойным президентского поста. Никакие рассуждения о том, что человек такого формата и облика не может быть президентом России, его не впечатляли.

А: Он мне несколько раз в жизни говорил, раза два или три, что если бы не отчество, он президентом бы стал. А вот “Борису Абрамовичу” это в принципе невозможно. Это он понимал, мне кажется.Б: А мне кажется, что он просто пошел не в ту сторону, потому что все-таки человек с отчеством Вольфович[179] долгое время был не просто одним из самых популярных политиков России, но и кумиром русского национализма. В конце концов, отчество можно было и поменять, если он так этого хотел.А: А он хотел.Б: Дело даже не в этом. Дело в том, что он по формату мышления совершенно не соответствовал типу русского лидера. Несмотря на близость к Ельцину-Водолею – вот по этой системе “реформы плюс хаос”. Ельцин все-таки был порождением деревни Бутка, в нем был абсолютно брутальный стержень. В нем было все что угодно, только не нежность. А в Березовском было слишком много нежности. Он был очень слезлив. Русский лидер не может быть слезливым. Он не может быть сентиментальным.А: Как вам кажется, Березовский считал, что поворот России от 1990-х к 2000-м был вполне естественным?Б: То считал, то не считал. Я вот считаю, что он абсолютно естественный. Что Путин – безусловно преемник Ельцина, и никаких других вариантов нет. Что он не сломал ельцинский курс, а просто логически его завершил.А: Да, мне тоже так кажется.Б: Березовский, опять же, так считал и не считал, в зависимости от своего психологического состояния. В депрессивном состоянии он считал, что Путин – преемник Ельцина. В маниакальном состоянии он, наоборот, обращался к абсолютно идеализированному образу Ельцина, которого он неожиданно назначил своим учителем. Каковым тот, конечно, не был.А: Он единственный раз в жизни, по-моему, один на один с ним встречался.Б: Причем даже понятно когда: в момент назначения его исполнительным секретарем СНГ. Он метался между разными позициями, но когда с него спадал весь этот парадный флер, когда осыпалась штукатурка эрмитажного фасада, он считал, конечно, что Путин – продолжатель дела Ельцина. Когда Березовский должен был себя презентовать в качестве альтернативы существующему строю (которым он не был, естественно, ни в одном глазу) – он утверждал обратное.

Юрий Фельштинский