(продолжение разговора)
“Она меня не любит”
А:
Вы видели Бориса после того, как он покинул Россию?Г:
В начале 2000-х Боря часто прилетал в Штаты, и мы встречались. Однажды у нас с ним был интересный разговор. Он приехал с девушкой – это была уже не его жена Лена. А моя жена дружила с Леной, и нужно было сказать моей жене, что это другая девушка. Довольно-таки нетривиальный маневр, потому что она бы сразу подумала, что и я такой же.Был очень интересный момент. Они вышли из самолета, мы идем втроем, и он мне говорит: “Слушай, сейчас за Марианной приедет парень, который тут живет, и они куда-то поедут, а мы с тобой – в клуб”. Я говорю: “Отлично, Борь, поедем в Beverly Hills Country Club, там посидим”. Я вижу – на машине подъезжает какой-то паренек, армянского происхождения, и он забрал Марианну. И Борис ей говорит: “Ты когда приедешь? Сегодня?”
Это было немножко необычно для меня. И, конечно же, требовались объяснения от Бори, и он понимал, что нужны объяснения. Мы поехали в Beverly Hills Country Club, сели там. И он мне говорит: “Ты видишь, она меня не любит”. Я говорю: “Ну да”.
Вот такой был разговор. Он, наверное, исходил из того, что когда он был не у власти, то не пользовался большим успехом у женщин. В нем, наверное, сидело глубоко то, что мы называем low self-esteem[233]. Может быть, это и была его мотивация.
Он говорит: “Понимаешь, Витась, как я действую? Я их влюбляю в себя. А потом, когда они влюблены, они мне больше уже не нужны”. И я говорю: “Борь, такое впечатление, что это займет много времени. Ты бы лучше улучшил свои отношения с Путиным”.
Я знал о его продвижениях в России и о том, что он выпал из фавора у Путина. Боря мне сказал, что он написал письмо – они что-то сказали о Путине в связи с катастрофой с “Курском”. Они его обвиняли в том, что он не помчался на место событий из Сочи. Я говорю: “Боря, а зачем тебе это надо-то? Он сам принимает решения”. Он говорит: “Не-не-не, мы должны взять ответственность”. И я понял, что он сошел с ума.
А:
А раньше такого ощущения не было?Г:
Не было… Но он мне рассказывал такие интересные вещи, что он был с кем-то в Белом доме и разговаривал с Клинтоном, и они Клинтону сказали, что следующим президентом будет Путин. Боря там был, то есть он серьезно занимался этим выдвижением, по-видимому. Как его угораздило вдруг разругаться?А:
Вы знали двух его жен – Галю и Лену. Как вам кажется, на него жены влияли?Г:
Да, я знал их. Не влияли никак. Ни одна, ни другая не влияла. То есть Галя вообще особенной роли не играла, а Лена – да, играла. Тот факт, что он пригласил ее на переговоры с Мердоком, о чем-то говорит. Если бы он знал, что она полная дура, она бы там не сидела, я думаю. Но никакого влияния на него они не имели – таково мое впечатление, Петь.Вот еще штрих: мы приехали в последний раз к нему домой на его день рождения, сели втроем в таком красивом месте – Миша[234], Боря и я за столом. Хотя Лена была в доме с детьми, ее не позвали. Это было уже очень симптоматично: она была отодвинута. Но потом она вошла, и я сказал: “Леночка, садись”. Он так на нее посмотрел… и она не приблизилась. Вот такие были взаимоотношения необычные, я бы так сказал.
А:
Вы с ним политику обсуждали? Демократию, свободу, Америку, Россию?Г:
Да. Был такой случай. Он мне говорит: “Слушай, мне сказали, что здесь в Чайна-тауне есть очень хороший ресторан суши”. Я говорю: “Борь, туда надо ехать через плохой район”. А он в этом ничего не понимал. Мы едем, он рядом со мной сидит, мне рассказывает какие-то истории, а девушки сзади. И он говорит: “Ты знаешь, Витась, мне здесь так нравится. Я так хорошо себя чувствую, тут такая свобода”. Я говорю: “Ты сейчас ее увидишь”. И мы пересекаем Лос-Анджелес-стрит. По эту сторону богатые, проезжаешь ее – нищета и жуть. И в этот момент был красный свет. Я остановился и увидел: какие-то люди идут к машине с плохими намерениями. Я говорю: “Борь, вот это свобода”. И я поехал на красный свет. После этого вопросы свободы в Америке мы не обсуждали.А:
Когда вы видели его в последний раз?Г:
Я его видел на его дне рождения. Мне хотелось спросить у него, действительно ли он должен Мише деньги. Потому что я не верил. Миша считал, что он ему должен. Но из того, что Миша мне рассказывал, я этого не увидел. Я говорю: “Миш, да он тебе ничего не должен. А если бы вниз пошло?” И когда мы уже были у Бори дома, я спросил: “Ты действительно Мише должен?” Он говорит: “Да”. Он подтвердил.Тогда шли разговоры о том, какой он жуткий враг России и как за ним охотятся. На дне рождения сперва была вечеринка у него в офисе. Там был Саша Литвиненко, с которым я много разговаривал. Потом Боря подходит и говорит: “Витась, сейчас пойдут в ресторан за сашими и принесут, ты же любишь вот эти, да?” И я говорю Литвиненко: “Минуточку, а кто будет за этим наблюдать?” То есть они совершенно спокойно жили, не думая, что их могут отравить.
Я бы так не вел себя, если бы я был Борей, таким противником режима. Но он так себя вел, и я понял, что за ним никто из России не охотится, потому что ничего не стоило избавиться от них от всех.
Демьян Кудрявцев(продолжение разговора)
Я не закончил с ним разговаривать
К:
Можно по-разному смотреть на вещи. Каждого можно судить по его собственным меркам. Объективно есть крах, фиаско Березовского. У него не получилось то, что он хотел. Но можно же посудить и по другим критериям. Березовский – единственный из этой группы людей, который на алтарь отстаивания своих политических воззрений, в том числе амбиций, принес свою жизнь, жизнь своих близких и весь капитал, который у него был.А:
Именно поэтому мы сейчас делаем про него книгу. Я считаю, что если бы не было этой трагедии, он бы совершенно этого не заслуживал. Это делает из него большого человека. И когда вы говорите о масштабности Ельцина – трагедия Березовского в какой-то степени делает его фигуру сопоставимой с Ельциным. Это трагедия всей жизни.К:
Поэтому нельзя сказать, что он не был либералом, если он отдал за это все.А:
С этим я совершенно согласен. Более того, я жалею, что он в последние пару лет не обратился ко мне за помощью, потому что я бы ему, безусловно, помог. Кажется, у него была серьезная трансформация в Англии в последний год жизни. Я вполне допускаю, что уровень его понимания демократии стал другим.К:
Я же застал его и там, и там. Я могу сказать, что Березовский развивался закономерно. В том, что появилось в нем в эпоху, когда он лишился денег, не было ничего неузнаваемого, не из прошлого. Вся его искренность, его покаяние – все это в нем было и когда он считал, что рулит миром.А:
У него было качество, которое, как говорят, пропало. Он был ужасно счастливым человеком до какого-то времени. Я про это даже написал в “Коммерсанте”. Но в конце жизни это, видимо, было не так.К:
Когда мы говорим о последних семи месяцах, я не склонен считать, что мы имели дело с Борисом Абрамовичем Березовским.А:
Это уже болезнь, вы считаете?К:
Я считаю, что это биохимия. Он принимал лекарства. Но Анну Александровну[235] я застал до последних дней, она похоронила единственного сына, она была в каком-то смысле глубоко несчастна, но она все равно не умела быть несчастной.Я убежден, что покончил с собой не он, а некое биохимическое соединение. Я сам лежал в больнице и знаю, что никаких требований предъявить к человеку нельзя. Но при этом – да, никто не виноват, но мяч не в тех воротах. Я сержусь на Березовского за то, что он проиграл, конечно.
Я не закончил с ним разговаривать. Я не закончил судить его по его же меркам – или, скажем, по нашим меркам, которые сформировались за это время. И эта незаконченность меня злит. Меня злит, что вот этим нашим разъездом, а потом и его смертью он оставил за собой последнее неубедительное слово.
А:
В чем оно состояло?К:
Все его слова были последними, и я не смог ему сказать: “Боря, проживи это время и посмотри, как ты был неправ. Хочешь быть хитрым? А Путина не обхитрил. Хочешь быть правильным – почему ты сдался?” Я, видя каждый раз что-нибудь, что принимает наша Государственная дума, страдаю от того, что мне не с кем это обсудить в тех терминах, на том уровне глубины. И не потому, что все глупые, а потому, что всех это справедливо не интересует. Ни для кого из моих знакомых эта недокрученность российской политической системы не осталась настолько важной, как для наших незаконченных разговоров с Березовским.А:
Я чрезвычайно благодарен вам за встречу, потому что большего панегирика Березовскому я не слышал. Притом панегирика умного и глубокого, в отличие от тех, кто просто плакал и говорил: “Как я его любил”. Я действительно удивляюсь, почему вы не хотели про это рассказывать.К:
Потому что я, наученный 90-ми годами, считаю, что нет высказывания вне контекста. Я считаю, что достоверный, взвешенный контекст разговора о Березовском сегодня невозможен.А:
Мне кажется, что такая полифоническая картина, если она получится, создаст полную объективность, потому что только так и рисуется человек.К:
Тут не вопрос объективности. Ничего объективного не бывает. Тут вопрос, чтобы необъективность не могла быть воспринята лично или конъюнктурно. Мы находимся в таком контексте, в котором любая необъективность может быть воспринята конъюнктурно. Это от вас вообще не зависит.Владимир Познер