– обережные действия, направленные на обеспечение хорошего урожая, общее оздоровление участников праздника и сохранение плодородия в целом (прыжки через костер, хороводы вокруг костра, песни и пляски, «гоняние» ведьм, заговоры скоты и посевов, обрядово-эротические действия, обход дворов с целью их магической защиты, гадания на урожай и супружество);
– ритуальные пиры, которые также можно рассматривать как своего рода жертвоприношения богам и духам предков; при этом символизм купальской обрядовой кухни указывает на почитание Солнца, поминальную обрядность и обеспечение хорошего урожая.
Мифологему праздника исследователи понимают достаточно противоречиво. Общепризнано, что в основе праздничного предания лежит мотив кровосмесительного брака между братом (огнем) и сестрой (водой). Он весьма архаичен и восходит к далеким праславянским векам. Надо полагать, славяне (как и большинство других древних народов) прекрасно понимали, что кровосмешение, понятое буквально, влечет за собою вполне определенные биологические по следствия для рода. Следовательно, перед нами, скорее всего, образ – образ поэтический, драматичный, который никоим образом не следует истолковывать «по букве» предания, но только по «духу».
Для понимания «духа» праздника следует вспомнить, что символом Купалы во многих областях обитания восточных славян служит иван-да-марья. Этот своеобразный по облику цветок с желтыми соцветиями и фиолетовыми листьями (их тоже считали цветами) действительно распускается незадолго до летнего солнцеворота и, по одной из версий предания, вырос на могиле сестры-соблазнительницы, убитой собственным братом.
Добывание живого огня (старинный рисунок). Обычно считают, что это делали только на Купалу, но это неверно. Огонь принято было обновлять едва ли не на все главнейшие праздники. Так, в Западной Европе такое же действо проходило на Бельтайн (вся праздничная обрядность которого очень напоминает обрядность Купалы)
Однако Н. Пенник усматривает в праздновании дня летнего солнцеворота ритуальную и смерть Бальдра, в скандинавской традиции – бога солнечного света, часть земледельческой мистерии (что, если подумать, не лишено глубокого смысла).
«Страшные истории» могут появиться по двум причинам. Первое, что приходит на ум – своеобразная защита «от обратного». Дескать, недобрые силы услышат страшные легенды и соответствующие им песни, решат, что у людей и так все очень плохо, хуже некуда, и откажутся от стремления навредить больше. Нечто подобное мы наблюдаем в свадебной обрядности, мотивы которой, как уже было сказано, присутствуют в Купале.
Вторая точка зрения связана с идеей космического перелома, который происходит в эти дни. Солнце проходит свой годовой максимум, поднимается к наивысшей точки на небесной сфере. После этого земное тепло постепенно начинает сходить на нет и ослабевать. Лето устремляется к завершению. Мир повернулся к зиме.
Похожие представления прослеживаются у других индоевропейских народов. Этот праздник, именуемый у литовцев Rasa[23], у друидов Alban Hefi n, у англосаксов Lita[24] (позднее Quoterday), у германцев Sonnenwende, у шведов Midsommar, связывают со свадьбой и переломом года.
Как стремление избежать наступления грядущей зимы и уберечься себя и урожай можно рассмотреть и обычай сжигать чучело Мары (Марены, Марьи, Костромы) – одно из воплощений смерти.
В целях оберегания посевов, огородов, скота от порчи совершали специальные обходы полей, втыкали среди посевов ветви осины, крапиву, лопухи, горькую (серебристую) полынь. Те же растения развешивали в коровниках и хлебах. Имеются сведения о том, что для умножения поголовья скота через огонь до восхода Солнца старались пронести медвежью голову, которую потом устанавливали посреди двора. Эти сведения явно отсылают к Велесу и (косвенным, правда, образом) указывают на то, что в купальскую пору могли почитать многих или всех богов – в зависимости от необходимости и потребности.
Впрочем, почитание «скотьего бога» именно в такой форме может быть связано и с остатками древнейших охотничьих культов. Напомним, что в это время начала наибольшего подъема жизненных сил природы именно медведь (среди прочих священных животных Европы) пребывает в состоянии гона. Гон начинается в мае, а заканчивается к июлю, когда медведицы уже беременеют. Гон идет и у куньих. Представители этого семейства, как известно, содержались на Руси и вообще в Европе в домах вместо кошек (появившихся здесь позднее). Таких животных наделяли способностью принадлежать Тому и Этому миру единовременно, что вновь возвращает нас к Велесу и особым качествам праздничных дней в народной традиции (см. выше). Заметим также, что шкурки куньих служили в древности денежными средствами.
Обрядовая кухня купальских праздников включает в себя совместно («в складчину», «на братчину») приобретенную или выращенную совместными свинину, баранину, которых готовят разными способами, а также блины, каши из смеси разных круп (зерен), яйца или яичницу.
Перунов день
То, что уверенно реконструируется применительно к этому празднику на основе многочисленных собраний народных обычаев, видимо, не очень понравится множеству со временных последователей природной веры. Ныне устоялось представление о Перуне как о боге-воителе, эдаком «качке-экстремисте», который призван царствовать надо всеми и изображается непременно в облике воина, с оружием и доспехами в руках. На такое представление весьма повлияли талантливая, но содержащая множество исторических неточностей книга В. Иванова «Русь изначальная», а также современные романтически-фэнтезийные сочинения. Да, Перун – громовник, он бог–покровитель власти… Вот только власть – это не только, вернее, не столько воинство. М. Л. Серяков (2005) убедительно показал роль Перуна как хранителя небесных вод и Вселенского закона. Перун – бог-судия, блюститель справедливости, в том числе и высшей. По большому счету, если он и покровительствует каким-то силовым структурам, то, скорее, службам безопасности и внутренних дел, а не армии. Для славян же Перун – оберегатель посевов. Библейский Илья-пророк, который, как известно, воспринял много качеств Перуна, почитался крестьянами «блюстителем за уборкою хлеба» (Померанцева, 1975, с. 127–130).
Вот почему довольно странно читать о современных реконструкциях весьма фантастических воинских игрищ. Это маловероятно и в рамках мифа, и исторически. В данном случае, перефразируя известное высказывание, «дружба дружбой, но правда – дороже»[25].
Чествования Перуна вроде бы связаны с тем, что, согласно древнему громовому мифу в реконструкции Иванова и Топорова он возвращает на небесные луга коров, украденных Велесом-Ящером. От этого-то и происходят дожди. В предшествующем нашем исследовании (Гаврилов, Ермаков, 2009) мы показали сомнительность этой гипотезы, как и спорность отождествления Велеса и Ящера. Но, видимо, в силу особенностей нашего мышления, предполагающих непременное противоборство образов, являющих собою так называемые бинарные оппозиция, эта весьма спорная гипотеза заняла важной место в современной новодельной (не побоимся этого слова) мифологии Перунова дня.
Исторический же скепсис наш еще более очевиден: если Перун – бог воинов, почитаемый соответствующими действиями, это значит, что выделенные воины как таковые должны существовать очень давно. Но праздник весьма древний, более того, имеющий явные земледельческие признаки. О каких «выделенных» воинах в то время могла идти речь? Это представляется очень сомнительным. Каждый славянин-землепашец в случае военной угрозы становился воином, воины же в мирное время также занимались землепашеством, в лучшем случае ремеслом. Лето, страдная пора – о каких воинских праздниках может идти речь, когда в страду «день год кормит»? Нам могут возразить, что, мол, ходили же дружины воевать Византию, что князь Святослав праздновал Перунов день, принося в жертву пленных. Однако естественны вопросы: какая доля населения Руси участвовала в походе и как много мы можем достоверно сказать о смысле и содержании той праздничной обрядности?
«Ильинские зажинки были праздником первинок: деревенские хозяйки пекли ильинскую новь (нова, новина) – хлеб из только что сжатых снопов; крестьяне угощались ильинским моленым кусом (жертвенным мясом, которое носили в церковь для освящения); заламывался первый ильинский сот; заправлялись спальники свежей соломой. В церквах в этот день свершались молебны над чашами с зерном – для плодородия» (Тульцева, 2000, с. 196–197).
Мы вынуждены в лучшем случае признать двойственность Перунова дня, причем сельскохозяйственная составляющая праздника, скорее всего, была все же главенствующей. Перун здесь напоминает скорее бога – подателя благ, и с этой точки зрения праздник может быть сопоставлен скорее с близящимися праздниками урожая.
Возможно, по каким-то причинам такое наложение действительно произошло. Тогда разделение праздника на несколько составляющих и разница акцентов связана с установлением древнерусской государственности, что было дело отнюдь не мирным. Борьбу за признание Перуна верховным божеством начал князь Олег, который поклонялся Перуну, «богу нашему», и по сообщениям В. Н. Татищева при появлении в небе кометы (в июле 912 года) принес множество жертв. Впрочем, сегодня высказываются довольно здравые суждения о фальсификации сведений об обилии человеческих жертвоприношений Перуну, в том числе исследования о том, что история из «Повести временных лет» об убийстве по жребию варяга-христианина и его сына есть поздняя вставка.
Это не служит, конечно, основанием для отрицания факта бытования ритуальных убийств у славян-язычников. Но нужно помнить, что они, во-первых, не были зверствами. Во-вторых, отчасти могли быть добровольными и вытекали из мифологической картины мира, которая бытовала у разных народов мира. А вот отказались от такой практики славяне, видимо, довольно рано…