— Но что же есть тогда поэзия? Трагическая дорога, судьба?
— Поэзия не может быть профессией, это трагическое самоощущение и встреча с жизнью, так бы я назвал судьбу и действия, жизнь поэта. То, что сказал Есенин, может сказать любой поэт, но как скажет? Допустим, разжигает человек костер. Ага, пошарил в кармане, спички у него есть. Теперь он дров наломал, есть. Бересты пошел надрал. Зажег — костер, горит красиво. Он из деталей собрал, понимаете? А Есенин, он ведь не знал, что он это делает — что лепит образ, что «костер» собирает… В этот миг он не знал, он просто шел и… Вот, допустим, когда Христос шел по Иорданским холмам, он же не думал, что он ступает на эти холмы! Перед ним даль такая, пустыня, и он идет. Так и Есенин.
Даже очень талантливому поэту, ему надо собирать образ, как бы конструировать его, ковать цепь — пусть даже она золотая. А Есенину ничего не нужно, он словно кулик — плакал, плакал, вышел из волны той, из плеса, отряхнул крылья и улетел. Или лебедь плывет, шея такая длинная, голова красивая, мы наблюдаем — плывет, как будто бы это белая молния успокоилась и идет по плесу, правда? А лебедь же об этом не знает! Он вышел на зеленый-зеленый луг, красивый, отряхнулся, все брызги серебристые, еще сверкучей дождя летят от него в четыре стороны, а он не знает… Вот настоящий-то Есенин — это белый лебедь. Если к нам, к русским поэтам в какой-то миг приходит это самовыражение в слове, Боже мой! Значит, нами руководит Христос, идущий через рыжий песок, через тяжелые дюны, через великий огненный ветер пустыни. Вот так и надо идти к русскому народу!
Украденное богатство
— Валентин Васильевич, прошлый разговор мы начали с поэзии Осипа Мандельштама. Думаю, будет правильно, если в наших беседах мы будем касаться и творчества ныне действующих литераторов. Хочу вам прочесть несколько стихотворений из недавно вышедшей в Москве книги «Засекреченный рай». Её автор, поэт Игорь Тюленев, лауреат многих литературных премий. Юрий Кузнецов так охарактеризовал его творчество: «В стихах Игоря Тюленева ветвится ствол характера и судьбы. Если его характер принадлежит ему, то его судьба неотделима от судьбы Родины…».
— Я хорошо знаю Игоря Тюленева. Пожалуйста, читайте.
— Открываю сборник наугад… Стихотворение «Школьный музей».
На родине моей в девятой школе,
Отдали под музей начальный класс.
И закупили тюлевые шторы,
Развесили нас в профиль и в анфас.
— Это не стихи и даже не басня. Это — поспешность, публицистика. Конечно, она вполне допустима в поэзии, но публицистика Пушкинская, Лермонтовская совсем иная:
Нет, я не Байрон, я другой,
Еще неведомый избранник
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
Горе какое, камень какой святой — в груди или на плечах; какой груз, Богом положенный, нареченный Богом нести! А Игорь Тюленев все говорит правильно, гладко: «И закупили тюлевые шторы». Но звучит это мелкотравчато… Профиль, анфас… Карикатурно.
— Продолжаю:
Поэт, биатлонист олимпиады
И средний чин из президентских сфер
Мы трое проучились здесь когда-то,
Тот октябренок, этот пионер.
— Ничего. Но сделано холодно. Читатель это чувствует, а значит, когда поэт писал, он был бесстрастным! И так ли важна сия информация?
— Лишь я один — ни сено, ни солома,
И видит Бог, нигде не состоял.
Но вырван был поэзией из дома
И вот… музейным экспонатом стал.
— Плохо это! Игорь Тюленев — человек честный, умный, он учился у нас на Высших Литературных курсах, занимался в семинаре Юрия Кузнецова. Но понимаете, в чем дело: у одного душа кричит, прекрасный язык, голос прекрасный, а совершенство техническое, как говорится, техника стиха, ему не дается. Слово его хромает, ритм хромает. Так вот, лучше его читать! Знаете, лучше смотреть на усталого скакуна, усталого коня с печальными глазами, чем на огромного, дурного бугая.
Игорю захотелось сказать, что он поэт, что он отличен от других выпускников, хоть и попал в школьный музей. Стихотворение сделано технически громоздко — будто это телега, свободно пущенная с горы. И вот она тарахтит вниз — без хозяина и без коня. Ну что же, такие стихи имеют право на существование. Особенно много их было в эпоху индустриализации и военной поры.
— Прочитаю еще одно короткое стихотворение:
Лишь эту землю
Признаю одну
Не только потому,
Что здесь родился,
Я с ней своей кровью
Поделился
Когда в ней хоронил
Свою родню.
— Хорошо. Крепкие стихи, только не надо было рифму терять. «Одну» и «родню», это все-таки рифма, как бы вам сказать… Придавленная полутрезвым сапогом. Фрукт лежит на асфальте, человек наступил, и яблоко лопнуло. А не надо этого делать! Поэт должен быть красивым и в действии, и во фразе.
— Еще одно стихотворение на эту же тему. Эпиграф: «46 Тюленевых из нашей округи геройски пали на фронтах Отечественной, в том числе и мой родной дядя Федор Иванович».
46 Тюленевых в округе
Защищают Родину мою.
46 царя-грузина слуги,
Я их всех по ликам узнаю.
— Молодец! Посмотрите, когда душа искренна, она независима от равнодушия. Мало ли чего я хочу сказать, но если душа моя равнодушна, если она меня не окликнет, я и скажу бесстрастно. Люди прочтут стихотворение и подумают: «А зачем он это написал?» Посмотрите, от одного эпиграфа плакать охота!.. Это строфа изумительная!
— Дальше:
Вот иду согбенный по погосту,
Тот и этот — вся моя родня.
Защищать Отечество не просто
С той поры до нынешнего дня.
— Хорошо! Он говорит, и куда денешься от его горя, от его признания, от доверчивости его! Он нас не знает, мы ему чужие; допустим, он в поезде едет, или по тропе шел, мы встретились, закурили, или за чаркой с ним сели, и вот он говорит о своем чувстве, о своем горе… А после ты подумаешь: какой умный мне человек повстречался! Молодец. Но пусть уберёт «попо» в первой строчке…
— Продолжу:
Я один фамилию размножил,
Вешками расставил по стране.
С вами 46 я жизней прожил,
Ваша слава остается мне!
— «Размножил»… Это же не ксерокс, не надо было ему так говорить! Но все равно молодец. Я, конечно, очень суровый человек, и молодой поэт может осерчать: «Да пошел он подальше, подумаешь, учит!» Но когда он будет такой же опытный, как я, он скажет: «А Василич-то был прав!..»
— С криками: — За Родину! За Сталина!
Падала убитая родня.
Нынешними всё на горца свалено
Значит и на вас, и на меня.
— Я, конечно, далек от того, чтобы обожать Ленина или Сталина. И не все их имена выкрикивали. Нужно поэту иметь расстояние между собой и ними. И помнить, что на этом расстоянии стоит мать, а за нею Мать-Богородица, а за ней Иисус Христос, а там отец твой, брат твой, а там — могилы родные. Если человек этого не помнит, он или балда, или слепец. А Игорь Тюленев это понимает, молодец, если глубже поймет.
— И заключительная строфа:
Но идет народная стихия,
Словно искра Божьего огня!
46 Тюленевых в России,
46 Тюленевых и я!
— Молодец Игорь, молодец! Сегодня я рано проснулся и думал об Александре Блоке. У него очень много стихов, которые летят, как веселые листья. Вроде бы пролетели, и всё, осени ещё нет, лето ещё не созрело, а они откуда-то взялись, сорвались на ветру и летят… Человек посмотрел на них и забыл. Потому что впереди ещё все будет золотое перед тобой: трава будет на цыпочки подниматься, птицы будут плакать от радости осени, где золотая заря всплывет над нами, и над очами нашими, и над крестами нашими… А листья — улетели.
Такими у Блока были юношеские стихи. И подобные стихи можно найти у каждого поэта, даже у Пушкина — некоторые его ранние произведения были очень наивны. Я говорю это к тому, что поэт и не обязан каждое стихотворение выдавать сильным. Это и не получится. Но стихотворение технически должно быть опрятно. А страсть, глубина, трагичность, звездное ощущение радости — всё это иногда даже и от поэта не зависит. Но один поэт напишет десять, а другой — пятьдесят звездных стихотворений. Значит, Христос больше его любит, чем других и присылает ему это состояние. И говорит: на тебе, Вася, на тебе, Саша, на тебе, господин Пушкин. Ну что же делать, Бог дарит!.. Потому мы прощаем Игорю Тюленеву первое слабое стихотворение, а за это, очень искреннее, благодарим… Хотя, всё равно, «размножил», ну что это такое?! Я вот сейчас сижу, на мне темный костюм. Вдруг посмотрел — на нем белая пуговица. Да ведь с ума можно сойти! Так и это.
— Прочту еще одно стихотворение из этой книги.
Ночное. Детский бег коня,
Луна, как лаз в Эдем.
Но там еще не ждут меня,
Туда приду я с чем?
— «Лаз» — плохо. Эдем — это же не сарай! Сегодня у нас есть такие, извините за выражение, ночные кабаре, с условным девизом: «Не желаете ли отдохнуть в сумерках?» Туда может быть лаз, допустим, через второй этаж, если есть милиционер знакомый или Лужков подъезд не отремонтировал. А Эдем это Эдем, и там все было сделано по тем временам прочно. И даже после наших несогласий с Богом, порчи и прочего всё осталось в камне и в ажуре. Лаза там не было, в этом он может не сомневаться.
— Строгий вы человек… Продолжаю.
С губной помадой на щеке,