— А где Алексей Леонидович?
— Он приболел. Возможно, грипп, — ответил заместитель.
Березовский знал его. Он был из питерских, Кудрин взял его к себе после того, как Собчак прошлым летом неожиданно продул выборы мэра. И они собираются построить всех губернаторов, включая матерых тяжеловесов? Ну-ну.
Тем временем заместитель Кудрина изложил суть предстоящих действий по организации голосования на местах. Выглядело всё в принципе толково, но олигарх знал, как сложно найти верные подходы к тем, кто реально правит огромной Россией вдали от ее сумрачной и суетной столицы.
— Плотнее работайте с силовым блоком, — буркнул премьер. — Начальник ваш пусть выздоравливает поскорее.
Далее очередь дошла до Игоря Малашенко с НТВ. К нему, как и к хозяину его канала, Борис Абрамович относился прохладно. Гусинский38 держался крайне независимо, себя считал натурой интеллектуальной и даже артистической, вокруг него увивались журналисты и прочие творческие личности. Березовского же, несмотря на его богатство, вся эта беспокойная свора скорее недолюбливала.
Выступление телевизионного начальника свелось к тому, что на финишном этапе следует усилить огонь по Зюганову. Уже были готовы и проходили тестирование в заранее подобранных фокус-группах зловещие ролики, подчеркивающие историческую параллель «1917–1997». Смысл в них заложили простой: коммунизм — это кровь и смерть. Использовались как архивные, так и постановочные кадры массовых расстрелов, труда заключенных в ГУЛАГе, грабежа и взрывов церквей. Была также применена суперсовременная компьютерная графика.
Звуковые версии роликов планировали запустить в эфир основных радиостанций. В той же стилистике лучшие дизайнеры изготовили плакаты и баннеры, будто запачканные кровью. Кровь на них стекала с зазубренного серпа и молота, слоган гласил: «Никогда больше!» Образцы были тут же продемонстрированы штабу, и даже циничному Борису Абрамовичу сделалось слегка не по себе.
Эту презентацию от Малашенко дополнила Татьяна Борисовна, скорее из уважения к покойному Борису Николаевичу включенная в идеологический блок. Она поведала всей аудитории, что сегодня надежная типография начнет печатать тираж второго спецвыпуска газеты «Не дай Бог-2»39. Первый выпуск разошелся на новогодних каникулах и, как уверяла любимая дочь Ельцина, произвел мощнейший эффект.
— Господи, кого они убеждают? Сами себя? — вслух пробормотал Березовский.
Татьяна, по его мнению, утратила адекватность после смерти отца. Будь его воля, Борис Абрамович отстранил бы ее от любых дел штаба. Возрожденная газета «Не дай Бог» представлялась олигарху сплошной большой ошибкой. Первый номер, которым так гордились его творцы и распространители, шокировал публику не в самом желательном смысле. Его передовица называлась без затей: «Обосрался».
Она была посвящена проигрышу Зюганова на летних выборах, и ее автор излил на главного коммуниста щедрый запас желчи и злобы, комментируя отказ Геннадия Андреевича оспорить результаты голосования. Фотоколлаж изображал председателя ЦК, обильно измазанного желтовато-коричневой субстанцией. Здесь же на всю его партию оптом был навешен ярлык «желто-коричневые».
Перед заседанием Березовскому принесли свежие данные опросов, проведенных социологами не для печати. Из них было видно, что благодаря классной, по собственному выражению Татьяны Борисовны, газете возрос только уровень народного сочувствия к кандидату Зюганову…
— Борис Абрамович, вы хотели добавить?
Олигарх отрешился от медитации. Пока он оставался наедине с горькими мыслями, эстафету ведения заседания принял глава президентской администрации.
— Анатолий Борисович, мы не слишком увлекаемся коммунистами?
Чубайс, после кончины Ельцина ставший мишенью номер один для всех красных и в речах Зюганова превратившийся в «рыжего кардинала», даже привстал перед микрофоном. В его глазах зажегся хорошо знакомый оппонентам огонек. В голосе появились стальные нотки.
— Мы действуем по общему плану, принятому нами на старте кампании. В данных условиях результат может дать только он. Или произошло что-то, радикально меняющее ситуацию?
— Мы недооцениваем Лебедя, — обозначил свою позицию Березовский.
Ах, если бы у него была эта проклятая кассета! Тогда они беседовали бы не здесь, не при этом скопище посторонних людей. И премьер не встал бы и не убыл через заднюю дверь, бросив остальных ковыряться в деталях.
— Ценю ваше беспокойство, но оснований для повышенной тревоги пока нет, — то ли с издевкой, то ли без нее заметил Чубайс.
Заместитель секретаря Совета безопасности не стал спорить. Он кивнул и так же, как его номинальный шеф Иван Рыбкин, сидевший рядом, принялся рисовать в блокноте. Татьяна Дьяченко, не тратя времени даром, завела речь о необходимости безотлагательно объявить первое февраля днем памяти первого президента40.
— Такое решение, оформленное указом Виктора Степановича, окажет мобилизующее воздействие на электорат непосредственно перед выборами, — привела она потрясающее обоснование.
Борис Абрамович надавил на карандаш так, что грифель чуть не сломался.
Элеонора Бычкова, корреспондент отдела социальной политики газеты «Гудок», мучительно хотела домой. Откровенно говоря, она вообще не понимала, зачем сегодня тащилась на работу. В связи с профессиональным праздником никто толком не трудился, а отдельные коллеги уже с утра бродили по редакции с неестественно веселыми глазами. Очередной номер был сверстан заранее из текстов, которым не грозило протухание. Таких текстов, если уж говорить абсолютно откровенно, и в других номерах было подавляющее большинство.
В полдень собрались у главного редактора. Заслушали его спич, подняли по бокалу шампанского. День печати здесь отмечали скромно, почти символически, не то, что августовский День железнодорожника. Отраслевое издание, однако.
— Здравствуйте, сударыня!
Элеонора подняла голову от пишущей машинки. Редакцию постепенно переводили на компьютеры, но их отдел пока ваял свои произведения по старинке.
— Со светлым праздником журналистики вас!
Подтянутый мужчина с темно-синими глазами, лет около тридцати, в костюме, рубашке и модном галстуке с узором, улыбался обезоруживающе и белоснежно, на все тридцать два зуба. В правой руке он держал настоящую, кремового цвета розу. Впрочем, уже не держал, а протягивал прямо ей. Бычкова на миг смутилась. Яркой внешностью она не блистала, и подобные знаки внимания были для нее редкостью.
— Как приятно… Спасибо вам большое!
— Не за что. Четвертая власть — наша сила, — польстил ей мужчина.
— Но я вас не помню.
— И не можете помнить, потому что я у вас раньше не был. Но я сегодня звонил. Из МПС, из приемной министра, — представился симпатичный гость. — Леонтьев Александр Сергеевич.
— Ах да, — теперь голос мужчины показался Элеоноре знакомым, — припоминаю. Вы Екатериной интересовались?
— Так точно. Вот шел мимо и решил всё-таки заглянуть к вам. Ничего страшного?
— Конечно, ничего. Но Екатерина так и не подошла, к сожалению. Сами понимаете, везде короткий день. Она, наверное, на второй работе празднует.
— На второй работе? — кажется, удивился Александр Сергеевич.
— А она вам не говорила?
— Увы, скрыла. Поскромничала, наверное.
— Она в Останкино подрабатывает, на телевидении, — и Бычкова в двух словах рассказала мужчине о программе со звездным ведущим.
— Здорово! — восхитился человек из министерства. — Какие у вас талантливые люди в газете, завидую белой завистью.
Из редакции «Гудка» подполковник Литвиненко отправился прямо на телецентр.
Глава шестаяКто быстрее
13 января, понедельник
Американец говорил по-русски совершенно свободно, разве что с легким акцентом, который придавал ему некий шарм. Во всяком случае, так для себя определила Екатерина. Отыскать Пола по городскому телефону удалось лишь после обеда. Передав ему привет от Семёна, она уловила, как его голос немного изменился.
— Вы хотели бы увидеться? — спросил Пол.
— Я уверена, что вам это пригодится, — ответила она.
— У меня напряженный график. Я в Москве только до пятницы, потом улетаю, — сказал ей Хлебников. — Вы где сейчас?
— В центре, а что?
— Я тоже. Предлагаю в гостинице «Украина».
Екатерина замялась.
— Извините, но в гостинице не очень удобно. Вы меня понимаете?
«Камеры», — догадался Пол. Владельцы столичных отелей, перенимая новые зарубежные технологии, активно внедряли системы видеонаблюдения. Пожалуй, журналистке есть что скрывать… и чем поделиться с ним.
— Я сейчас выезжаю туда на встречу… что, если на набережной, около гостиницы?
— Давайте там, напротив «Белого дома», — предложила Екатерина. — Через час?
— В половине пятого? Идет. Вы на машине?
— Да, записывайте номер.
Андрей ожидал сообщницу, кинувшись на переднем пассажирском сиденье Volkswagen Golf III цвета морской волны. Машина принадлежала той самой подруге, которая сейчас загорала со своим парнем на пляже в Эйлате. Екатерине, напротив, было не до загара: она усиленно дула на замерзшие пальцы после стояния в уличной телефонной будке.
— Холодает сегодня, — заметил помощник депутата. — Хочешь, я подую?
— Обойдусь, — заявила она.
— Не ворчи. Я тоже инвестицию сделал, бензин оплатил.
— В ноги поклониться?
Андрей с довольным видом засмеялся.
— Тоже вариант.
— Послушай, Баринов, — осведомилась Екатерина, — у тебя защитная реакция такая на экстремальную обстановку?
— Наша обстановка пока далека от экстрима, — сказал он.
«И знает себе ржет, как конь. По башке бы его треснуть», — подумала телевизионщица. Переговоры с депутатом в кафе оставили у нее неприятный осадок. Вячеслав Владимирович был всё-таки давним другом отца, а ее помнил еще школьницей. Она отрекомендовала ему Андрея как человека, который в прошлом сотрудничал со штабом Лебедя. Это была почти правда. Дальше солировал он.