…Когда Гафар открыл глаза, сквозь мутную пленку влаги он разглядел над собой суровый, обветренный лик русского аскера.
«Ну все… Теперь конец», — тоскливо подумал Гафар.
Он даже не предполагал, что именно с этой минуты для него наступает совсем иная жизнь, в которой будет новый смысл и настоящие человеческие радости.
Внезапно в серой дымке неба послышался металлический клекот. Это был вертолет…
Лучший летчик эскадрильи капитан Долидзе доказал начальнику отряда возможность высадки десанта. Машина, обогнув облачный фронт, прошла по ущельям и теперь медленно поднималась вверх — на плато. Солдаты в пассажирском салоне взволнованно переговаривались, то и дело поглядывали в иллюминаторы, мимо которых зловеще проплывали гладкие стены каньона. И только один из них сидел неподвижно, бережно держа на коленях коробочку с антирабической вакциной — прививкой от бешенства.
14
Ларин повалился на скальный выступ, лизнул языком шершавую, как терка, поверхность фирна. Сергей знал, что дальше не сможет идти, хотя до края каньона оставалось каких-нибудь двести метров.
Силы Кадыр-хана тоже были на исходе. Он давно обнаружил погоню, но не останавливался, упорно шел вперед, понимая, что противник измотан и открывать огонь на большом расстоянии не будет.
Каждый из них берег остатки энергии для последней схватки.
И вот Кадыр-хан добрался до валуна, за которым лежал реактивный ранец. Рухнув на колени, он нащупал уголок пленки, потянул на себя, очистил аппарат от щебенки. Путь к спасению был открыт. Теперь оставалось спокойно подпустить поближе врага, уложить его метким выстрелом. И улететь туда, к родным ледникам.
Кадыр-хан торопливо пристегнул лямки, опустил предохранитель и, скосив глаза, выглянул из-за камня. Противника не было видно. «Вот как? — удивился Кадыр-хан. — Ты умный парень… Ты не хочешь лезть на рожон… А если я «вспорхну»? Ты будешь бить влет… Ну что ж, попробуй — попади в след молнии!»
Ларин перевел прицельную планку, пальцы затекли, стали твердые, как дерево, но самое противное — он понимал, что бессилен, что враг сейчас уйдет. Сергей пытался взять себя в руки, сосредоточиться. Саднил раненый локоть, подкатила тошнота…
Кадыр-хан все тянул, все не мог принять окончательное решение: «А если он где-то рядом? Дополз, притаился… Ударит в упор…»
Сколько раз видел Кадыр-хан, как умирали другие, сам убивал. И каждая такая смерть по капле вселяла в него страх. Ах, как боялся он собственной гибели, этой жгучей боли, этих горячих кусочков металла, разрывающих тело… Нет, надо сначала убить его, выманить — и убить!
Привстал на колено и увидел: вдоль плато короткими перебежками движется цепь солдат. Одни лягут, чтобы прикрыть огнем товарищей, другие резким рывком бросятся вперед, упадут. Потом те, задние, подтянутся. Так и катятся на него волной.
Кадыр-хан вскочил, вцепился пальцами в рычаг, дернул его. Могучая струя ударила в скалы, подхватила. Треск выстрелов он не слышал. Уже в воздухе почувствовал, как обожгла бок пуля. Видимо, хорошим стрелком был тот аскер. Не зря он его боялся…
Секунду длился полет, секунду ревели двигатели. Где-то внизу промелькнул провал. Таинственная сила, как рука демона, плавно опустила на той стороне, за грядой — так было заранее рассчитано, теперь не достанут его пули, теперь он в безопасности.
Но что это?.. Полукругом встали из-за камней фигуры в одинаковой, ненавистной серо-бурой форме сарбазов. Встали и медленно пошли навстречу, направив на него автоматы. Откуда они взялись?
Не знал Кадыр-хан, что, получив точные данные, рота афганской народной армии поднялась на хребет. В скоротечном бою укрывшаяся в пещере банда была полностью уничтожена. Афганские солдаты, заняв позиции на ледниках, блокировали возможные пути отхода диверсионной группы.
Кадыр-хан пятился к краю пропасти. Что теперь делать? Обложили со всех сторон…
— Стой! — крикнул ближайший к нему сарбаз. — Стой…
Но он уже не владел собой, животный страх помутил его рассудок. Еще один шаг… Нога скользнула в пустоту. Кадыр-хан ударился грудью, ухватился за излом глыбы. Тяжелые баллоны потащили вниз…
Он падал в бездну и кричал — жутко, страшно. Горное эхо многократно усиливало этот тоскливый, одинокий вопль. И люди, стоявшие по обе стороны каньона, оцепенели.
Крик неожиданно оборвался, и снова в горах стало тихо.
Вызови меня…
1
Электричка набирала скорость. Все быстрее и быстрее стучали ее колеса: тук-так, тук-так, тук-так… И сердце Пашки Кондрашова, подхватывая этот ритм, колотилось радостно и взволнованно. Он стоял в тамбуре, наслаждаясь, впитывал в себя знакомые запахи березовой рощи, травы и какого-то горьковатого промышленного дымка.
Почти все пассажиры вышли в Глебовске. Следующая остановка называлась просто и оригинально — «42 километр». От нее через поле ведет тропинка к окраине города, на которой замысловато перемешались новые блочные жилища с уютными деревянными теремками.
Павел снял фуражку, китель, отстегнул военный галстук и с удовольствием представил, как сейчас не спеша пойдет по своей любимой дорожке, задирая голову, будет смотреть в безмятежное звездное небо… А потом из темноты выплывет знакомая, побуревшая от дождей и ветров калитка, а потом крылечко, а потом…
Заскрипел металл — электричка начала сбавлять ход. И вот она лязгнула, фыркнула, с шипением открыла свои облупленные двери. Павел подхватил чемодан, сделал, как из строя, решительный шаг вперед и очутился на пустынном перроне. Несколько мгновений в воздухе висела тишина, а затем электричка вскрикнула, вздохнула и снова загромыхала по стальному тракту. Кондрашов дождался, когда она скроется за поворотом, и, размахивая руками, разболтанной походкой направился к своей тропинке.
— Товарищ старший лейтенант, что за балаган? — неожиданно раздался резкий, властный окрик.
Павел оглянулся: рядом стоял высокий сухощавый майор с красными общевойсковыми петлицами.
— Да, вот… — неуверенно начал Кондрашов и глупо улыбнулся.
— Немедленно приведите себя в порядок, — строго сказал майор и сердито добавил: — Ишь, обрадовался, вырвался на волю!
Павел поставил на асфальт чемодан. Медленно, нехотя надел свою зеленую фуражку, китель… В свете фонаря тускло блеснул орден.
Майор слегка приподнял левую бровь, смущенно кашлянул.
— В отпуск? — глухо спросил он.
— Так точно. Бабушка моя в Глебовске живет.
Майор как-то неестественно дернул рукой, будто хотел прикрыть ладонью свои наградные планки, на которых были представлены медали — «юбилейные» и «за выслугу лет».
— Ты извини, что я так… — тихо сказал он.
— Все правильно, товарищ майор. Сам виноват — расслабился. Разрешите идти?
Майор торопливо козырнул и быстро пошел к железнодорожному переезду.
«Откуда он взялся?» — удивился Кондрашов и тут же вспомнил, что за дорогой, в километре отсюда, расположена воинская часть. Как же он забыл про нее?
2
Утром Павла разбудил нахальный воробей. Он сидел на подоконнике. «Вот гад!» — зло подумал Кондрашов. Он подошел к окну, турнул горластого гостя и снова завалился на мягкую перину.
За годы службы на границе Кондрашов привык отключаться в любое время суток — была бы возможность! — и спать крепко, воистину по-солдатски. Но сейчас, в спокойной обстановке, сон почему-то не шел. Павел открыл глаза, еще раз окинул взглядом родимую комнатушку, в которой провел столько лет. Все в ней осталось по-старому: ободранный письменный стол, самодельный шкаф, книжная полка. На стене фотография — отец и мать, молодые, в день свадьбы… Отец в кителе со стоячим воротничком. Мать — в пестрой кофточке, перешитой из японского кимоно… Они улыбаются и еще не знают: через год у них родится мальчик, а еще через год их самолет, перелетев пролив, в тумане врежется в сопку. А Павел был тогда в Глебовске, бабушка уговорила родителей оставить внука на все лето. Где-то там, на Сахалине, их могила… Бабуля говорит, что нужно когда-нибудь съездить туда, но Павел не очень понимает — зачем?
Кондрашов вообще не любил могилы. В свои двадцать четыре года ему уже приходилось терять товарищей. Хоронили рядом с заставой, рвали мерзлую землю взрывчаткой… На похоронах были родители погибших солдат. А потом еще несколько недель от них на заставу приходили письма к сыновьям — почта работает медленно. И каждое такое письмо болью отдавалось в сердце. В одном из конвертов лежал рубль — мать писала: «купи конфеток…» Павел долго не знал, что с ним делать, может, переслать обратно? И наконец принял решение: когда приехала автолавка, купил килограмм дешевой карамели, а вечером, после ужина, сказал солдатам, откуда эти конфеты, и раздал — каждому по одной штуке.
Павел, пытаясь отогнать эти воспоминания, дернулся на другой бок. Надо жить… Теперь он — начальник заставы. И он сделает все, чтобы его солдаты не попали под внезапный удар, чтобы над их телами не рыдали матери… Конечно, на границе всякое бывает — ведь это, считай, линия фронта. Но на то ты и командир, для того тебя и учили, чтобы мог предвидеть, понимать, оценивать обстановку… Нет, никогда не простит он себе те могилы. Пусть не его это вина, но… и его тоже.
Скрипнула дверь — в комнату вошла бабуля, присела на краешек кровати, положила на плечо теплую ладошку, спросила:
— Не спишь, Павлик?
Он повернулся, улыбнувшись, сказал:
— Доброе утро.
— Ты ночью стонал, так горько… Болит что-нибудь?
— Нет, это… наверно, с дороги.
Бабуля прижала пальчики к подбородку, качала сухонькой головкой, ее васильковые глазки смотрели жалостливо, печально.
— Жениться тебе нужно, Павлуша.
— Да я не против, — усмехнулся Кондрашов. — Найди мне невесту, бабуля. За тридцать суток успеешь?
— Ох, баламут! — хохотнула бабка. — Вставай, я блинков напекла…
3
Павел стоял перед зеркалом в новом джинсовом костюме. В Москве он зашел в спортивный магазин, спросил у смазливой продавщицы: скоро ли ожидается этот дефицитный товар? Девушка стрельнула глазами на молоденького офицера-пограничника, на его новенький орден. Она профессиональным взглядом окинула бравую Пашкину фигуру, тихо сказала: «Подождите», — и скрылась в недрах магазина. Через несколько минут продавщица вернулась с прозрачным пакетом, в котором лежала престижная одежда.