Кондрашов повертелся перед зеркалом. Костюм ему нравился — легкий, удобный, прочный…
— С приездом, Павел Иванович!.. Что, никак не налюбуешься?
Кондрашов быстро глянул в сторону — на пороге стоял участковый Говоров.
— Сергей Петрович! — радостно воскликнул Пашка, бросился к милиционеру, порывисто обнял его, чуть не сбил с головы фуражку.
Говоров был растроган и даже немного смущен.
— Ну-ну… — дрогнувшим от волнения голосом сказал он. — Что ты меня тискаешь, как девицу? Побереги пыл…
Павел провел его в комнату, усадил на свой любимый диван, весело спросил:
— Откуда узнал, что я здесь?
— Бабуля твоя утром на рынок топала и мне доложила… Ну, как там граница? На замке?
— На замке, — с готовностью подтвердил Павел.
— Читал про ваше геройство, читал… — сурово сказал Говоров. — Молодцы, не посрамили земли русской.
Кондрашов улыбнулся, как когда-то в детстве, ткнул лбом в твердое плечо участкового, прошептал:
— Эх, дядя Сережа, дядя Сережа…
Они были знакомы давно. Павел рос без отца и невольно тянулся к соседу-милиционеру, который был грозой здешней шпаны. А Сергея Петровича бог наградил тремя дочерями, поэтому копившаяся годами тоска по сыну быстро превратилась в стойкую привязанность к белобрысому бойкому парнишке. Говоров учил его приемам самбо, летом они каждое утро бегали купаться на озеро, а когда Пашка подрос, он с помощью участкового организовал в районе этакую «тимуровскую команду» по борьбе с хулиганством. Ребята называли ее «дружиной» и вкладывали в это слово не тот привычный, современный смысл, а исконно русский — богатырский, романтический. «Дружина» жила по своим законам, каждый «ратник» был обязан свято соблюдать «Изборник чести», написанный старинной вязью на листе пергамента. (Чтобы добыть этот пергамент, Сергей Петрович специально ездил в Москву, на кожевенно-обувной комбинат.)
Да, веселые были времена! Мальчишки играли и вместе с тем делали нужное дело, росли и мужали… Но когда Пашка после школы решил поступать в пограничное училище и пришел к Говорову за советом, Сергей Петрович, прямо скажем, растерялся. Он сам в первые послевоенные годы служил на западной границе. Недобитые националистические банды рыскали тогда в лесах. Отступая, гитлеровцы соорудили для них подземные укрытия, так называемые «схроны». Порой можно было стоять на зеленом бугорке и не подозревать, что под тобой прячется враг. Укрытия имели несколько выходов, множество лабиринтов, в них были запасы продовольствия, оружия, боеприпасов. Однажды, когда группа пограничников штурмовала очередное бандитское гнездо, осколок взорвавшейся гранаты разворотил Говорову плечо, оставив на всю жизнь памятную метку. Той же гранатой двоих его товарищей убило наповал. Случилось это в мае 1948 года, когда вся страна отмечала годовщину Победы. А у них на заставе был траур…
Да, Говоров отлично знал пограничную службу. И первое желание, которое колыхнулось в душе — отговорить! Оставить рядом с собой!.. Пусть будет инженером, учителем — кем угодно… Но потом какая-то сила властно подавила в нем этот порыв: он почувствовал, что Павел уже принял решение… И поэтому все уговоры только оттолкнут его.
— Трудное ремесло выбираешь, — сказал тогда Сергей Петрович.
— Фамильное… — ответил Павел.
— Твой отец не собирался военным становиться. Его война офицером сделала.
— Кому-то и в мирное время нужно… К тому же сколько можно у бабки на шее сидеть?
На том и порешили.
И вот теперь перед ним уже боевой, обстрелянный офицер, но заметил Говоров в его лице какую-то смуту и невольно вспомнил, как блеснули из-под мальчишеской челки Пашкины глаза, и как будто услышал издалека звонкий голос: «Дядя Сережа, дай совет…»
Павел словно уловил его мысли. Улыбнулся, тихо спросил:
— Не забыл нашу дружину, дядя Сережа?
— Ясное дело, — ответил Говоров.
— Встречаешься с «ратниками»?
— Где там… Разлетелись — кто куда. Одного Генку часто вижу. Помнишь, он текст «Изборника чести» сочинял? Теперь Домом культуры заведует.
— Здорово! — обрадовался Павел. — У него, чай, весь Глебовск толчется. Пусть мне невесту подберет. Бабуля меня женить надумала.
Говоров усмехнулся, сказал:
— Сватайся за мою Лизавету. С радостью отдам.
— А она на границу поедет?
— На край света поедет. Сохнет девка… Вырезала твой портрет из газеты.
— Брось, Сергей Петрович. Мы же с ней как брат и сестра.
— Ну, дело хозяйское… — Говоров встал, надел фуражку. — Пойду, я ведь на службе. Заходи в гости, будем рады.
4
«Ах, каким городом стал Глебовск! Большим и замечательным…» — так думал Кондрашов, когда бодрым шагом топал по знакомым улицам и не узнавал их. Старые халупы снесли, и на их месте красовались огромные, как океанские лайнеры, дома. Они сверкали витринами магазинов, кафе, бытовых учреждений…
На конечной остановке толпилось стадо длинных автобусов, каждый из которых состоял из двух вагонов, соединенных резиновой гармошкой. Павел никогда таких не видел. Он внимательно разглядывал странную конструкцию, с удивлением читал на табличках названия новых микрорайонов.
Желтый автобус-гигант, пуская клубы сизого дыма, помчал Кондрашова по широким проспектам и через несколько минут доставил к Дому культуры.
Павел открыл отливающую синевой прозрачную дверь, робко пошел по мягкому ворсу паласа.
В приемной директора, поджав худенькие коленки, сидела юная секретарша. Увидев Кондрашова, она напряглась, натянулась, как струнка, провела пальчиком по тонюсеньким бровям-ниточкам, томно спросила:
— Вам что нужно, молодой человек?
— Молодому человеку нужен пан директор, — улыбаясь, ответил Павел.
— Геннадий Михайлович занят. У вас какое к нему дело: личное или общественное?
— Я являюсь другом его счастливого детства и бурного отрочества, — продолжал балагурить Кондрашов. — Мы не виделись целую вечность, так как я… — он сделал выразительную паузу, — прибыл издалека…
— Все поняла, — подвела итог секретарша. — Сейчас доложу.
Она вспорхнула со своего вращающегося креслица, открыла массивную дверь, исчезла в темном проеме, будто сквозняком ее втянуло.
«Сказочно чудесная девушка, — печально подумал Павел. — Легкая, как пушок…»
Через несколько секунд полированные врата распахнулись.
— Прошу вас, — вкрадчиво сказала секретарша. — Геннадий Михайлович ждет.
Генка, важно надув румяные щеки, вышел из-за стола, жестом делового человека протянул руку.
— Здравствуйте, товарищ…
И вдруг он осознал, кто стоит перед ним.
— Пашка! — радостно завопил он. — Пашка, черт! Как я рад!.. Танька, дура… — Он погрозил кулаком в сторону приемной. — Сказала, что ко мне прибыли из-за рубежа.
— Не намного ошиблась, — усмехнулся Павел.
— Да-да… — Генка закивал головой. — Вот ведь как… Кто бы мог подумать? Страшно было, Павлуша?
Кондрашов не знал, что ответить.
— Ладно, извини, — затараторил Генка, — наверно, глупый вопрос… Пойдем, я тебе кое-что покажу.
Он обнял Пашку за плечи, увлек за собой.
— Что же ты, Татьяна, героя нашего не узнала? — с укоризной бросил он секретарше.
Девушка испуганно вскочила, растерянно захлопала ресницами.
— Кончай, Генка, — одернул его Кондрашов.
— Ну-ну, не буду, — согласился директор и приказал секретарше: — Ступай за нами!
Он повел Павла к лестнице. Татьяна как привязанная шла следом.
На втором этаже было просторное темное фойе. Генка пошарил рукой по стене, повернул выключатель. Лампы дневного света помигали, помигали и наконец залили все пространство ровным голубоватым сиянием.
Вдоль стены висела экспозиция «Наши земляки — герои». Генка подвел Кондрашова к последнему стенду, на котором он увидел свою свирепую физиономию, покрытую сеточкой черных точек.
— А я думала, вы погибли, — услышал Пашка за спиной наивный голос Татьяны.
— Ну, что ты мелешь? — возмутился Генка.
— Нет, правда, Геннадий Михайлович, обычно такую фотографию делают, когда героя уже нет…
— Иди на свое место! — огрызнулся Генка и уже для Павла объяснил: — С этой фотографией прямо анекдот… Я к твоей бабке несколько раз ходил — просил, умолял. Не дает — и все! Она считает, это дурная примета. Вот и пришлось из газеты переснимать.
Кондрашов улыбнулся: да, на бабулю это похоже.
А Генка тем временем хлопнул себя по лбу и восторженно воскликнул:
— Слушай, нужно встречу с молодежью организовать! Отличное будет мероприятие!
— Знаешь, Гена, оставь… Ты бы и это мероприятие… — Павел указал на стену, — ликвидировал. Я тоже суеверный… А мне еще служить.
Генка снова надул щеки, обиженно засопел.
— Извини меня, Павел, но ты, кажется, что-то недопонимаешь… Мы должны проводить военно-патриотическую работу? Должны… Мы же тебе солдат готовим! Каждый мальчишка в городе мечтает служить на твоей заставе. Мы договорились с военкоматом — самых подготовленных парней будем по комсомольским путевкам к тебе направлять… Ты считаешь все это ерундой?
— Нет, Гена, я так не считаю, — Кондрашов примирительно дотронулся до его плеча. — Но и ты пойми… Не могу я об этом сейчас рассказывать. Не могу…
Генка внимательно посмотрел на Павла, тряхнул головой.
— Ну, хорошо. Пойдем ко мне, кофейку попьем. — И снова улыбнулся. Генка всегда переключался с одного настроения на другое, как телевизор: допустим, по одному каналу трагедию показывают, а на другом — кинокомедия шпарит; вот Генка и щелкает своим переключателем туда-сюда.
Они болтали целый час… «Пан директор» поведал Кондрашову о всех глебовских новостях, но особое внимание уделил своим культурно-просветительским планам, среди которых основное место занимала идея создания в городе профессионального драматического театра.
— Понимаешь, — говорил он, — сейчас у меня третий год работает студия — пер-во-классная! Она объединила вокруг себя интеллигенцию города. При студии сформировался своеобразный дискуссионный клуб… Нас любят, к нам тянутся! — Генка с гордостью ударил себя в грудь, будто именно в ней была сосредоточена эта вселенская любовь. — Представляешь?.. Люди приезжают из Москвы на машинах, на электричках, снимают номера в гостиницах — только для того, чтобы вечером посмотреть наш спектакль! Всегда столица выкачивала из нас лучшие творческие силы. И вдруг начался обратный процесс! К нам с удовольствием едут по распределению, потому что знают: это тот самый Глебовск, в котором знаменитый «Монолит»…