В это время дог схватил Равича за полу куртки и потащил за собой — видимо, псу надоело стоять на месте.
11
В тот вечер Кондрашов решил познакомить Ирину с бабушкой. Они шли по бульвару, который тянулся точно на запад, туда, где полыхал полукруглый козырек заката: казалось, тонкая алая пленка хочет охватить весь купол неба, она ширится, ползет, но постепенно слабеет, тает, уступая место темно-синим, упругим тучам.
Павел рассказал Ирине о своей встрече с Равичем и под конец добавил:
— Мне кажется, тебе нужно вернуться в студию.
— Нет, — сказала Ира, упрямо тряхнув головой.
— Это твой коллектив. Он зависит от тебя. Есть такие слова: долг, обязанность…
— Нет, — зло повторила девушка. — Мне надоело играть чужие судьбы. Совершать придуманные поступки… Ты в каком качестве будешь меня представлять?
— А ты как хочешь?
— Не знаю… Не знаю… Не торопи меня, Павел. Дай мне привыкнуть к этому новому состоянию. У нас еще есть время.
— Да, конечно.
Внезапно из кустов бесшумно выскочил огромный серый дог. Пес глянул на Кондрашова красными глазками, ткнул носом ему в пах.
— Бой, свои! — строго крикнул Равич.
Дог оскалился, посторонился.
— Надеюсь, не боитесь? — улыбнулся Юрий Григорьевич. — Пограничник должен уметь обращаться с собаками. Кстати, почему догов не используете? У них отличное чутье.
— Избалованная порода, а пограничная служба суровая.
Равич исподлобья посмотрел на Ирину, протяжно вздохнул.
— Здравствуй, милая, — хмуро сказал он. — Давно не виделись… Замуж собралась?
Ира вскинула голову.
— А если да, то что?
— Ничего… Любовь и славу не купишь — это закон жизни. Вот старший лейтенант сдуру под пули угодил — почет ему и уважение. Теперь служба у него пойдет… И должность, и звание, и академия… И лучшая девушка Глебовска — сердце ему отдала… А ведь это случай! Фортуна! Заслуга его в чем? — уцелел, выжил. А мог бы под бугорком лежать — и все бы ему до фонаря было… Любим мы этих… уцелевших… славить.
Что-то вспыхнуло в груди Кондрашова, словно на границе сработала сигнальная система: «Застава, в ружье!» Он сжал кулаки, сделал шаг вперед:
— Слушай, ты, революционер быта!
Лицо Равича болезненно съежилось, задрожало.
— Не надо, Павел… — хрипло сказал он. — Извини… Это так — пена…
Равич кликнул собаку, и они быстро скрылись в сумерках.
— Что ты сейчас чувствуешь? — успокоившись, спросил Кондрашов.
— Мне его жалко, — печально ответила Ира.
Подходя к дому, Павел еще издали увидел бабушку. Она стояла на крыльце, в своем светлом, праздничном платье. Заметив их, колобком скатилась по ступенькам.
— Паша, телеграмма тебе пришла. Молния! — голос бабули трепетал от дурных предчувствий.
Он, как чеку гранаты, дернул пальцем бумажную ленточку, с хрустом развернул заляпанный клеем листок.
«ВАШ ОТПУСК ПРЕРЫВАЕТСЯ ПРИКАЗЫВАЮ ВЕРНУТЬСЯ ЧАСТЬ КОМАНДИР».
— Где сегодняшняя газета?
Бабуля побежала, принесла «Известия».
Большими черными буквами: ЗАЯВЛЕНИЕ МИД СССР, «17 июля группа вооруженных военнослужащих нарушила государственную границу… вторгшись в пределы советской территории на глубину… в результате перестрелки с пограничным нарядом… ответственность целиком ложится…»
Заныло у Пашки сердце, будто тонкой проволокой перетянули его крест-накрест. Впервые с ним это было. Но не испугался Кондрашов. Вздохнул поглубже, развел плечи — отпустило…
Вот и все. Вот и все проблемы.
Он был уже там. Где его солдаты, его товарищи…
Они стояли на перроне.
Она смотрела на его лицо. Ей хотелось заплакать, навзрыд, по-бабьи. Но она сдерживала себя. Она умела владеть собой…
— У меня скоро отпуск. Я приеду к тебе.
— Там пограничная зона. Нужен вызов.
— Вызови меня, пожалуйста. Очень тебя прошу…
Из открытого окна электрички старший лейтенант Кондрашов глянул назад и увидел, как стремительно удаляется этот маленький зеленый городок, этот небольшой клочок огромной земли, на котором он провел детство, ощутил себя человеком и вот теперь… познал любовь. И он подумал, что сделает все, чтобы никакая темная сила не омрачила покой и счастье этого городка, этой земли… Родной земли…
Далекие всполохи
1
С океанской стороны шла высокая, пенистая волна, и, спасаясь от ее могучей силы, липло почти к самому берегу рыболовецкое суденышко.
Оно изрядно надоело пограничникам островной заставы. Капитан Новиков в который раз поднялся на наблюдательную вышку.
— Признаков нарушения государственной границы не обнаружено, — с подчеркнутой лихостью доложил ему ефрейтор Мухин и, понимая интерес командира, уже доверительно добавил: — «Рыбачок» этот… все тут… бултыхается.
— Да-а-а… — медленно протянул начальник заставы так, что сразу и не поймешь: соглашается он или задает вопрос.
Новиков прильнул к окулярам оптического прибора. Резиновая бленда была теплой — видимо, Мухин только что оторвался от нее. Шхуна, окруженная перламутровым сиянием, проявилась в кружочке объектива четко, словно на переводной картинке. Судно стояло на якоре, волны бросали его, как поплавок, на палубе никого не было.
— Что? Так и не выходят? — краешком рта спросил капитан.
— Изредка вылезают, — отозвался ефрейтор. — Посмотрят, понюхают… — Он немного помолчал, потом игриво добавил: — Турнуть бы их отсюда!
Мухин был веселым парнем, на заставе его любили — и солдаты, и офицеры, поэтому иногда ефрейтор позволял себе говорить с командиром в таком фамильярном тоне.
Но сейчас Новиков строго глянул на него и сухо произнес:
— Вы же знаете, иностранным судам разрешается в непогоду укрываться у наших островов.
— Знать-то знаю, а на нервы действует, — выдержав взгляд командира, в том же духе заявил ефрейтор.
На этот раз капитан усмехнулся.
— Продолжайте наблюдение. — Он кивнул и пошел к люку.
Ветер свистел, ударяясь о прутья вышки, тонкими, острыми струйками прорывался в рукава и за воротник куртки. Вступив на землю, Новиков еще раз глянул в даль океана и по узкой тропинке, петляющей между острыми гранитными глыбами, неторопливо пошел к заставе. По дороге он все время думал об этой шхуне. Действительно, в ее поведении было что-то необычное, настораживающее. Хотя с другой стороны, если посмотреть объективно: что тут особенного? Налетел шторм, прижал судно к берегу. Куда же ему деваться?
С трудом открыв дверь, Новиков нырнул в парное тепло. Тугая пружина, скрипнув, почти герметично закрыла помещение. Это «чудо техники» как-то привез с материка старшина.
Новиков прошел в канцелярию. Здесь за своим персональным столом, покрытым листом голубоватого плексигласа, сидел прапорщик Воропаев. Перед ним лежали толстые «амбарные книги», обернутые в яркие журнальные обложки. В них рачительный старшина вел учет хозяйству заставы. Каждый такой «гроссбух» отражал соответствующее направление: продовольственно-фуражное, вещевое, банно-прачечное, горюче-смазочное и т. д.
Воропаев, прикусив кончик языка, аккуратно переносил сведения из «оперативной бумажки» — так он называл замусоленный листок, на котором были сделаны одному ему понятные записи, — в «кондуит». Увидев Новикова, прапорщик отложил ручку, с хрустом потянулся и лукаво спросил:
— Что-то часто, Михал Петрович, до ветру бегаешь?
— Шхуна… — коротко ответил Новиков и подошел к висевшей на стене карте острова. — Какого черта она здесь на якорь стала? Шла бы в бухту, там спокойнее…
— Далась она тебе, — лениво отозвался Воропаев. — Ну, стала и стала… Их дело. Вот придавит ее валом к скале — сразу поумнеют. Небось забились в кубрики и дуют свою «сакэ»…
Воропаев сощурился, как кот на завалинке, снова потянулся и мечтательно сказал:
— А Васильчиков сейчас на берегу Черного моря живот греет. Везет человеку!
Новиков глянул через плечо на прапорщика, улыбнулся:
— Не кощунствуй, Сергей Иванович! Тебе же, как ветерану островной службы, предлагали эту путевку. А ты отказался, сказал: «Нехай замполит едет. Ему невесту на материке выбирать нужно». Теперь что? Жалеешь?
— Ясно дело. Жалею!.. — Воропаев, довольный сам собой, дробно захохотал.
А Новиков снова уставился на карту и задумчиво произнес:
— Может, у них двигун сломался?
Прапорщик шумно отодвинул свое опять-таки персональное кресло, подошел к начальнику заставы.
— Михал Петрович, — уже нормальным тоном сказал он. — Чего ты нервничаешь? На нашем острове окромя заставы и маяка никаких «стратегических» объектов нет. Шпионить здесь нечего. До материка отсюда никакой пловец не дойдет — утопнет. Логично?
— Так-то оно так. Но душа не спокойна. Понимаешь?
— Понимаю… — Воропаев сделал круглые глаза. — Сходи в баньку, попарься — все как рукой снимет.
Новиков почти осуждающе покачал головой.
— Тебе бы, Сергей Иванович, попом быть, а не старшиной.
— Нет, — брезгливо поджав губы, ответил Воропаев. — На той службе поститься нужно. А потом — уж больно у них хворма одежды несуразная…
Новиков зашел домой, чтобы взять белье и полотенце. Жена и дочка, чистенькие, румяные, в одинаковых пестрых косыночках, сидели за столом и пили чай с вареньем из жимолости. (По сложившейся на всей границе традиции первыми в банный день моются женщины и дети.)
— С легким паром, лапушки, — ласково сказал Новиков.
Одна «лапушка» улыбнулась, а вторая, облизав ложку, залепетала:
— Папа, там дед Макалыч с маяка плишел. Сказал, чтобы ты толопился. А то ему одному скусно купаться.
Новиков рассмеялся, взял заранее приготовленный сверток, сказал жене:
— Нина, ты накрой. Мы с Макарычем после баньки здесь пообедаем.
Жена понимающе кивнула и снова улыбнулась.
Когда Новиков вошел в предбанник, дед Макарыч химичил над тазиком, замешивая особое сусло для пара. Было в нем несколько компонентов: и квас, и какие-то травы, и даже меди