И снова начался спуск, томительный до одури. Руки и ноги налились тяжестью. Кроме того, таинственный рокот становился все громче. Эта жуткая неизвестность сковывала движения. Но воля людей подавляла естественный страх.
Когда Новиков в очередной раз опустил ступню и почувствовал под ней твердую почву, то сначала даже удивился, но потом понял: это дно колодца.
Начальник заставы дождался, когда спустится вся его команда, глянул на Макарыча. Дед выглядел молодцом — ведь каждый день поднимался на маяк.
От подножия лестницы отходила вбок маленькая штольня. Когда пограничники прошли ее, то очутились в каком-то огромном темном зале. Новиков водил лучом фонаря в разные стороны, но нигде не было видно никаких признаков свода. Только завеса плотного мрака клубилась там, где иссякал свет. Веяло влажной прохладой, чувствовалась близость воды.
Рокот звучал совсем рядом. Пограничники по гладкой каменной поверхности пошли на этот звук. Вскоре впереди действительно блеснула вода. Они вышли на небольшую площадку, выбитую в скале. Это было некое подобие пирса.
Новиков приказал направить лучи всех фонарей в одну сторону. И в этом усиленном потоке света он разглядел круглое озерцо, колыхающееся возле стены, из-под которой бурлила волна, вырывались пузырьки воздуха, сопровождавшиеся характерным ревом.
— Лихо, — сказал Макарыч. — Там подводный грот. Во время отлива он открывается, и в пещеру со стороны скалы может войти небольшое судно. Теперь понятно, откуда тот торпедный катер выскочил.
Время тянулось мучительно долго. Они сидели в кромешной темноте. Пульсирующий рык волны усыплял, а когда становилось тихо, то отчетливо, до звона в ушах, слышалось, как откуда-то сверху капает вода.
«Хуже нет, чем ждать и догонять», — почему-то вспомнил Новиков народную поговорку и неожиданно поразился: если вдуматься, то эта формула — «ждать и догонять» — отражает основную суть деятельности пограничника.
«Будем ждать, — усмехнулся Новиков. — Будем терпеливо ждать. А догонять не придется. Возьмем его тепленького или… мокренького. Пусть только пожалует. Пусть…»
Начальник заставы по телефону приказал Воропаеву передать шифровку в штаб морской бригады. И теперь пограничный сторожевой корабль, несмотря на шторм, шел в указанный квадрат, чтобы перехватить шхуну, не дать ей уйти в нейтральные воды, если с нее высадится нарушитель.
Деда Макарыча Новиков отправил наверх: как обычно, в назначенный час он должен был зажечь маяк.
Рядом, почти под самым ухом, захрустел сухарем Самохин. И хотя Новиков понимал, что этот звук не может выдать их «секрет», все равно не выдержал — дернул за рукав сержанта, и тот притих.
Начальник заставы не знал: какую тактику выберет нарушитель? Он может пойти на шлюпке, а может — под водой, и тогда ему незачем ждать отлива. Эта неопределенность больше всего раздражала Новикова…
Там, на остров и океан, неумолимо наползала ночь. Отлив делал свое дело: синий полумесяц арки грота стал светиться во мраке пещеры. Он становился все больше и больше. И наконец в центре его показалась округлая тень. Она тут же исчезла, но через мгновение на краю озерца вспыхнул тонкий клинок света. Новиков услышал, как шумно засопели рядом Самохин и Голованов. Они ждали его команду…
Луч света поплыл к пирсу. Раздался всплеск — из воды вылез человек. Он положил фонарик на камни, завозился, отстегивая акваланг.
И тут Новиков понял: нельзя… нельзя задерживать. Ведь нарушитель зачем-то шел, что-то ему здесь, на острове, надо. А если они сейчас его возьмут, то, может быть, никогда не узнают истинную цель лазутчика. Он будет выдавать себя за кого угодно: искателя приключений, любителя-спелеолога, туриста…
Нарушитель снял акваланг, снова взял в руки фонарик. Ослепительное пятно света сделало полукруг. Лазутчик в нерешительности постоял несколько минут, потом, неуклюже переваливаясь, пошел прямо на пограничников.
Новиков уловил легкое прикосновение. Пальцы Самохина мелко тряслись. Сержант не понимал, почему начальник заставы не дает команды. Новиков осторожно погладил Самохина по руке. Пальцы сержанта дрогнули… и успокоились. Он понял…
Нарушитель медленно прошел мимо пограничников и скрылся в темноте.
— Товарищ капитан… Товарищ капитан… — еле слышно прошептал Самохин, когда шаги лазутчика затихли в толще скалы. — Что же вы?
— Так надо. Задержим, когда он будет возвращаться, — ответил Новиков, а сам с волнением подумал: «А если не будет?»
Капитан приказал Голованову связаться с заставой. Воропаев сообщил, что шхуна стоит на месте. Это немного успокоило Новикова.
— Будем ждать, — сказал начальник заставы. — Догонять не будем. Сам явится.
Новиков глянул на светящийся циферблат. Прошло два с половиной часа. Он разрешил Самохину и Голованову немного поспать. И теперь слышал рядом с собой их ровное дыхание.
Сам начальник заставы боялся даже задремать. Правда, иногда ему казалось, что он тоже впал в забытье. Густая темнота, окружавшая его, как-то влияла на психику: иногда он ловил себя на том, что не понимает — открыты у него глаза или закрыты. Новиков судорожно дергал рукав маскхалата и успокаивался только тогда, когда перед ним возникала маленькая окружность ярких точек, по которой игриво прыгала зеленая ниточка секундной стрелки.
Новиков решил, что пора будить ребят. Он стал тормошить их за плечи. Самохин проснулся легко, а Голованов неожиданно громко воскликнул:
— А! Что? Где я?..
И тут же Новиков рывком закрыл ладонью ему рот, потому что увидел вдалеке мерцающее сияние — лазутчик возвращался.
— Тихо, Володя, тихо, — прошептал он связисту в самое ухо. — Мы в пещере. Помнишь? Нарушитель назад идет…
Начальник заставы почувствовал, как напрягшееся тело солдата обмякло в его руках.
Полоска света тем временем приближалась. Уже были слышны шаги нарушителя — медленные, тяжелые. Когда он поравнялся с камнем, за которым укрывались пограничники, Новиков вскочил и нажал кнопку фонаря.
— Стой! Руки вверх!
В потоке разящего луча стояла сгорбленная фигурка человека. От неожиданности и страха нарушитель съежился. На его спине, как рюкзак, висел плоский прямоугольный контейнер.
3
Лазутчика скрытно доставили на заставу. В канцелярии при нормальном освещении Новиков наконец рассмотрел его. Это был пожилой — лет шестидесяти — японец, с изможденным, нервным лицом. Он сидел на стуле — измотанный, опустошенный — и равнодушно глядел прямо перед собой, влажные седые волосы падали на высокий лоб.
— С какой целью вы высадились на советский остров? — спросил Новиков.
Японец вскинул брови, залепетал по-своему.
Новиков и Воропаев переглянулись.
— Не, — сказал прапорщик, — мы с ним все равно не разберемся. Пусть из штаба отряда прилетают отцы-командиры с переводчиком. Мы свою задачу выполнили…
— Что это? — указал Новиков на металлический чемоданчик с наборным устройством вместо ключа. Было видно, что он закрывался герметично, вода в него не попадала.
Японец опять пролепетал какую-то фразу.
— Ладно, — обреченно махнул рукой начальник заставы и, обращаясь к Воропаеву, приказал: — Отведите его в комнату для приезжих. Охранять!.. Этот сундук — в погреб. Еще неизвестно, что в нем… Доложите на материк. Правда, при такой погоде они скоро не прилетят.
Новиков встал, его качнуло. Начальник заставы понял, что до дома не дойдет. Он вышел в коридор и, придерживаясь за стену, пошел в спальное помещение. Солдаты сочувственно глядели на командира, расступались. Новиков заметил свободную койку и плашмя упал на нее. Провалившись в сон, он не почувствовал, как с него осторожно стянули сапоги и укрыли двумя одеялами.
Алёхина привели в комнату, в которой стояла широкая деревянная кровать. Солдат снял с нее белое покрывало и жестом показал, что он может на нее лечь.
— Отдыхай, дед, — улыбнувшись, сказал солдат. — Тоже вон — желтый, как лимон. Зачем таких старых посылают? Что у вас, молодых шпионов нет?
Алёхин поймал себя на том, что с удовольствием слушает русскую речь. И еще он подумал, что этот балагуристый парнишка мог бы быть его внуком.
Солдат пристально глянул на Алёхина, осуждающе покачал головой и вышел. В замочной скважине два раза повернулся ключ.
Алёхин подошел к окну. Выл ветер. Над океаном клубились черные, лохматые тучи. Другой пограничник с автоматом на плече, подняв капюшон теплой куртки, мерно ходил вдоль стены.
Там, в галереях, когда Алёхин собирался в обратный путь, ему очень хотелось спать. Но он тогда, чтобы поддержать свои силы, наглотался возбуждающих таблеток, и теперь внутри все тряслось, дергалось и казалось, даже волосы шевелятся.
Алёхин подошел к зеркалу, висящему над раковиной умывальника. Из коричневой рамки на него глянула чужая косоглазая физиономия.
«Ничего нет своего, — горько подумал Алёхин. — Ни родины, ни семьи… Теперь вот и лицо отняли».
Он вспомнил ехидную рожу Коки Асидо, когда тот увидел его в белой куртке официанта в маленьком гонконгском ресторанчике.
…Алёхин нес блюдо с омаром, а Коки стоял в проеме дверей и, наблюдая за ним, злорадно улыбался, скаля свои желтые, прокуренные зубы.
Алёхин сразу узнал его, хотя они не виделись тридцать с лишним лет.
— Видишь, Арёса-сан, я нашел тебя. Ты снова понадобился великой Нипон.
— Провалитесь вы со своей Нипон, — огрызнулся Алёхин.
— Плохо отвечаешь. — Улыбка исчезла. Губы вытянулись в узенький розовый жгутик. — Ты забыл «Буси-до» — нравственный кодекс самурая.
— Это ваши законы. Меня они не касаются.
— Да? А когда-то ты считал за честь носить звание самурая. — Коки нетерпеливо топнул ножкой и, тоном не терпящим возражения, сказал: — Где твой хозяин? Рассчитывайся. Через час отлетит на Хоккайдо наш самолет.
— Я не хочу никуда улетать.
Коки ощерился, сложил на животе свои маленькие пухлые ручки.
— Эх, Арёса-сан, Арёса-сан, — чувственно проворковал он. — А ведь когда-то мы были друзьями. И вместе распевали наш гимн: «Как вишня — царица среди цветов, так самурай — повелитель среди людей».