Алёхин понял: они заставят его сделать то, что задумали.
— Оставьте меня в покое, — жалобно взмолился он. — Я старик. Мне недолго осталось жить.
Коки фамильярно похлопал его по плечу.
— Не прикидывайся, Арёса-сан. Мы справлялись у твоего врача. Ты еще крепкий мужик. Лет двадцать протянешь. Если, конечно, внезапно не умрешь. И никто!.. Слышишь — никто в этом вонючем городе не поинтересуется, почему ты покинул подлунный мир.
…Самолет приземлился в Немуро. Оттуда на мыс Носапу они ехали в колонне черных, похожих на броневики фургонов. Через установленные на них усилители коротко стриженные молодчики в полувоенной форме до хрипоты призывали прохожих вступать в борьбу за «новый порядок».
— Сегодня мы отмечаем «день северных территорий», — пояснил Коки. — Хочу, чтобы ты посмотрел, какие силы нас поддерживают, и понял, что игра стоит свеч.
Берег пролива украшали черные стяги и яркие оранжевые полотнища, на которых были изображены череп и кости. Машины подъехали к высокой коричневой арке. На ее сгибе зиял рваный излом, словно чья-то гигантская рука грубо разорвала бетонную подкову.
— Это символ, — благоговейно сказал Коки. — Так «северные территории» оторваны от родной Нипон.
Здесь, у арки, состоялся митинг.
И снова были яростные крики:
— Отменить послевоенную конституцию!
— Укреплять мощь армии и флота!
— Разогнать левые партии и профсоюзы!
— Расторгнуть дипломатические отношения с Советским Союзом!
— Сахалин и Курильские острова — японские территории!
И каждый раз, как когда-то в далекие времена, сотни раскаленных злобой глоток в один голос орали:
— Хай! Хай! Хай!
После митинга был шумный, хмельной банкет в баре, из окон которого виднелся в тумане ближайший к Хоккайдо русский островок.
— Вспоминаешь Тисима-Реттоо?[7] — многозначительно спросил Коки, кивнув головой в сторону пролива.
— Нет, — ответил Алёхин. — Забыл, как страшный сон.
— А зря, — тихо сказал Коки. — Тебе придется туда вернуться…
Новиков с трудом осознал: кто-то трясет его за плечо.
— Товарищ капитан, товарищ капитан!.. — голос доносился глухо, издалека, будто из-за стены.
Начальник заставы открыл тяжелые веки. Перед ним, смущаясь, переминаясь с ноги на ногу, стоял ефрейтор Мухин.
— Товарищ капитан, нарушитель к вам просится. Хочу, говорит, с офицером объясниться.
— Как? — не понял Новиков. — По-русски?
— Так точно… Сначала в дверь постучался. Я открыл… А он говорит: «Парень, позови офицера. Я ему все расскажу».
Новиков встал, пошел в умывальник, плеснул в лицо несколько горстей холодной воды.
«Значит, заговорил, — думал он, вытираясь шершавым вафельным полотенцем, — вот оно как получается».
В канцелярии сидел встревоженный Воропаев.
— Елки-палки, видать, серьезную птицу взяли, — виновато глядя начальнику в глаза сказал он. — А я, по-честному, думал — так, реваншист. Решил забраться на сопку — и флаг свой установить. Были такие случаи…
— Мухин, ведите его сюда, — приказал Новиков и, пока ефрейтор топал по коридору, обращаясь к Воропаеву, спросил: — Ты связался со штабом отряда?
— Да. Сказали, как только будет погода — сразу прилетит вертолет.
Мухин ввел нарушителя. Японец внимательно посмотрел на Новикова, видимо, понял, что его только что разбудили.
— Извините, я заставил вас потревожить, господин капитан, — вкрадчиво произнес он.
— Ничего… Служба… — Начальник заставы указал на стул. — Садитесь.
Японец сел, тяжело вздохнул.
Новиков достал из сейфа типовой бланк протокола задержания.
— Ваша фамилия? — спросил начальник заставы.
— Алёхин Алексей Петрович.
— Вы русский?
— Да… — Нарушитель перехватил пронзительный взгляд офицера и тихо добавил: — Если вас удивляет мое лицо, то это — пластическая операция.
— Для чего?
— На случай, если до подхода к острову мы будем остановлены сторожевым кораблем и на борт высадится осмотровая группа. Я был внесен в судовую роль под японским именем.
— С какой целью вы проникли на советский остров?
— Я должен был взять карты, которые остались в вашем бункере еще с 1945 года. Они там — в «боксе». Принесите, я открою…
Новиков кивнул Мухину. Ефрейтор понял и тут же скрылся за дверью.
— Кроме вас кто-нибудь еще должен высадиться?
— Нет. Я один знал, где находятся эти документы. Я был на острове во время войны…
Мухин внес в канцелярию контейнер, положил его на стул. Нарушитель подошел к нему, поколдовал над цифрами — металлический чемоданчик, звякнув, открылся.
В нем действительно лежала стопка пожелтевших от времени карт. Развернув одну из них, Новиков сразу понял, что это участок нашего восточного побережья. На карте были нанесены какие-то символы.
— Что означают эти знаки? — спросил начальник заставы.
Алёхин сморщился, с шумом втянул в себя воздух.
— Это длинная история, — печально сказал он.
— Вот и рассказывайте по порядку. Нам спешить некуда.
— Хорошо… — Нарушитель шмыгнул носом и начал говорить тусклым, скучным голосом: — Я родился в 1923 году. В Харбине. В семье русского офицера, дворянина. Мой отец ненавидел Советскую власть. После революции он сразу установил контакт с японской разведкой. По ее заданию он с группой единомышленников в апреле 1918 года совершил нападение на японскую контору «Исидо» во Владивостоке. Вы, наверно, знаете, что адмирал Като использовал этот инцидент для высадки десанта. Потом отец командовал карательным отрядом. Был ранен под Волочаевкой, бежал за границу… Здесь его прибрал к рукам генерал Доихара, который возглавлял центр японской разведки в Маньчжурии. Со временем и я попал в его школу. Правда, не оправдал надежды отца — был слишком чувствителен, видимо, в мать… В 1943 году меня направили в отряд 731…
— Это который бактериев разводил?! — не удержавшись, воскликнул Воропаев.
— Да… — подтвердил нарушитель. — Только я сначала сам не знал этого. Когда впервые увидел заключенных, на которых проводили эксперименты, меня тошнило двое суток. Командир отряда генерал-лейтенант медицинской службы Сиро Исии называл их «бревнами»…
— Вы тоже принимали участие в преступных опытах?
— Нет, нет! Что вы? — пронзительно выкрикнул Алёхин. — Мы занимались только сбором информации, предназначенной для ведения бактериологической войны. Выяснялись тактические объекты заражения бактериями: источники питьевой воды, реки, колодцы. Изучалась система ветров, течений… В начале 1944 года мне и еще одному молодому офицеру Коки Асидо было поручено создать филиал нашего отдела на Курилах. Мы исследовали дальневосточное побережье противника. Результаты работы — на этих картах… Ваши войска так стремительно атаковали остров, что мы, спасаясь, бросили все бумаги. Кто знал, что они кому-то понадобятся?..
— Кому же они теперь нужны? — строго спросил Новиков.
— Точно не знаю. Но мне кажется, это интересует американскую разведку… Сразу после капитуляции Японии я встретил в Токио Коки Асидо. Он сообщил, что генерал Исии находится в руках американцев, они обращаются с ним весьма почтительно. «Не пропадай, — сказал мне тогда Асидо, — мы еще будем на коне». Но я не хотел больше иметь с ними ничего общего.
— И все же пришлось?..
— Да!.. — Алёхин впился пальцами в переносицу. — Поймите!.. Они заставили меня! Коки Асидо сейчас руководит какой-то неофашистской организацией. Это страшные люди! Они готовы на все! Я спасал свою жизнь…
— В этой ситуации вы могли явиться с повинной. А вы сделали все… — Новиков рубанул ладонью воздух. — Все, чтобы доставить иностранной разведке сведения, наносящие ущерб безопасности нашего государства! Осознаете это?
Алёхин затравленно посмотрел на капитана, тоненькая голубая жилка на его виске набухла, затрепетала.
— Прошу учесть, что я во всем добровольно сознался.
— Я не представляю органы правосудия. Но когда на остров прибудет следователь, я сообщу ему об этом.
Начальник заставы по узкой, отполированной дождями и солдатскими сапогами тропинке шел к наблюдательной вышке. Сизые облака тяжелым сплошным пластом легли на небо. Где-то там, за горизонтом, бесшумно полыхали молнии.
Новиков шел и думал о нарушителе — об этом странном человеке, с которым его столкнула судьба.
Под конец Алёхин не выдержал. Сухое рыдание забулькало в горле.
— Будь проклят этот мир! — истерично крикнул он. — Разве я виноват, что русский по крови и обличию родился среди отщепенцев, с детства внушавших мне свой образ мышления?.. Младенец, попавший в волчью стаю, никогда не станет человеком. Но разве он виноват?
Размазывая по колючим щекам потоки слез, Алёхин еще что-то бормотал, всхлипывал. Но потом внезапно утих, словно у него кончился завод, голова безвольно упала на грудь.
Это был какой-то короткий обморок, после которого Алёхин встрепенулся и уже нормальным, но ужасно уставшим голосом произнес:
— Простите, господин капитан, я смертельно хочу спать.
…Начальник заставы поднялся на смотровую площадку.
— Признаков нарушения государственной границы не обнаружено! — доложил молодой пограничник.
Шхуна, прикованная к якорю, по-прежнему качалась у скалы. Там еще не знали, что их акция провалилась. Алёхин сказал, что согласно плану она будет ждать его двое суток. Если кончится шторм, синдо[8] должен имитировать поломку двигателя…
Новиков облокотился о перила. Неожиданно он вспомнил, как когда-то давно, еще в училище, их курс встречался с ветераном-пограничником.
Тогда кто-то спросил:
— Какое качество для пограничника самое главное?
Ветеран усмехнулся и сказал:
— Ну, как обычно отвечают на этот вопрос? Сила воли, мужество… Правильно? Только я хотел бы выделить вот что — добросовестность.
Курсанты зашумели, недоуменно переглядывались.
— Не понятно? — ветеран снова усмехнулся. — Сейчас поясню… Представьте, приходит на службу молодой офицер. Подавай ему сразу схватки с «матерым шпионом»! День идет, другой — ничего такого не происходит. И человек может сникнуть, расслабиться… Тут-то это самое — «долгожданное» — и нагрянет… Умение постоянно находиться в боевой готовности, годами поддерживать в себе чувство бдительности ради одной неожиданной секунды схватки — вот что главное для пограничника. — Ветеран немного помолчал и потом тихо добавил: — А для того чтобы быть добросовестным в этом смысле, нужны и сила воли и мужество…