Да и то сказать — шел второй месяц нашей офицерской службы, и на границу мы выходили еще по-пижонски — в хромовых сапогах.
Лешка первый прервал молчание, как-то облегченно вздохнул и спросил:
— Слушай, сколько у нас застав?
— В отряде?..
— Нет. Вообще, в Советском Союзе.
Я хихикнул:
— Это, товарищ лейтенант, военная тайна.
Лешка повернул голову, удивленно глянул на меня, и я уже ждал от него ответную хохму, потому что был он, Лешка Шестоперов, первым весельчаком и балагуром в нашем дивизионе, звездой художественной самодеятельности, популярнейшей личностью… И, честно говоря, был я нескончаемо счастлив, когда узнал, что распределили нас в один округ, а потом — в один отряд, а потом, как оказалось, на соседние заставы.
Итак, я бросил Лешке вызов и теперь ждал, что он «примет его на грудь», обработает и даст мне ответный пас.
Но Лешка только сощурился, снова мечтательно вздохнул и, глядя в беспредельное небо, задумчиво изрек:
— Сколько застав… И стоят они вдоль границы. Плечо к плечу… плечо к плечу… Как богатыри в одном строю…
Затем Лешка улыбнулся, хлопнул меня по колену и сказал:
— Доставай карту, стратег.
Мы раскрыли планшеты, склонились над листочками, на которых преобладали коричневые тона.
— Понимаешь, — глубокомысленно заметил Лешка, — в технике стык самое слабое место. Недаром сварные швы рентгеном просвечивают…
Он постучал пальцем по камню, как бы проверяя его на прочность. И вдруг встрепенулся, возбужденно воскликнул:
— Помнишь, мы фильм какой-то смотрели о летчике, который испытывал новый самолет?.. Перед полетом он сидел в кабине, представлял, что может случиться в воздухе, и заранее планировал свои действия…
И мы начали работать: мы ставили себя на место лазутчиков, мы придумывали десятки сложнейших ситуаций, и тут же на каждый вариант находили единственно правильное, согласованное решение.
Несколько часов проходила наша «игра». Солнце село за гору. Мы встали, пожали друг другу руки и, довольные, пошли в разные стороны.
Больше я Лешку живым не видел…
Так уж устроена пограничная служба: никогда не знаешь, когда призовет она тебя, когда потребует отдать все, на что способен. Можно прослужить двадцать пять лет, честно выполняя свой долг, и ни разу не ощутить горячее дыхание погони, нервный озноб схватки, не услышать такой привычный и в то же время невероятный звук выстрела, зная, что стреляют в тебя…
А вот Лешке выпала иная доля, и весь его офицерский стаж составили два месяца и девять дней.
…Нарушитель действительно прорывался на стыке. В горах в ту ночь бушевала гроза. Сиреневые всполохи освещали скалистый гребень, а дождь лил сплошной стеной, словно кто-то там, в небе, зачерпнул ковшом из недалекого моря и теперь весь этот ковш выплеснул на наш участок.
Лешка на строевой машине вез наряд на рубеж прикрытия. А я гнал лазутчика вверх, по ущелью. Между нами все время была стойкая радиосвязь. И только раз, на несколько минут, она прервалась. Но тогда я еще не знал, что именно в эти минуты все произошло…
Потоки воды размыли дорогу. На крутом повороте машину занесло, и задние колеса повисли над пропастью. Машина медленно накренилась, ее неотвратимо тянуло вниз… Молоденький шофер растерялся, отбросил дверцу… Лешка крикнул, вытолкнул его, схватился за руль. Передние колеса имели свой привод, и это позволило ему еще немного удержать машину на краю. Двигатель истошно выл, протекторы изо всех сил цеплялись за уступ, а в это время солдаты, разрезав штыками брезентовый тент, выпрыгивали из кузова.
О чем думал Лешка в те мгновения, на стыке жизни и смерти? О чем думали его солдаты, стоя у черного провала, в который, кувыркаясь, полетела машина?
Шофера била истерика, он что-то бормотал. Сержант, рослый, сильный парень, подошел к нему, тряхнул за плечи.
Водитель всхлипнул и тихо прохрипел:
— Командир крикнул — на рубеж! На рубеж!.. он крикнул…
И они побежали вверх, хватая губами редкий высокогорный воздух. Сержант включил радиостанцию…
Они бежали, и на их лицах, мокрых от пота и дождя, не было видно слез.
Они вышли на рубеж, они взяли лазутчика именно там. А мы отрезали ему путь от границы, мы захлопнули капкан, загнали его в ловушку…
И когда я, задыхаясь, в изодранном маскхалате, выскочил на гребень и увидел у сапог сидящего на валуне сержанта — человека со связанными руками, то в груди у меня вспыхнуло радостное чувство. Я понял, что мы с Лешкой выдержали первый экзамен.
Сержант не встал, не доложил мне обстановку. Он скользнул по моему лицу равнодушным, тусклым взглядом и продолжал курить сигарету, бережно прикрывая ее ладонью от дождя.
Сначала я немного рассердился, но потом подумал, что он, наверно, чертовски устал, и поэтому, отдышавшись, спросил:
— Где лейтенант Шестоперов?
Сержант вскочил, посмотрел на поверженного нарушителя и вдруг с каким-то остервенением закричал:
— Из-за него… Из-за этой падали!
Лязгнул затвор автомата, я едва успел схватить его за ствол. Мы чуть не стукнулись лбами. Я увидел совсем близко глаза сержанта. И по тому, какая была в них тоска, понял: произошло что-то страшное.
…Мать попросила, чтобы Лешку привезли домой — в Москву, тут его и похоронили — на Кунцевском кладбище.
Каждый раз, когда по делам службы мне приходится бывать в Главном управлении, я обязательно выкраиваю час-другой и прихожу сюда.
А вот и Лешкино скромное надгробие. Рядом с ним ребята из училища поставили пограничный столб. На фотографий Лешка улыбается. Не нашли такую фотографию, чтобы был он на ней с постной физиономией. Даже в личном деле не нашли. Даже в него — в казенное личное дело — умудрился вложить он свою улыбку…
Я подхожу к серой плите, кладу на нее руку. И мне чудится, что от нее исходит тепло.
Тепло того камня, привалившись к которому мы сидели тогда — на стыке. И кажется, стоит прикрыть глаза — снова наплывет ощущение юности, счастья, покоя…
А может, этот камень впитал в себя теплоту Лешкиного сердца, Лешкиной души?.. Ведь не может все это исчезнуть бесследно? Ведь не зря же меня каждый раз так неумолимо тянет сюда?..
И еще я знаю, что служат на границе пятнадцать офицеров — те самые бывшие солдаты, которые ехали с Лешкой на рубеж, которые выпрыгнули из машины, а потом, спотыкаясь и падая, карабкались на гребень, выполняя последнюю волю своего командира, последний его приказ…
Я стою у Лешкиной могилы и думаю о мужской солидарности, о дружбе, и вспоминаю его слова: «Сколько застав… Плечо к плечу… Как богатыри…»
Счастье
На заставе царит тот святой час, который в уставе обозначен как время «для личных потребностей». Солдаты разбрелись по закуткам: кто пишет письмо домой, кто тихо бренчит на гитаре, кто гоняет с приятелем в шашки.
Мы, молодые офицеры, собрались в канцелярии и слушаем, как «травит» лейтенант Сашка Нестеров. Он только что вернулся из отпуска, переполнен впечатлениями, ему не терпится поскорее выплеснуть их.
Сашка — коренной сибиряк. У него желтые, прямые волосы, спадающие на лоб непослушной челкой, широкие скулы, крупные, словно фарфоровые, зубы, веселые голубые глаза.
Отпуск Сашка провел в Москве. Он заканчивал пограничное училище в Алма-Ате и в столице никогда не был, давно собирался совершить «дозор по тылу», и вот — сбылась мечта.
— Добрался я до метро! — Сашка делает ладонями такой жест, будто в руки к нему упал большой арбуз. — А там… этот самый… знаменитый час пик. Народищу — уйма!.. Подъезжает поезд, открываются двери — все спрессованы, как шпроты в банке, ногу поставить негде… Я тыркнулся — туда, сюда. Ну, никак!.. Тут какая-то бабуля сердобольная и говорит: «Вот, даже военный войти не может».
Ах ты, думаю, как же так? Народ не верит в боеспособность своих вооруженных сил!.. Как с разбегу поднадавил — так за мной еще человек пять вошло!..
Сашка задорно смеется. Мы тоже улыбаемся, представив себе эту сценку. А Нестеров мгновенно переключается на другой эпизод:
— Был в Третьяковской галерее. Картина там есть замечательная… художника Федотова… «Сватовство майора» называется… Стоит этакий красавец… — Сашка делает ударение на последнем слоге. — Усы распушил, доволен сам собой. А она, невеста, от него мордочку воротит. Не хочет, стало быть, замуж за майора. Представляете, братцы, — майор! Это по-нашему, почитай, комендант участка. А она капризничает!
— А сам-то ты не обзавелся там невестой? — без всякой задней мысли спрашиваю я.
— Было дело… — многозначительно заявляет Сашка. — И опять-таки в метро я ее встретил… Хорошая штука — это метро. Сядешь на лавочке где-нибудь на узловой станции, и за день мимо тебя все девушки города пройдут. Как-то и я занял позицию — приморился. Вижу, подруга сквозь толпу пробивается. Люди ей навстречу сплошным потоком идут, а она все равно не сворачивает — локтями работает. Эге, думаю, вот такая жена пограничнику и нужна. Подкатился к ней сбоку, честь по чести представляюсь: «Лейтенант Нестеров. Прибыл к вам на усиление. Гуртом нам сподручнее будет движение нарушать». Она зыркнула на меня и спрашивает; «Тебе чего, служивый?» — «Предлагаю руку и сердце!» — «А ты из каких будешь? Лесник, что ли? Фуражка-то зеленая…» Дурака валяет, шельма. Но я ничего — тон держу, подыгрываю. «Что ты, — говорю, — душенька! Мы как есть пограничники!» — «Тогда пошли со мной на вечеринку. Такого кавалера ни у кого не будет…»
Сашка на секунду умолкает, обводит нас своим ясным голубым взглядом, проверяя, верим мы или нет. Убедившись, что все слушают внимательно, продолжает:
— Действительно, повела на гулянку. По дороге познакомились: она — студентка, их группа «свалила» последний экзамен, празднуют начало каникул…
Голос у Сашки почему-то становится все грустнее и грустнее.
— А дальше? Было у вас что-нибудь?
— Спрашиваешь! — хорохорится Нестеров. — Столичные девицы заводные…
Нестеров совсем скис. Хочет с доблестью уйти от этой темы, но не получается… И тогда я прихожу к нему на помощь: