— А Власенко не верил в успех?
— Честно говоря — сомневался.
— И что?
— В каком смысле?
— Что теперь будет?
— Золото будем добывать, товарищ лейтенант! — весело гаркнул Петя, вскочил, широко развел руки, словно собирался пуститься в пляс. — Поставим тут др-р-раги! И пойдет р-работа!
— А с Власенко что будет?
Никишин недоуменно глянул на Климова.
— Власенко?.. Орден, наверно, получит. Его же управление отличилось… — Петя хихикнул и добавил: — И мне, может, медаль дадут.
— Так он же не верил?
— Мало ли что не верил! Это ж, товарищ лейтенант, наука, а не религия… Да — сомневался! Но все-таки ума хватило разведку послать… И на том, как говорится, спасибо! Другой бы вообще рогом уперся… Бывает такое?
— Бывает… — усмехнулся Климов.
— Во… — Никишин задумчиво глянул вдаль и нежно произнес: — Вася Тужиков топает… Вы с ним говорили?
— Нет.
— Значит, сейчас вас представлю. По всем правилам старательского этикета.
К воронке, волоча за собой брезентовое ведро, действительно подошел невысокий крепыш. Он покрутил головой, недовольно крикнул:
— Петя, ты где?
— Ку-ку… — игриво отозвался Никишин.
— Хватит дурака валять! Глаз выбью! — ласково предупредил Тужиков.
— О! — Никишин весело подмигнул Климову. — Видали? Серьезный парень. — И снова проворковал: — Ку-ку, Васюта…
Тужиков наконец уловил направление звука. Громыхая сапогами, ринулся к валуну, за которым укрывались Никишин и Климов.
— Я тебе… — начал было Тужиков, выходя из-за угла, и вдруг осекся — увидел Климова.
— Ну-ну… Продолжай! — балагурил Никишин. — Вот, Васюта, товарищ лейтенант прибыли. Брать тебя будут!
— Хватит болтать! — огрызнулся Тужиков. — Здравствуйте, товарищ Климов. Я про вас знаю — прораб рассказал… Иди, Петя, лунку долби, мне с начальником потолковать надо.
Никишин сделал «квадратные глаза», играя в обиду, оттопырил нижнюю губу, сказал:
— Вот такой человек Васюта! Строг — но справедлив.
Он нарочито тяжело вздохнул и направился к своему верному орудию труда, и вскоре по окрестности снова разнеслось зычное кряканье.
Тужиков кинул на Климова пристальный, оценивающий взгляд, резко — как ножом пырнул — бросил вопрос:
— Думаете, я Мохова пришил?
Лейтенант оторопел, поежился, ответил:
— Нет. У меня нет никаких данных, чтобы так думать.
— Разве Шаронов не подарил вам версию?
— Он сообщил, что вы бывший заключенный, но из этого еще ничего не следует.
— Все-таки сообщил… — сквозь зубы прошептал Тужиков. — Вот слушайте, товарищ лейтенант, гадом буду — Шаронов его и уложил! Я давно усек — между ними какие-то делишки! Он ему и поблажки делал, и даже побаивался маленько… Почему — не знаю! Но уж это точно, на лафу у меня чутье… Теперь слушайте: самородок этот для Шаронова дороже всего. Он один показывал, что дело серьезное. Пропади «золоточек» — чем докладывать? Песочком? В наших краях такие «знаки» на любом огороде намыть можно… Шаронов вернулся в палатку, а Мохов — с «золоточком». Поцапались они — точно! Шаронов в драке и тюкнул его!.. — Криво усмехнулся. — Может, этим «золоточком» и тюкнул! — Тужиков пригнулся, зашипел хриплым шепотом. — И еще утром… я его засек: он у Мохова в мешке рылся, бумажку какую-то нашел, забрал… Точно говорю — он, змей, убил! А на меня — валит…
7
Каждый пограничник знает: проверять после дождя следовую обстановку — одно удовольствие. Влажная земля ярко держит отпечаток, а мокрая трава — это своего рода копирка, опытный следопыт все на ней прочитает.
Сержант Исаев склонился над четким следом. «Здесь ты, голубчик, и прошел… — ласково думал он. — Вот пятка, вот ступня…»
Резкий запах тревожил Джека, но вышколенный пес строго сидел рядом, ждал команду. Исаев глянул на него, усмехнувшись, сказал:
— Что, брат, хочется побаловать? А нельзя — служба…
Исаев уважал своего четвероногого друга и вообще всех пограничных собак. Судьба их удивительна и мало кому известна. По многу лет служат они на одной и той же заставе. Каждые два года приходит новый инструктор: один веселый, другой нервный, третий — совсем злой, а пограничной собаке приходится к каждому приноравливаться, с каждым нести свою нелегкую службу. А как трудно проходит иной раз расставание!.. Исаев помнит, как прощался с Джеком его предшественник — у обоих на глазах блестели слезы… Потом Джек долго грустил, плохо ел… Но делать нечего — нужно жить, нужно выполнять свой долг.
Умный пес Джек — что и говорить! Многому научил он Исаева, стал ему настоящим другом… На заставе пес — старожил. Сержант изучал его личное дело — девять задержаний на счету Джека. И стреляли в него, и травили, и ножом пыряли… Через все прошел Джек, все преодолел и, наверно, без границы не представляет свою жизнь. Исаев много раз наблюдал, как готовится пес-ветеран к службе: без часов точно чувствует он время выхода в дозор — весь как-то подтягивается, возбуждает себя, даже шерсть — кое-где уже седая — дыбом встает… А когда наряд в машине едет — Джек все норовит в окно морду высунуть, чтобы контрольно-следовую полосу видно было… «Проверяет! — смеются молодые солдаты. — Ну, Джек! Ну, службист! Что твой старшина!..»
Хрустнула ветка — сержант резко обернулся: за толстым стволом кедра стоял человек. Исаев не видел его, но каким-то неведомым чутьем точно осознал это.
— Кто прячется? Выходи! — строго приказал он.
Из-за дерева появилась рука с зеленой фуражкой, раздался знакомый голос: «Свои, Исаев, свои…» И наконец вышел… лейтенант Климов.
— Молодец, сержант, — улыбаясь, похвалил он. — Чуткость для пограничника — большое дело.
— Как же вы меня нашли, товарищ лейтенант, — удивился Исаев.
— По следам… — усмехнулся Климов. — Все по тем же следам.
— Близко вы подошли… — до конца осознав ситуацию, сказал сержант и, с укоризной глянув на Джека, добавил: — Что ж ты, брат? Прозевал?
Пес понуро опустил свою крупную, породистую голову, как будто хотел сказать: «Вот, дескать, ни за что досталось…» (Он давно заметил лейтенанта, но тот дал ему знак — не суетись! А Джек начальство уважал.)
Лейтенант рассмеялся, потрепал собаку по холке, честно признался:
— Нет, он не виноват! У нас с ним уговор был… — И, быстро сменив тон, спросил: — Ну, как дела? Докладывайте!
— Никаких признаков появления в районе лагеря чужого человека не обнаружено. Я уже вторым кругом иду… Вот — медведь какой-то шатается… — Сержант указал на отпечаток. — Я его след несколько раз встречал.
— Один и тот же?
— Так точно.
— Почему так думаете?
— Видите, у него на левой передней лапе крайний коготок обломлен… Особая примета.
Лейтенант внимательно осмотрел отпечаток, одобрительно кивнул, задумался о чем-то, потом сказал:
— Хорошо. Давайте связь с заставой.
Сержант достал из подсумка скрученную в моток гибкую антенну, подкрутил винт — антенна превратилась в упругий, извивающийся прут; вставил ее в рацию.
— Заря. Я — Сокол… Заря. Я — Сокол. Прием…
Щелкнул тумблер. В наушнике несколько мгновений слышался шорох эфира, а затем раздался радостный голос дежурного связиста:
— Сокол. Я — Заря. Слышу вас хорошо. Что имеете для меня? Прием!
Сержант протянул Климову микрофон. Лейтенант вызвал на связь начальника заставы.
— Климов, почему так долго молчали? Докладывайте, — взволнованно и немного даже раздраженно сказал Михайленко.
— Товарищ капитан, выяснял обстановку. Дело темное…
— Что значит «темное»? Ушел кто-то?
— Нет. Все на месте. Спокойно работают. Никакой паники.
— Так в чем же сложность?
— Непонятно, кто его убил. Чужих следов нет. Исаев два раза проверял.
— Прокуратура поручила нам провести первичное дознание. Расспросите каждого. Проанализируйте факты. Есть у вас подозрения, версии?
Климов замялся: ну что ответить? Неожиданно всплыла в памяти едкая фраза Шаронова: «Заломаете руки и поведете под конвоем…»
— Нет, товарищ капитан… Никаких идей. Может, их на заставу доставить? Пусть под присмотром будут.
— Если у вас нет явных улик, мы не имеем права никого задерживать… — Начальник заставы замолчал. Видимо, теперь он размышлял над обстановкой, потом сказал: — Значит, так: оставайтесь пока в лагере. Обеспечьте неприкосновенность места происшествия. Метеослужба обнадеживает — может, завтра прилетит из отряда вертолет с оперативной группой… И вникайте, лейтенант, вникайте в ситуацию. Ведь кто-то из них — преступник. Не сам же себя этот Мохов в висок ударил?..
Странно устроен человек… Вот, казалось, четко представлял Климов всю картину, знал, что едет не к теще на блины, а сказал начальник заставы эти слова — «ведь кто-то из них — преступник», — и проснулась в душе нервная дрожь, и леденящая тоска заползла в сердце… Может, в глубине сознания жила надежда, что будут «чужие следы», что какой-то пришелец совершил это ужасное деяние… И тогда начнется привычное для пограничника дело — преследование нарушителя, пусть преступившего границу закона, но все-таки нарушителя; и будет ясно — где он, куда ушел, и будет понятна цель… А теперь что? Четыре человека — все такие разные и вместе с тем — обычные наши люди. И кто-то из них убийца, кого-то нужно подозревать…
Не было у Климова опыта общения такого рода, не было, и, честно говоря, не хотел он его приобретать.
Как же теперь с ними разговаривать? О чем?..
Все эти мысли переполняли Климова, когда они вместе с Исаевым возвращались к палаткам. Сержант тоже был задумчив, наверно, и его одолевали смутные чувства. Один Джек топал весело, легко — он честно выполнил свою работу.
«Кто же из них? — задал себе вопрос лейтенант. — Шаронов — злой, нервный… У них с Моховым были какие-то неслужебные контакты… Но зачем ему эта смерть? Он сам говорит: успех стоит на грани провала — это для него самое главное… Нет, что-то здесь не так — все сложнее… Никишин — тоже странный парень… Труп лежит, товарища твоего убили, а ты веселый, балагуришь, шутишь… Ну, не любил ты его… Но все-таки — это же человек, рядом преступник ходит — должно же это повлиять… Вася Тужиков боится, что его заподозрят. Если ты не виновен — чего волноваться? Правда, он — бывший заключенный, у них своя психология… Интересно, за что он был осужден?.. Тихомиров недоволен, что влип в это дело: «Зачем я его только взял… Будь он неладен…» Значит: моя хата с краю… Известная позиция. Э-хе-хе…»