Те, русские ребята, парни, мужики, кто и мог дать отпор пришельцам, были умно, разными способами, коварно нейтрализован: кого просто подкупили, кого и на свою сторону деньгами и лёгкой жизнью переманили, кого припугнули, кого убили, кто без вести пропал, кто и сам отступил… И все дела. Если кто из русских парней и вспыхивал когда, — в одиночку, или вдвоём справиться конечно же не могли. Слишком неравны силы. Слишком! Да и они местные… Они же на месте здесь, и прописаны, и квартиры, всё у них на виду, всё беззащитно, а эти, пришлые, они как ветер, напакостили и спрятались на своей «исторической» родине. Кто поедет туда счёты с ним сводить… Никто! Да и не найдёшь его, поганца, в горах-то, либо степях… Вот и вынуждены русские мужики зубами пока скрипеть… Поэтому и знают своё место: лучше не задевать, ещё лучше не ввязываться. Увидели уже, на своей «шкуре» убедились — никто не вступится: ни друзья, их поодиночке потом всех можно вычислить, ни милиция, ни гэбешники, ни местный общак. Никто! А инородцам этого только и нужно. Им — лафа!
Стыдно! Конечно стыдно! Ещё как стыдно. Берегли хотя бы своих девушек парни, да жён с сёстрами, и то ладно. Но девчонок-то всё одно больше…
Летят они на сладкие речи, липкие руки, «дешёвые» деньги… Тянутся… Сгорают!.. Жалко их! Очень жалко!
Александр Михайлович Христенко, бывший исполкомовский работник, как не старался, не смог войти в новую команду заступившего на «хозяйство» вновь избранного председателя Крайисполкома. Затаив обиду, хотя, чего обижаться — время такое, да и возраст, ушёл вначале в длительный отпуск, с обычным для такого ранга аппаратчика стационарным медицинским обследованием, потом на длительное санаторное лечение. Как всегда «на халяву», за казённый счёт. Пока утряски-перетряски, он отдыхал. СанСанычу это бы, в общем, без разницы, он уже чувствовал, казалось, под ногами «тропу», но с изменением статуса его протеже и у него кое-что изменилось: пришлось съехать из помещения конференц-зала в другое, менее престижное. Новый Председатель вдруг дал грозную команду — выселить всех посторонних. Сказано — сделано. Выселили только одну фирму — СанСаныча. Японскую не тронули, она не могла быть лишней по определению, и ещё одну оставили — «Дальвнешэкспо» называлась. Там, Николай Михалыч по секрету сообщил, работал директором рыжий парень, лет тридцати пяти, племянник нового председателя. Тоже, само собой, не посторонний.
Кстати, и председатель Крайисполкома теперь не председатель, а законно избранный народом Губернатор. Как Ельцин, только местный. Это ж другая, граждане, ипостась, это ж, значит, надолго. Опять возникли вопросы укрепления вертикали демократической власти, с некоторой обязательностью перехода на её горизонталь. Вновь жутко опытные советники, политологи, профессиональные клерки — все из бывшей партийной элиты края и комсомола, засуетились, кто втянув голову в острастке, кто наоборот, выкатив грудь и ловя председательский взгляд, с ещё более подобострастным лицом, забегали «высокие» специалисты с бумажками-предложениями «по корректировке и реорганизации структуры управления и дальнейшего её эффективного развития…» Как в скоростном лифте: у кого сердце в пятки, у кого — кровь к голове! В общем, знакомый этап.
Последовавшие за этим несколько не существенных, тактического характера кадровых подвижек, со стратегическим прицелом, сейчас ещё и не различимых, произошли, казалось, сами собой. Как в кубике Рубика: щёлк, щёлк, и, — та же форма, тот же объём, а цвет другой. Во! Ты смотри, изменилось! То же самое, вроде, а… другое. Есть в этом что-то такое-этакое… Есть-есть! Например, рыжий племянник стал управлять Внешне-экономическим ведомством края. Укрепление? Ещё какое!
За этим последовало помпезное, но скромное — так местная, лояльная теперь губернатору пресса отметила — только для узкого круга — вхождение бывшего Председателя Крайисполкома в губернаторские круги страны, потом и в верхнюю палату Государственной думы. «Я ведь не очень этого и хотел, товарищи, если честно, — досадливо кривясь заметно пополневшим лицом говаривал с телеэкрана Губернатор, — но, куда ж денешься! Нужды края, товарищи, ваши нужды! — пришлось согласиться».
Свою политическую линию Губернатор продолжал выдерживать довольно осторожно, но мудро. Когда политически было необходимо — был — «за» всенародно избранного Президента. Но когда разговаривал с экрана местного телевидения, либо на закрытых конференциях и совещаниях со своим политическим электоратом, избирателями, «тружениками края» — яростно критиковал Ельцина. Знал, народу это нравится. То грозно потрясал кулаками, то беспомощно разводил руками, обречённо вздыхал, делал скорбную мину на президента. Так обычно стареющий школьный физрук «на пальцах» объясняет слабенькому и телом, и духом ученику технику прыжка через гимнастического козла — не говоря уж о каком-то там коне на «зачёт». Всё бесполезно, мол, ничего не получится! Совсем балда, а не презид… э-э-э… ученик!
В такой же «гибкой» манере он «совещался» с представителями промышленного сектора края, с ветеранами войны и КПСС, с врачами, учителями, предпринимателями, со всеми, в принципе, когда нужно было объяснить природу отсутствия денег вообще, бюджетных в частности, и прочие социально-экономические, политические катаклизмы, включая и природные. Был против старой линии КПСС!.. Это безусловно! Но в новой, кое-что — разумное! — вроде поддерживал. Правда, там мало, на его взгляд, было чего разумного — он видел. Одна ведь дребедень!.. И его это, как государственника, крепкого хозяйственника — сильно огорчало. Оч-чень сильно! Уж перед своими-то избирателями врать и юлить он не будет. Это факт. А вот в старой, социалистической системе, не отрицая, и не замалчивая! — возвышенно, с большим чувством — на память! — если именно та аудитория слушателей собралась, запросто мог перечислить все основные заслуги прежней Коммунистической партии перед своей страной, перед своим многострадальным народом, уж перед Человечеством, это точно. Что воодушевляло и его, и аудиторию слушателей, но веяло ностальгией… И это тоже огорчало «молодого» губернатора… Вот ведь, какие времена для нас всех плохие настали, товарищи (когда и «господа»).
Демократов, с трудом пряча презрение, не жаловал — а за что их жаловать? за то, что великую державу развалили? — но терпел. Ведя с ними дипломатическую — позиционную — игру на выживание. Мстительно, но умно — механизмов-то для этого в руках чиновника уйма — раз за разом лишая их остатков предпринимательского манёвра, плотно сжимая вокруг них пространство… Да нет, не он сам — что вы! — для этого аппарат соответствующий есть. О-го-го, какой аппарат! Свою задачу с лица читают. Да-да, именно с лица шефа. Раз, и готово. Потом, вместе они с любопытством наблюдают за рефлекторными проявлениями испытуемых, как исследователь Павлов со своими помощниками наблюдал… Или просто загонял предпринимателей, демократов, в глухой тупик и оставлял там, беспомощных и голодных, покрываться пылью и плесенью… А где и совсем наоборот, Губернатор был в первых рядах свежих предпринимательских процессов.
Парадокс? Нет, это не парадокс! Это стиль нашей современной политики. Особая многогранность ответственных партийных и государственных лиц. Стиль «моно»: сказал — сделал, сделал — ответил, сейчас не в моде. Это предания древней старины. Сейчас другие времена, другие на вооружении принципы. Один из них, главный: чем больше граней, тем оно оправданей. Жириновский, к примеру! Не парадокс это, а многогранность, гибкость. Многогранность, многослойность, многосторонность, многоохватность, многотипность, многозахватность, многодостаточность, и тому подобное — много… Много, много, много!
Так и наш ответственный чиновник. Чем он хуже других? Он — лучше.
Когда нужно, Губернатор жёстко отзывался «о тех «придурках» разваливших страну». В интонациях слышалось — вот он то, очень хорошо как раз знает, как нужно было тогда поступить! Не посоветовались, пиз…ки, я извиняюсь, со специалистами!.. Отсюда и… В общем, придурки они и есть придурки. С теми же интонациями сетовал на «маразматиков» подписавших по пьянке Беловежское соглашение.
Оставался для народа таким же, как бы хозяйственником, и одновременно, как бы нейтралом, только осторожности в губернаторских выражениях заметно поубавилось. Смелее стал. Осмотрелся просто. Поддержку почувствовал. Опору.
На самом деле, Центру не до него было, не до Дальнего Востока. Не бунтуют там, за вилы-оружие не берутся — и ладно. «Вожди» в Москве тонули в своих политических выборно-предвыборных амбициях.
Кроме губернаторских полномочий, и клятвы на Уставе края и Конституции России быть именно тем гарантом прав и свобод всех жителей этой территории, которых от него как раз и ждут, он ещё стал почётным атаманом всех казачьих войск Приамурья. С вручением соответствующей важной атрибутики: инкрустированной казачьей шашки, пары золотом шитых погон, высокой белой папахи, хромовых сапог и щегольского седла, кроме, к сожалению, самого коня, алхатекинца.
Споры казаков с устроителями церемонии были вовсе не шуточными, выводить на сцену подарок, или нет! Даже на заказ изготовленную лестницу-треногу казаки готовы были предложить, чтобы вновь испечённый казачий атаман легко смог под троекратное казачье — «Любо!», лихо вскочить в седло, и молодецки прогарцевать по-сцене с шашкой на голо — «Любо! Ну?!» Нет, устроители как-то всё же выдержали мощный морально-силовой натиск казаков, устояли. Какой части жизни им, интеллигентам, это стоило, не важно. Эффект от вида губернатора в седле и с шашкой, окупил бы все их никчёмные, кажется, издержки. Казаки, от огорчения, едва папахами не шибанули об пол, только плюнули под ноги в сердцах… отступили. Ладно, окопаемся пока, говорил их вид, переждём. Мы хотели как лучше.
Коня, красавца, казаки безусловно подарили, но заочно. Громогласно со сцены зала заверив: «А если наш глубокоуважаемый Атаман сейчас вот прикажет, домой он может уехать уже на своём коне. Хоть прямо с этого вот места!» Гости всех рангов и уровней вскочив, бурно аплодировали пышноусым казакам в их высоких папахах, диковинной — один в один белогвардейской! — офицерской форменной одежде, хромовых сапогах и множеству чудных каких-то наград — издали не понять — на соответствующе туго натянутой груди, под их ритуальное: «Любо! Любо! Любо!»