Пятница октября 7-го. Вчера вечером, часов в девять, сильно подуло с северо-востока, и этот ветер всю ночь гнал нас по нашему курсу со скоростью 7 миль в час. Мы надеялись, что нынче утром увидим берег, но его не видно. Вода, которая, как нам казалось, изменилась, сейчас синяя, как небо; выходит, что то был обман зрения, если только мы не проходили над какой-то неизвестной мелью. В последние дни все расчеты оказывались неверными; капитан уверял, что, по его мнению, до берега нам плыть еще сто миль, я же не знал, что и думать. Весь день мы шли с большой скоростью, но вот наступила ночь, а лот все еще не достает до дна. Не мог же весь американский материк уйти под воду после того, как мы его покинули!
Суббота октября 8-го. Попутный ветер держится. Всю ночь мы шли своим курсом и каждые четыре часа делали промеры, а дна все нет, и вода за весь день не изменилась. Во второй половине дня видели рыбу «ирландский лорд» и птицу, которая на лету похожа на желтую утку. Эти птицы, говорят, всегда держатся близко от берега. Другие признаки земли отсутствуют. Видели множество крупных морских свиней, а более мелкие следовали за нами целой стаей и, приближаясь к кораблю, выпрыгивали из воды. К вечеру завидели впереди судно и перед самым наступлением темноты поговорили с ним. Оно следовало из Нью-Йорка на Ямайку, отчалило от мыса Санди-Хук вчера в полдень, и они считают, что прошли 45 миль. Из этого мы заключили, что до наших мысов нам осталось покрыть не более тридцати миль, и надеемся завтра увидеть землю.
Воскресенье октября 9-го. Все утро дул попутный ветер, в полдень, когда вода заметно изменилась, мы сделали промер, и, ко всеобщему ликованию, лот достал до дна на глубине 25 сажен! После обеда один из матросов поднялся на марс, и вскоре мы услышали долгожданный возглас: «Земля! Земля!» Менее чем через час она уже была видна и с палубы – пучки травы, а на самом деле деревья. Я различил их позже остальных: глаза мои затуманили две капли, рожденные радостью. В три часа мы были в двух милях от земли и разглядели небольшой парусник, причаленный к берегу. Мы с радостью поговорили бы с ним, но нашему капитану этот участок берега был незнаком, он даже не знал, какое государство здесь находится. Мы подали сигнал бедствия, но это не помогло, злодей не соизволил к нам приблизиться. А мы не рискнули подойти к нему слишком близко и до утра простояли на рейде.
Понедельник октября 10-го. Нынче утром снова повернули к земле, и те из нас, кто бывал здесь раньше, в один голос заявили, что перед нами мыс Хенлопен. В полдень мы уже подошли совсем близко и, к великой своей радости, увидели, что от берега отделилась и пошла к нам лоцманская лодка. Лоцман привез нам на борт корзину яблок, и мне показалось, что ничего вкуснее я не едал в жизни, ведь мы всю дорогу жили на одних соленых припасах. Ветер подгонял нас до самого вечера, еще до десяти часов мы прошли сто с лишним миль вверх по Делавэру. Местность радует глаз, берега поросли лесом, лишь кое-где виднеется дом и плантация. Когда начался отлив, мы бросили якорь в двух милях не доходя Ньюкасла и там дождались утреннего прилива.
Вторник октября 11-го. Нынче утром снялись с якоря при легком ветре и прошли мимо Ньюкасла, откуда нас приветствовали и поздравляли с прибытием. Погода восхитительная. Солнце заливает наши затекшие тела роскошными лучами тепла и света. Небо, в серебряных облачках, смотрит весело, из леса веют освежающие ветерки, предвкушение столь близкой свободы после столь долгого и тягостного заточения наполняет сердца восторгом. Словом, все точно сговорилось сделать этот день самым счастливым в моей жизни. В Честере некоторые из пассажиров сошли на берег, им не терпелось снова ступить на Terra firma[5], и они решили добираться до Филадельфии посуху. Четверо нас остались на борту, мы чувствовали, что морской переход порядком подорвал наши силы, и трудности нового путешествия нас отпугнули. Часов в восемь вечера ветер улегся, мы бросили якорь в Редбанке, в шести милях от Филадельфии, и уже думали, что придется ночевать на борту; но тут к нам на корабль поднялось несколько молодых филадельфийцев, приплывших в Редбанк для развлечения на своей лодке, и предложили захватить нас в город; мы приняли их приглашение, и часов в десять, причалив в Филадельфии, поздравили друг друга с благополучным окончанием столь томительного и опасного путешествия. Благодарение богу!
Пишущие о поэтическом искусстве учат нас, что, если мы хотим написать нечто такое, что достойно быть прочитанным, нам всегда, прежде нежели начать, следует четко изложить план и замысел нашего сочинения: в противном случае нам не миновать путаницы. То же, мне кажется, можно сказать о жизни. Я никогда не составлял четкого плана моей жизни, почему она и представляется мне как беспорядочная череда разнообразных происшествий. Ныне, вступая в новую пору жизни, я намерен принять кое-какие решения и наметить кое-какой план действий, дабы впредь жить во всех смыслах как подобает разумному существу.
1. Мне необходимо соблюдать крайнюю бережливость – некоторое время, пока я не расплачусь со своими долгами.
2. Стремиться неизменно говорить правду, ни в кого не вселяя надежд, кои едва ли смогу оправдать, но быть искренним в каждом моем слове и поступке, что составляет самое привлекательное свойство разумного создания.
3. Прилежно заниматься любым делом, за какое возьмусь, не отвлекаясь от него легкомысленной погоней за быстрым обогащением, ибо вернейший путь к преуспеянию лежит через трудолюбие и терпение.
4. Я обязуюсь ни о ком не отзываться дурно, даже с целью установить истину, но искать оправданий для проступков, в которых обвиняют людей, и пользоваться всяким случаем, чтобы говорить о человеке все то доброе, что я о нем знаю.
В Филадельфию мы прибыли 11 октября, и я нашел там немало перемен. Кит уже не был губернатором, его сменил майор Гордон. Однажды я встретил его, теперь уже рядового горожанина, на улице. При виде меня он словно бы немного смутился, но прошел дальше, не сказав мне ни слова. Точно так же я смутился бы при виде мисс Рид, если бы друзья, которые после моего письма с полным основанием махнули на меня рукой, не уговорили ее выйти замуж за другого, некоего Роджера, гончара, что и произошло в мое отсутствие. Однако с ним она не нашла счастья и скоро ушла от него, отказавшись с ним жить и носить его имя, так как оказалось, что у него уже есть другая жена. Он был никудышный человек, хотя отличный работник, это последнее и соблазнило ее друзей. Он наделал долгов, в 1727 или 1728 году сбежал в Вест-Индию и там умер. У Кеймера был новый дом, лучше прежнего, лавка, полная товаров, вдосталь новых литер, несколько работников, но среди них ни одного стоящего, и как будто в избытке заказов.
Мистер Дэнхем снял помещение на Водяной улице, где мы и открыли торговлю. Я усердно изучал торговое дело и бухгалтерию и вскорости сделался заправским продавцом. Мы жили и столовались вместе, он искренне ко мне привязался и по-отечески меня наставлял. Я уважал и любил его, и так могло бы продолжаться, если бы в начале февраля 1727 года, когда мне только что исполнился 21 год, мы оба не захворали. Моя болезнь, плеврит, чуть не свела меня в могилу. Я очень мучился, мысленно уже распростился с жизнью и был даже разочарован, когда стал поправляться, и с сожалением подумывал, что мне не миновать начинать всю эту канитель сызнова. Чем болел мистер Дэнхем, не помню, но болел он долго и так и не выздоровел. В словесном завещании он отказал мне небольшое наследство в знак доброго ко мне расположения, и я снова остался один на белом свете, ибо лавка отошла его душеприказчикам и этой моей работе пришел конец.
Мой зять Холмс, находившийся в то время в Филадельфии, советовал мне вернуться к прежнему ремеслу; и Кеймер, посулив мне большое жалованье, соблазнил меня предложением возглавить его типографию, чтобы он сам мог уделить все внимание лавке. В Лондоне я наслышался дурных отзывов о нем от его жены и ее знакомых, и мне не хотелось опять с ним связываться. Я попробовал пристроиться в каком-нибудь торговом деле, но ничего подходящего не подвернулось, и я все же договорился с Кеймером. В типографии у него в то время работали: Хью Мередит, пенсильванец родом из Уэльса, тридцати лет от роду, обученный деревенским работам, парень честный, разумный, наблюдательный, любитель чтения, но приверженный к вину; Стивен Поттс, тоже из деревни, очень смекалистый, острослов и шутник, но с ленцой. Этим двоим он платил очень маленькое жалованье раз в неделю, с тем чтобы каждые три месяца повышать его на один шиллинг, если они того заслужат своим прилежанием; этим обещанием высокой платы он их и приманил. Мередита он определил в печатники, а Поттса в переплетчики и сам взялся их обучать, хотя ничего не смыслил ни в печатном, ни в переплетном деле. Был там еще Джон – отчаянный ирландец, ничему не обученный, чьи услуги Кеймер закупил на четыре года у капитана какого-то корабля, его он тоже прочил в печатники. Еще был Джон Уэбб, оксфордский студент, тоже закупленный на четыре года и предназначенный в наборщики, о нем смотри ниже. И еще – Дэвид Гарри, мальчишка из деревни, которого он взял в ученики.
Я скоро смекнул, что побудило его предложить мне такое высокое жалованье, какого он раньше никому не платил: он хотел, чтобы я за него обучил этих дешевых неотесанных работников, а как только я с этим справлюсь, он всех их возьмет чин чином в подмастерья и тогда сможет обойтись без меня. Однако я не стал с ним ссориться, навел порядок в типографии, где до меня царила полная неразбериха, и постепенно научил его работников интересоваться делом и работать лучше.
Очень странно было обнаружить в положении кабального слуги оксфордского студента. Ему было всего восемнадцать лет, и он рассказал мне свою историю: что родился он в Глостере, учился там в начальной школе и потому-де выделился среди других учеников, что лучше всех играл свою роль, когда они ставили пьесы, состоял членом местного клуба Умников и сочинил несколько вещиц в стихах и в прозе, которые были напечатаны в глостерских газетах. Из школы его послали в Оксфорд, там он проучился около года, но был недоволен, потому что больше всего на свете мечтал попасть в Лондон и стать актером. И вот однажды, получив полагавшееся ему на квартал содержание в пятнадцать гиней, он, вместо того чтобы расплатиться с долгами, вышел из города, спрятал свою мантию в кустах терновника и пешком отправился в Лондон, но, не имея там ни единого друга, попал в дурную компанию, живо спустил свои гинеи, не сумел познакомиться с актерами, обнищал, заложил свое плат