8. Справедливость.
Никогда не обижай людей, причиняя им зло или не делая добра, как велит долг.
9. Умеренность.
Избегай крайностей; не держи обиды за причиненное тебе зло, даже если думаешь, что оно того заслуживает.
10. Чистоплотность.
Не допускай ни малейшей грязи ни на себе, ни в одежде, ни в доме.
11. Спокойствие.
Не волнуйся из-за пустяков, из-за происшествий мелких либо неизбежных.
12. Целомудрие.
Похоти предавайся редко, единственно для здоровья или для продления рода; не допускай, чтобы она привела к отупению, или к слабости, либо лишила душевного покоя или бросила тень на доброе имя твое или чье-либо еще.
13. Кротость.
Следуй примеру Иисуса и Сократа.
Так как намерением моим было сделать все эти добродетели привычными, я решил не рассеивать моего внимания, пытаясь овладеть всеми сразу, но сосредоточивать его одновременно лишь на одной; овладев же ею, переходить к следующей и так далее вплоть до тринадцатой; а так как овладение одной могло облегчить овладение некоторыми другими, я расположил их в том порядке, в каком они приведены выше. На первом месте – Воздержность, ибо она способствует сохранению ясной головы, столь необходимой в условиях, когда мне следовало все время быть начеку и бдительно уберегать себя от привлекательности старых привычек и непрестанных соблазнов. Утвердившись в этой добродетели, думал я, легче будет привыкать к Молчаливости; и так как желанием моим было одновременно с совершенствованием в добродетелях приобретать знания, и притом что приобретать знания в беседе помогает не столько язык, сколько уши, а значит, нужно отделаться от свойственной мне привычки трепать языком, шутить и каламбурить, за что меня любили только в малопочтенной компании, я поставил Молчаливость на второе место. Я надеялся, что эта и следующая за нею добродетель, Любовь к порядку, дадут мне больше времени для осуществления моих планов и для занятий. Решительность, став привычной, поможет мне в попытках приобрести все остальные добродетели; Бережливость и Трудолюбие, избавив меня от еще лежавших на мне долгов и дав мне благосостояние и независимость, облегчат мне проявления Искренности и Справедливости и т. д. и т. д. А затем, понимая, что мне, следуя совету Пифагора, высказанному им в «Золотых стихах», понадобится ежедневно себя проверять, я выработал для такой проверки следующую методу.
Я смастерил книжечку, в которой отвел по странице для каждой добродетели. Каждую страницу я разлиновал красными чернилами на семь столбцов, обозначив их начальными буквами дней недели. А поперек этих столбцов провел тринадцать красных линий, расположив в начале каждой из них первую букву одной из добродетелей, с тем чтобы в нужной клетке отмечать черной точкой все случаи, когда при проверке окажется, что в такой-то день я погрешил против такой-то добродетели.
Я решил в течение недели уделять исключительное внимание какой-нибудь одной добродетели. Так, в первую неделю я особенно старался не погрешить против Воздержности, об остальных же добродетелях заботиться лишь попутно и только отмечая каждый вечер проступки минувшего дня. Мне казалось, что если в первую неделю удастся сохранить без пометок первую строку, обозначенную В, то в следующую неделю я могу распространить свое внимание и на вторую и уже в ближайшую неделю обе первые строки останутся без пометок. Продвигаясь таким образом дальше, я закончу полный курс за тринадцать недель, а за год проделаю четыре курса. И подобно тому как человек, задумавший прополоть свой огород, не пытается повыдергать все сорняки сразу, что было бы ему не по силам, а работает на одной грядке и лишь закончив ее, переходит к следующей, так и я надеялся радоваться и вдохновляться при виде того, как я преуспеваю в добродетелях, как чистых строк становится все больше, и наконец, проделав несколько курсов, я после тринадцатинедельной проверки с восторгом убеждаюсь, что вижу перед собой целую чистую страницу.
Эпиграфом к моей книжечке я взял следующие строки из Аддисонова «Катона»:
На том стою. Коль Кто-то есть над нами,
(а ведь тому свидетелем природа),
Он будет рад твореньям совершенным,
А те счастливы радостью Его[7].
Второй эпиграф был из Цицерона:
«О vitae Philosophia dux! О virtutum indagatrix expultrixque vitiorum! Unus dies, bene et ex praeceptis tuis actus, peccanti immortalitati est anteponendus[8].
И еще один – из Притчей Соломоновых, где речь идет о мудрости, сиречь о добродетели:
«Долгоденствие – в правой руке ее, а в левой у нее – богатство и слава… пути ее – пути приятные, и все стези ее – мирные» (III, 16, 17).
А полагая, что источник мудрости – Бог, я почел нужным просить у него помощи в достижении ее; для этого я сочинил нижеследующую коротенькую молитву и предпослал ее моим проверочным таблицам для ежедневного повторения:
«О всемогущее Добро! Всеблагой Отец! Всемилостивый пастырь! Приумножь во мне ту мудрость, что дает распознать полезное для меня. Укрепи мою решимость выполнить то, что эта мудрость предписывает. Прими мои услуги другим твоим чадам как единственную доступную мне благодарность за твои неиссякаемые милости».
Иногда я добавлял к этому короткую молитву, которую прочел в «Стихотворениях» Томсона, а именно:
Господь мой, породивший свет и жизнь!
Наставь меня, что в жизни есть добро!
Ты сам наставь! Избавь от суеты,
Пороков низких; мира дай душе,
Наполни знанием и чистотой,
Блаженством бесконечным и святым![9]
Поскольку наставление под рубрикой «Любовь к порядку» требовало, чтобы для каждого дела было свое время, одна страница в моей книжечке была занята распорядком моих занятий во все часы суток. Вот эта страница.
Я принялся выполнять свой план самопроверки и занимался этим довольно долго, с редкими перерывами. Меня удивило, что грехов у меня куда больше, чем я думал; но я с удовлетворением отмечал, что их становится меньше. Чтобы избавить себя от труда заводить новую книжечку взамен старой, которая вся продырявилась, когда я стирал и соскабливал с бумаги отметки о старых проступках, освобождая место для новых отметок, я перенес мои таблицы и наставления на пластинки слоновой кости, разлинованные прочными красными чернилами, а пометки делал черным карандашом, и они по мере надобности легко стирались мокрой губкой. Впоследствии я стал проделывать всего один курс в год, затем и в несколько лет, а в конце концов и вовсе их забросил, будучи занят путешествиями, работой за морем и тысячью всяких дел; но книжечку мою всегда носил с собой.
Больше всего забот доставлял мне пункт касательно порядка; я увидел, что наставления мои, возможно, и выполнимы для человека, чьи обязанности позволяют ему свободно распоряжаться своим временем, например – для странствующего печатника; но для хозяина, вынужденного общаться с многими людьми, причем они нередко сами выбирают время для деловых свиданий, такая задача просто непосильна. Очень трудно было также привыкнуть держать в порядке, в определенных местах, бумаги и другие вещи. С детства я не был к этому приучен, и так как память у меня была отменная, не ощущал особенных неудобств от своей безалаберности. Короче говоря, соображения порядка так отвлекали мое внимание, и неудачи так меня огорчали, а успехи были так ничтожны, и я так часто срывался снова, что уже готов был отказаться от дальнейших попыток и удовольствоваться в этом отношении неполным успехом, как тот человек, который, купив у моего соседа-кузнеца топор, пожелал, чтобы вся его лопасть блестела так же, как лезвие. Кузнец согласился отточить топор до полного блеска, если купивший сам будет крутить ворот; тот стал крутить, а кузнец крепко прижимал лопасть к точильному камню, так что крутить было очень утомительно. Покупатель время от времени подходил к нему посмотреть, как идет дело, и уже согласен был взять топор какой есть. «Нет, – сказал кузнец, – крути, крути, он у нас весь заблестит, а пока он еще пегий». – «Верно, – сказал тот, – но мне пегий топор, пожалуй, больше нравится». И я полагаю, что такое мнение разделяют многие, кто, не придумав, в отличие от меня, системы, убеждались, как трудно отделываться от старых привычек и приобретать новые, отказывались от дальнейших усилий и приходили к выводу, что «пегий топор лучше». Ведь нечто, выдававшее себя за разум, порой нашептывало и мне, что моя крайняя требовательность к себе есть, возможно, своего рода моральное чистоплюйство и, когда бы о нем узнали, меня подняли бы на смех; что безупречный характер имеет свои неудобства, а именно может вызвать зависть и даже ненависть; и что человеку благожелательному следует иметь кое-какие недостатки, дабы не отпугивать друзей.
Да, в отношении Порядка я оказался неисправим; и теперь, когда я стар и память моя ослабела, я очень явственно это ощущаю. В общем же, хотя я так и не достиг совершенства, которого столь честолюбиво домогался, все же благодаря моим усилиям я стал и лучше и счастливее, нежели был бы, если бы не приложил этих усилий; подобно тем, кто, задавшись целью писать безукоризненно и для этого копируя гравированные тексты, хоть и не достигают в этих копиях желанного совершенства, однако почерк их улучшается и, оставаясь разборчивым, даже производит приятное впечатление.
Я думаю, моим потомкам полезно будет узнать, что с помощью этой маленькой уловки их предок, с благословения божиего, обрел безоблачное счастье всей своей жизни вплоть до семидесятидевятилетнего возраста, когда пишутся эти строки. Какие невзгоды уготованы ему на оставшееся время – это в руке провидения; но если они его настигнут, размышления о минувшем счастье помогут ему сносить их с большим смирением. Воздержности он обязан тем, что так долго не знал болезней и до сих пор не жалуется на здоровье; Трудолюбию и Бережливости – тем, что рано вышел из бедности и приобрел достаток, а с ним и знания, позволившие ему стать полезным гражданином и удостоиться внимания в ученых кругах; Искренности и Справедливости – тем, что заслужил доверие своей родины и почетные миссии, какие она на него возложила, а влиянию всех добродетелей вместе взятых, хотя ни в одной из них он не достиг совершенства, – тем, что ровный нрав и бодрость в беседе заставляют даже младших его знакомцев до сих пор еще искать его общества. Это и позволяет мне надеяться, что хотя бы некоторые из моих потомков последуют моему примеру и получат от этого выгоду.