Порасспросив кого следует, я нашел работящего бедняка, который брался держать дорожки в чистоте, подметая их два раза в неделю, и убирать грязь перед всеми дверями, с тем чтобы каждый дом платил ему шесть пенсов в месяц. Я написал и напечатал статейку, перечислив, какие преимущества для всего околотка могут проистечь от столь малого расхода: легче станет соблюдать чистоту в домах, когда туда не будут притаскивать на ногах столько глины, у лавочников станет больше покупателей, потому что до них будет легче добираться, а в ветреную погоду пыль не будет лететь на их товары, и проч. и проч. По экземпляру этой статейки я послал в каждый дом, а дня через три обошел их, чтобы узнать, кто согласен письменно подтвердить свою готовность платить эти шестипенсовики. Подписались все, и некоторое время платили аккуратно. Все горожане нарадоваться не могли, что дорожки вокруг рынка такие чистые, ведь это было удобно всем, это породило всеобщее желание видеть замощенными все улицы в городе и подготовило жителей к мысли, что для этой цели будет введен особый налог.
Через некоторое время я написал проект закона о замощении города и представил его в Ассамблею. Было это в 1757 году, перед самым моим отъездом в Лондон, и закон был издан уже в мое отсутствие, да и то с поправкой в части, касающейся налога, которая показалась мне неудачной, но зато и с добавлением о том, что улицы следует не только вымостить, но и осветить, что я от всей души одобрил. Мысль о необходимости осветить весь город первым подал мистер Джон Клифтон, ныне покойный, когда поставил фонарь пред дверью своего дома. Честь этого полезнейшего нововведения тоже приписывали мне, но она безусловно принадлежит ему. Я только последовал его примеру, а притязать могу лишь на то, что предложил фонари нового фасона вместо тех круглых, которые нам сперва присылали из Лондона. Те оказались неудобными по следующим причинам: в них не поступал снизу воздух, и поэтому дым не мог свободно уходить вверх, но кружил внутри шара, оседал на его внутренней поверхности и застилал тот свет, который фонари призваны давать; их нужно было протирать начисто каждый день, а случайного удара по стеклу было достаточно, чтобы разбить весь шар и вывести фонарь из строя. И вот я предложил составлять каждую лампу из четырех плоских стекол, сверху пристраивать длинную трубку для вытягивания дыма, а снизу оставлять щели для поступления воздуха; таким образом фонарь оставался чистым до самого утра, а не темнел уже через несколько часов, как лондонские; и от случайного удара лопалось обычно только одно из стекол, которое нетрудно было заменить.
Я не раз задавался вопросом, как это лондонцы, глядя на круглые лампы в Воксхолле, снабженные снизу отверстиями, через которые их прочищали, не догадались оставлять такие же отверстия в своих уличных фонарях. Дело, очевидно, в том, что их щели преследовали иную цель, а именно чтобы пламя быстрее достигало фитиля, когда поджигали пропущенный сквозь них льняной шнурок, а о другом их преимуществе – обеспечивать доступ воздуха – никто, видимо, и не подумал. Поэтому-то на лондонских улицах почти совсем темно уже через несколько часов после того, как фонари были зажжены.
Упомянув об этих усовершенствованиях, я невольно вспомнил еще об одном, которое в бытность мою в Лондоне предложил доктору Фодергиллу, одному из достойнейших людей, каких я знал, и великому радетелю об общественном благе. Я уже заметил, что в сухую погоду лондонские улицы не подметались и мелкий мусор никогда не убирали, он оставался на месте до тех пор, пока дождь не превращал его в грязь, такую глубокую, что перейти через дорогу можно было только по узким тропкам, проделанным метлами бедняков, а через несколько дней эту грязь с великим трудом сгребали в кучи и сваливали в открытые повозки, которые затем, подскакивая на каждой рытвине, разбрасывали ее по всей улице, нередко вызывая большое недовольство пешеходов. Что сухие улицы не подметались, объясняли тем, что пыль полетит в окна домов и лавок.
По чистой случайности я узнал, сколько мусора можно вымести за короткое время. Однажды утром я увидел перед своей дверью на Крэвен-стрит бедную женщину, подметавшую мое крыльцо березовым веником; была она бледная и слабая на вид, как после тяжелой болезни. Я спросил, кто поручил ей подметать в этом месте, а она ответила: «Никто. Просто я женщина бедная, хворая, вот и подметаю у господских дверей, авось, думаю, что-нибудь да подадут». Я велел ей подмести всю улицу и обещал заплатить шиллинг. Было это в 9 часов. В 12 она явилась за своим шиллингом. По тому, как медлительны были ее движения вначале, я даже усомнился, что она могла справиться с работой так быстро, и послал слугу проверить, но он доложил, что вся улица подметена чистехонько, а мусор свален в сточную канаву, проложенную посередине. Следующий же дождь смыл его прочь, так что и дорожки, и самая канава оказались совершенно чистыми.
Тогда я прикинул, что, если эта слабая женщина могла подмести такую улицу за три часа, здоровый, дюжий мужчина мог бы это сделать вдвое быстрее. Попутно замечу, насколько удобнее иметь на узкой улице одну канаву посередине, а не две по бокам, возле пешеходных дорожек: ведь там, где весь дождь стекает с боков улицы к середине, он образует поток достаточно сильный для того, чтобы смыть всю грязь, какую встречает на своем пути; когда же он разделен на две струи, силы его не всегда на это хватает, и грязь только разжижается, колеса повозок и копыта лошадей выкидывают ее на боковые дорожки, которые становятся зловонными и скользкими, а брызги нередко летят и в прохожих. Мое предложение, с которым я познакомил доктора Фодергилла, выглядело так:
«Для более действенной очистки и содержания в чистоте улиц Лондона и Вестминстера предлагается вменить в обязанность полицейским следить, чтобы в улицах и переулках вверенных им околотков в сухую погоду сметалась пыль, а в другое время сгребался мусор, и снабдить их для этого метлами и другими орудиями, которые хранить при караульных для раздачи тем беднякам, каких они будут нанимать для этой работы.
Чтобы в сухие летние месяцы мусор сметать в кучи на определенных расстояниях до того, как обычно открываются лавки и окна домов, и в это же время мусорщикам увозить его в закрытых повозках.
Чтобы мусор и грязь не оставлять в кучах на улицах, где колеса и лошади снова их раскидают, но снабжать мусорщиков тележками, поставленными не высоко на колесах, а низко на полозьях и с решетчатым дном, прикрытым соломой, так чтобы мусор сквозь нее не проходил, а вода стекала, от чего тележка становится намного легче, поскольку наибольшую часть ее веса составляет вода. Эти тележки расставлять на удобном расстоянии друг от друга, а мусор подвозить к ним на тачках; тележки же оставлять на местах, пока вода не стечет, а тогда увозить мусор на лошадях».
Я с тех пор не раз сомневался в том, выполнима ли последняя часть моего предложения, потому что некоторые улицы так узки, что если поставить в них сушильные санки, они загородят чуть не весь проезд; что же касается первой его части, требующей, чтобы мусор сметать и увозить до открытия лавок, то я до сих пор считаю это легко выполнимым в летнее время, когда дни длинные. Однажды, прохаживаясь по Стрэнду и по Флит-стрит в семь часов утра, я отметил, что ни одна лавка еще не открылась, хотя солнце уже часа три как взошло. Видно, лондонцам нравится жить при свечах, а спать при свете солнца, хотя они в непоследовательности своей и не прочь посокрушаться о налоге на свечи и дороговизне свечного сала.
Иные могут подумать, что о таких пустяках не стоило вспоминать и рассказывать, но пусть подумают и о том, что если пыль, занесенная ветром в глаз одному-единственному человеку или в одну-единственную лавку, не столь уж важное событие, однако, повторенное многократно в густонаселенном городе, оно вырастает до размеров значительных, – и тогда они, может быть, не осудят слишком строго тех, кто уделяет внимание предметам, столь, казалось бы, низменного свойства. Человеческое благополучие определяется не столько крупными удачами, кои редко выпадают нам на долю, сколько мелкими обстоятельствами, происходящими изо дня в день. Так, если вы научите небогатого юношу бриться и держать свою бритву в порядке, вы этим, может быть, больше сделаете для счастья всей его жизни, нежели подарив ему тысячу гиней. Деньги он, возможно, скоро промотает и останется только сожаление, что он так безрассудно их растратил; зато в первом случае он избавлен от досадной необходимости ждать цирюльника, от его грязных пальцев, тошнотворного дыхания и тупой бритвы; он бреется тогда, когда это ему удобно, и с приятным сознанием, что бритва его в полной исправности. Такими мыслями я и руководился, когда писал эти несколько последних страниц в надежде, что когда-нибудь изложенные на них соображения пригодятся городу, который я люблю, и где счастливо прожил много лет, а возможно, и некоторым нашим городам в Америке.
Прослужив некоторое время под началом у главного почтмейстера Америки в качестве инспектора по нескольким почтовым отделениям с наблюдением за их отчетностью, я, по смерти моего начальника в 1754 году, был, совместно с мистером Уильямом Хантером, назначен его преемником согласно приказу начальника почтового ведомства в Англии. До этого времени американская почтовая служба никогда ничего не платила английской. На двоих нам положили 600 фунтов в год, если мы сумеем выкроить эту сумму из почтовых доходов. Для этого требовался целый ряд преобразований, часть из коих вначале неизбежно влекла за собой немалые дополнительные расходы, так что за первые четыре года служба задолжала нам свыше 900 фунтов. Однако вскоре расходы стали окупаться; и еще до того как меня сместили по прихоти министров, о чем я расскажу ниже, мы уже собирали в три раза больше пошлин в пользу короля, чем почтовая служба Ирландии. А после того, как меня отстранили от должности, они не получили от Америки ни фартинга.
По делам, связанным с почтой, мне пришлось в том году побывать в Новой Англии, где Кембриджский колледж по собственному почину присвоил мне звание магистра искусств. Йельский колледж в Коннектикуте еще раньше оказал мне такую же честь. Так, никогда не учившись в колледже, я удостоился университетских почестей. Присвоены мне эти звания были в награду за усовершенствования и открытия в электрической отрасли естествознания.