Нить ее мысли из-за жары растворилась в дремотной благодати.
Она подавила зевок и наматывала свою длинную косу на палец. Сонными глазами она смотрела на лодку, которая приближалась по реке. Мимо часто проплывали лодки, груженные курами в бамбуковых клетках или огромными корзинами, полными ананасов, бананов и рамбутанов; однажды даже с привязанной козой, которая жалобно блеяла.
Она сощурилась, когда темноволосый мужчина в лодке взглянул через плечо, потом замер, посмотрел в ее сторону долгим взглядом и налег на весла.
Ли Мей не была уверена, ведь она лишь недолго видела его лицо, да еще со стороны, да еще и давным-давно. Однако сердце ее запнулось; она быстро вытянула ноги из воды и поджала под себя. Судорожно устремила взгляд в книгу, выглядывая сквозь опущенные ресницы.
– Селамат петанг. – Вежливое приветствие исходило из лодки, которая направлялась к берегу.
Низкий, полнозвучный мужской голос, от которого у нее по спине пробежали мурашки.
– Прошу прощения, юная дама. Но ты все еще лазишь по деревьям и смеешься над мужчинами, которые купаются в реке?
Сердце подпрыгнуло у нее до горла. Это и впрямь был он, один из тех двоих мужчин, которые тогда выпрыгнули из лодки в воду и принялись там беситься как дети Кулит Керанга. И он запомнил ее, как и она потом долго видела его в дневных снах с открытыми глазами.
– Иногда, – ответила она подчеркнуто равнодушно, не поднимая глаз, но косу на пальце завертела быстрее.
– Ты чего-то стыдишься или есть какая-то другая причина, почему ты не смотришь мне в лицо?
Ли Мей попыталась подавить улыбку, но вряд ли у нее это хорошо получилось.
Она медленно подняла голову и сглотнула.
Он был гораздо старше, чем она ожидала; тогда он показался ей молодым парнем, таким озорным, судя по тому, как он вел себя в воде. Этот же был взрослый мужчина, наверняка вдвое старше ее. Для которого она не могла быть не чем иным, кроме как маленькой девочкой, с которой он шутил и поддразнивал ее, ни о чем серьезном при этом не думая.
Он был красивый мужчина с золотой кожей, с дублеными чертами. С подбородком как невысказанный вызов, и ртом, который выглядел до смятения мягким.
И с этими глазами, серыми, как туча, серебряными, как лунный свет.
Он сидел в своей лодке совершенно естественно. Как будто она была его вторая кожа, а он – человек, привыкший быть на воде. Для которого море было родиной. Как ее отец.
Лодка была местная, но в нем самом не было ничего малайского, если не считать языка.
Она тайком взглянула через плечо, чтобы удостовериться, что в эту минуту не вышла из дома ее мать или кто-то из сестер. И что детям не прискучила их игра или они не перессорились и не отправились из-за этого искать ее. Не проходят ли мимо охранники, делая привычный обход; с чужими на своем участке ее отец был суров.
Ей стало жарко до корней волос.
– Что ты читаешь?
– Тебя это не касается! – Со смешком в горле Ли Мей захлопнула книгу и тут же отругала себя за то, что ведет себя как школьница.
– Покажи. – Он с улыбкой протянул жилистую руку; у него была красивая кисть: крупная, ладная, сильная.
Она хихикнула, спрятала книгу за спину и замерла.
Ее взгляд упал на его босые ступни да так и присосался к ним.
Щеки его покраснели, отчего он сразу показался намного более юным. Как робкий, беспомощный парень.
– Это не заразно, – жестко сказал он.
– Я знаю, – беззвучно шепнула Ли Мей и посмотрела на него во все глаза.
– Тебе не надо меня бояться.
Это прозвучало робко, почти умоляюще.
Я знаю. Улыбка затрепетала на лице Ли Мей, когда она отложила книгу и вытянула вперед свои ступни, растопырив перед ним пальцы.
Удивление отразилось на его лице. Пальцы его потянулись к ее ступне, как будто он хотел потрогать ее плавательные перепонки; она уже чувствовала тепло его руки на своем подъеме. Но потом он все-таки быстро убрал руку, небрежно положил ее на свое колено и разглядывал собственные пальцы на ногах.
– Моя мать всегда говорила, что, когда я рождался, морской бог простирал надо мной ладонь.
Ли Мей улыбнулась:
– А у меня это знак того, что я происхожу от морских людей.
Улыбка заиграла и на его губах:
– Значит, ты морская нимфа?
Ли Мей скромно пожала плечами и заболтала ногами.
– Значит, знак, – задумчиво повторил он и пристально посмотрел на нее взглядом, от которого у нее закружилась голова.
– И это приносит счастье! – горячо добавила она с пламенным румянцем на лице.
– Хотелось бы верить.
Хотя он улыбался и казался дружелюбным, его глаза походили на штормовое море, которое все глубже и глубже затягивало Ли Мей в его взгляд.
Море, в которое ей хотелось упасть, чтобы в нем затонуть.
Сощурив глаза, Дункан смотрел на воду, стараясь сосредоточиться на рыбацких лодках, которые неторопливо покачивались на воде.
Но выдержал недолго и снова поднял глаза на Ли Мей.
Она сидела рядом с ним на песке на расстоянии трех ладоней от него, подтянув к себе колени, как и он. Самозабвенно чертила пальцем на песке завитки и петли. Вертикальная морщинка образовалась над ее переносицей, и пряди, которые ветер выдернул из косы цвета эбенового дерева, трепетали, как струйки табачного дыма.
Ее способность молчать была тем, что пленяло его в ней больше всего.
Дункан еще никогда не встречал девушку, женщину, которая подолгу не испытывала потребности что-нибудь сказать, о чем-то спросить; это постоянное жужжание быстро ему досаждало. Исключением была лишь его мать; Ли Мей умела молчать, как Георгина Бигелоу.
Это было не обиженное молчание. Не вызывающее, не разгневанное. Не скучающее, не отсутствующее. Это было уютное молчание, легкое и все же исполненное мысли, в котором объясняешься взглядами, понимающими и настроенными одинаково с тобой.
Как будто разговаривали между собой только их души.
И тем не менее они много говорили во все эти дни, особенно в первые. Поначалу между лодкой и берегом, потом выезжая вместе; для этих поездок Ли Мей прокрадывалась из дома тайком; сегодня она прогуляла школу, чтобы походить с ним под парусом в этой бухте на западе острова.
То, что Ли Мей рассказывала о своей семье, звучало как сказка. Из тех, которые мать читала вслух или рассказывала ему и Дэвиду.
История собственной семьи казалась ему на этом фоне бесцветной, но Ли Мей слушала как зачарованная, когда он рассказывал о своей жизни на разных кораблях, о странах и континентах, на которых он побывал.
О своем отце, оранг-лаут, Ли Мей рассказывала с горящими глазами. Некогда пират, воин моря. Затем бичкамбер, пляжный бродяга, разбогатевший на сокровищах моря, на ценностях островов Нусантары. О своей приемной матери, которая была дочерью индийца, торгующего золотом и драгоценными камнями, и малайки. И о своей родной матери, которая умерла родами. Китаянке, в детстве проданной в Сингапур и спасенной отцом Ли Мей от борделя.
История, которая могла случиться лишь в Сингапуре.
За годы, прошедшие с тех пор, гнилое болото греха Чайна-тауна отнюдь не было осушено; его пытались огородить запрудами и направить в управляемое русло.
Китайский протекторат Сингапура вырос из беспорядков, которые сотрясали город пять лет назад. Словно лесной пожар, распространялись слухи, что запланированная почтовая служба города станет не одной из многих, а единственной возможностью связи с Китаем и будет облагаться высокими пошлинами. Слухи, умышленно распространяемые тауке, которые со своими кораблями и агентами до сих пор держали монополию на почтовую связь с Китаем, приводили в негодование китайские души. Хотя существующая рассылка почты не была надежной, особенно когда на старую родину посылались деньги.
Власть тауке, Конгси не поддавалась полному искоренению, но ее можно было укоротить тем, что прибывающих в Сингапур зинке, нелегальных иммигрантов, встречали говорящие по-китайски чиновники новых органов и оказывали им помощь. Протекторат предлагал кули переводчика и юридическую защиту при злоупотреблениях или недобросовестных договорах, устраивал обыски в легализованных к этому времени борделях и прилагал усилия к вызволению девушек моложе шестнадцати лет и тех, что находились там по принуждению.
Однако ростки ночного теневого порока, тут и там подрезаемые и при желании легко поддающиеся прополке, продолжали цвести пышным цветом, далеко за пределы переулков Чайна-тауна испуская свой соблазнительный, чувственный запах женщин, опиума и азартных игр.
Она была бабочкой с крыльями из железа, – с просветленным взглядом шептала Ли Мей.
Сама Ли Мей бабочкой никак не была, несмотря на свою миниатюрность и изящество. Гибкая и сильная, как молодой бамбук. Иногда она напоминала ему молодую газель – такая же элегантная в движениях, такая же сильная.
Она любила море так же, как и Дункан, и временами он думал, что она и впрямь морская нимфа, русалка.
Он не мог налюбоваться, как она без усилий балансировала в лодке на своих миниатюрных ступнях, как блузка и брюки на ветру облепляли ее мальчишеское тело и как ловко она управлялась с линями паруса. Она со смехом объясняла, что ее научил этому отец; она умела ориентироваться и направлять паруса по звездам, умела бросить якорь и даже охотиться с гарпуном. В этих занятиях она казалась чуть ли не парнем, несмотря на девические черты и на длинную косу. Как амазонка. От нее исходило кошачье, чувственное очарование, которое наполняло его удивлением и благоговением.
Как в тот раз, когда в одной из своих прогулок по острову он встретил тигра, на Букит Тима-роуд, неподалеку от моста через реку Рохор. Дело было в вечерних сумерках, путь его на некотором отдалении пересекла тень и остановилась. Один из последних тигров Сингапура – в поиске добычи или нового ареала после того, как плантации и поселения с каждым годом все более алчно пожирали джунгли в сердце острова.