– Нам пора, – сказала Серафима; голос ее раскатился под сводами меркнущего разума Козинцева гулким эхом. – Сейчас здесь станет нечем дышать.
Прохор бережно вынес бездыханного Козинцева из вагона, вернулся за оглушенными охранниками и как раз успел закрыть наглухо люк, когда ощутимый толчок расстыковки сообщил, что грабители стартовали.
Они снова стояли на внешнем балконе, глядя, как одна искорка растворяется среди мириад других. За дверью персонал ресторана, негромко переругиваясь, устранял последствия недавнего переполоха. Прохор деликатно остался внутри, дав им возможность объясниться.
– Теперь ты расскажешь? – спросил Козинцев.
В голове у него все еще шумело, а каждое движение в помятом Прохором теле отзывалось болью. Впрочем, телесная боль не шла ни в какое сравнение с болью душевной, что теперь уходила, оставляя его наедине с пустотой на месте сердца, которую заполняла апатия.
Серафима бесстрашно взглянула ему в глаза, и Козинцев в очередной раз подумал о том, какая же она все-таки красавица.
«Хотя какое это теперь имеет значение?..»
На душе скребли тролли.
– Это вода, – сказала Серафима. – Вода из источника Мимира. Живая вода, как в сказках. Ускоряет рост чего угодно. Лечит. Нам повезло – ее можно отыскать лишь под здоровыми корнями Древа, а таких корней, кроме как на Мидгарде, больше нигде не осталось. Скважина на Кольском полуострове как раз дотянулась до одного из подземных резервуаров. Так что теперь у нас есть стратегическое сырье, способное – в прямом смысле – оживлять целые миры. А там, – Серафима мотнула головой туда, где среди сонма бесчисленных звезд неспешно ползли по своим орбитам, оправляясь от вселенского потрясения Рагнарека, истощенные катаклизмом чужие миры, – Мимирова вода очень нужна. Легальным путем, без международного скандала, передать ее иномирцам, которых, ко всему, официально и вовсе не существует, мы не могли. А международный скандал в наше время означает…
– Новую войну.
– Именно. Канцелярии пришлось немного схитрить. Теперь там, у них, – Серафима качнула головой вслед уходящему прочь кораблику, – появилась надежда на возрождение.
– А я?
Козинцев – в который уже раз! – почувствовал себя одураченным.
– Ты отлично справился со своей ролью. Моей задачей было вовремя тебя остановить. По-моему, я тоже справилась.
– Несомненно, – сказал Козинцев, чувствуя внутри легкую горчинку разочарования. – Что ж… Теперь я вне подозрений?
Серафима посмотрела на него. Улыбнулась мягко, как умела только она.
– Я всегда знала, что это не ты, Лавруша. Проверять тебя было не моей идеей. Веришь мне?
– Конечно, – ответил Козинцев, чувствуя, как уходит, улетучивается досада, испаряется, смешиваясь с окрестным эфиром, апатия, и оживает, удар за ударом, сомлевшее было сердце. На душе стало вдруг легко – так, как не было весь минувший год.
– В конце концов, не все ли равно, чьими руками будут посажены ростки, которые изменят мир к лучшему? – спросила Серафима.
– Все верно.
Козинцеву не хотелось спорить. Бесполезно спорить с женщиной, которая права и которая точно знает, что права.
«Иггдрасиль» набирал ход, стремя свой бег к Луне. Козинцев бездумно смотрел на звезды. Где-то там, среди них, между бездной Гинунгагапа и жаром солнечного пламени, в заполненной эфиром пустоте неслись по своим орбитам сорвавшиеся с ветвей Великого Древа миры, на которых совсем уже скоро взойдут и медленно, но неуклонно потянутся к звездному свету дети великого Иггдрасиля.
– Совсем скоро мир снова изменится, став при этом почти таким, каким был прежде, до Сумерек, – сказала Серафима. – Это будет прекрасный мир. Надо только чуть-чуть подождать.
Козинцеву нечего было ей возразить.
Впрочем, возражать Серафиме ему совсем не хотелось.
Иногда счастье – просто быть рядом.
Сергей ЛукьяненкоВремя для мага
Чуть позже я подумаю, как дошел до жизни такой. Чуть позже, когда будет время.
А сейчас я стоял на потолке полутемной залы, рядом со свисающей хрустальным водопадом люстрой. Мои ноги безжалостно пачкали старые фрески, изображавшие Шесть Героев великой Войны в момент их триумфа и гибели. Мои руки свисали вниз, к полу, и я пытался нацелиться на врага указательным пальцем.
Враг таился пятью метрами ниже – особняк доктора Ирбрана был по-настоящему богатым и просторным. Стены бальной залы (к чему она старому одинокому доктору – не знаю) терялись во тьме. Свет шел только с улицы, от редких газовых фонарей, и от потолочных фресок, написанных модными полвека назад светящимися красками.
Я на фоне светящегося потолка был виден прекрасно, а вот мой враг, бесшумно перемещающийся по натертому паркету, – нет.
Может быть, это сторожевой пес?
Только бы не пес! Я люблю собак.
Нацелив палец точнее, я вызвал из памяти руну электричества. Мысленно нарисовал ее на кончике пальца и влил десяток секунд.
Яркая голубая искра ударила вниз, клюнула врага и на мгновение осветила залу.
Ой-ей!
Беру свои слова обратно, лучше бы собака!
Тварь на паркете походила на ребенка лет семи – голого, покрытого мелкой блестящей чешуей с головы до ног. Возможно, когда-то тварь и была человеческим ребенком – пряди волос, пробивающиеся между чешуйками на голове, и глаза выглядели совсем обычными, детскими. А вот рот с острыми зубами был слишком велик, и такие когти на руках и ногах никакой ребенок не отрастит. Как он ходит-то по паркету, не клацая когтями?
Электрическая искра никакого вреда твари не причинила. Она лишь оскалилась, жадно глядя на меня и жуя воздух зубастым ртом. Языка, кстати, у существа не наблюдалось.
Решение идти по потолку было очень затратным, но оно меня спасло. Во мраке особняка существо подкралось бы ко мне совершенно незаметно. Его и выдал-то секундный отблеск на чешуйках.
Но похоже, что существо не умело летать, высоко прыгать и звать на помощь. Скорее всего оно было совершенно безмозглым, глупее любого сторожевого пса. Несчастный зубастый уродец, гроза неосторожных воришек. Так что можно продолжать движение…
Я пошел дальше прямо по фреске, безжалостно топча лица Героев – от Первого, юного и безусого, до Шестого, сгорбленного и седого. Обогнул люстру. Еще раз глянул вниз – тварь исчезла. Я вызвал руну света, вложил в нее три минуты и спроецировал себе на лоб. Смешно, знаю, но так удобнее всего. Покрутил головой – яркий луч обежал пустую залу, выхватывая из темноты сдвинутые к стенам и закрытые чехлами стулья, темный провал давно не топленного камина.
Куда исчезла тварь?
Надо поторопиться.
Хоры проступили из темноты неожиданно. Когда-то, в пору юности хозяина особняка, когда здесь действительно случались балы, на маленьком балконе, выходящем в залу, сидели музыканты – скрипач, флейтист, клавесинист. Кстати, клавесин остался – старомодный, на четыре октавы. Крышка была открыта, струны обросли пылью, на клавишах тоже лежала пыль.
На всех, кроме дальних от меня.
И самых близких к приоткрытой двери, ведущей с хоров в глубину дома.
Я выбросил вперед руку, вливая в руну удара десять минут времени. Многовато, наверное, но я испугался. Маленький уродец оказался не так уж и туп!
И очень быстр.
Он прыгнул через клавесин, с неожиданным изяществом перемахнув крышку и вытянул руки, целясь мне в горло.
Магия ударила его в полете. Чешуя на груди создания промялась, будто от удара молота, он отлетел к двери, распахнул ее спиной и с грохотом покатился вниз по невидимой лестнице. Сама тварь никаких звуков не издавала, но я понимал, что она цела – и очень, очень зла.
Доктор Ирбран не поскупился на стража.
Сильного и быстрого. И не такого уж легкого, как можно было предположить на вид.
Я пробежал вдоль хоров, спустился по стене до открытых дверей залы, перешагнул через притолоку. Самый неприятный момент – и до пола очень уж близко, и смена направления очень неприятна, словно карабкаешься в гору, а потом стремительно бежишь вниз.
За дверями оказался длинный коридор, с окнами по одной стене и портретами на другой. Потолок здесь был без фресок, но с опорными балками-матицами, через которые приходилось перепрыгивать. Луч света из моего лба белым пятном прыгал в конце коридора. Руки приходилось прижимать к бокам – здесь до пола было близко, а тварь, как я убедился, умела прыгать.
А кстати – вот и она!
Уродец почти беззвучно бежал вслед за мной – хорошо, что по полу. Я обернулся и поймал взгляд его человеческих, детских глаз. Очень хотелось бы думать, что в этих глазах читалась мысль «убей меня, маг, избавь от мучений!».
Увы, все, что там было, – ненависть и желание разодрать мне горло.
По-хорошему, стоило бы выбить одно из окон и убегать. Однако в особняке царила тишина, словно прокатившийся кубарем охранник никого не разбудил. Может, и так, бальная зала в левом крыле, а лаборатория доктора в правом.
А вложенной в прогулку по потолку недели было безумно жалко.
Коридор заканчивался, а я все перебирал в памяти руны. Достичь нужного эффекта можно разными способами, и только глупый маг станет зря тратить время.
Наконец я выбрал руну. Вызвал ее в памяти, впитал росчерк линий – и наполнил полными сутками.
Развернулся к уродцу. Тот заподозрил неладное и начал тормозить, но он слишком уж разогнался.
Я наложил руну прямо на него.
Вся беда с рунами сна, паралича и даже смерти в том, что они действуют не на всех. У человека может быть защита от данной руны, может быть индивидуальная невосприимчивость. А у твари, подобной моему преследователю, могло вообще не быть потребности в сне, вместо мышц и нервов его тело могла наполнять вонючая магическая протоплазма, сердце, способное остановиться, тоже могло отсутствовать.
Зато все живое имеет вес.
Уродец рухнул на пол и забарахтался, слабо шевеля конечностями. Когти с противным скрежетом царапали паркет, вырезая из него спирали стружек. Он пытался ползти, но когда ты внезапно стал в десять раз тяжелее – это не очень-то получается. Первый раз за все время тварь издала низкий утробный рык.