Анна заплакала. Бедный ребенок! Маруся — трусиха, и в ее комнате Анна всегда оставляла включенный ночник. Какая же сволочь эта Регина! Анну трясло от злости и бессилия.
Весной, после трех операций, Анну направили в реабилитационный центр за город. А впереди было лето, и Марусю девать было некуда. В сентябре маячила школа, а значит, предстояло туда записаться, купить форму и все остальное и еще решить сто других вопросов.
Калеганов с Марусей приехали к ней в санаторий. Анна смотрела на веселую, счастливую, щебечущую Марусю, и сердце ее разрывалось от жалости, удивления, радости и благодарности Калеганову. Маруся хватала его за руку, называла Димой, заботливо поправляла ему то ворот рубашки, то галстук.
Обычно с чужими девочка так себя не вела. Анне было странно слышать Маруськино щебетание, видеть радость в ее глазах. Она хватала журнал, лежавший на тумбочке, и громко, оглядываясь на Калеганова, демонстрировала свои успехи.
— Да, пока по складам, — смущенно оправдывался Калеганов. — Но мы наверстаем! Кстати, к математике у нее точно способности. Марусь! Сколько будет три плюс пять? А четыре плюс шесть?
Маруся радостно отвечала.
Анна смотрела на Калеганова и ничего не понимала. Эти двое, маленькая девочка и взрослый мужчина, кажется, и вправду по-настоящему подружились. С какой нежностью они смотрят друг на друга, как Маруська держит его за руку! «Дима, Дима, когда мы поедем домой?» Заглядывает в глаза и дергает за руку. И кажется, хочет поскорее уехать от матери и остаться наедине с обожаемым Димой. Сердце кольнула ревность. Ладно бы у нее с Калегановым были серьезные, перспективные отношения, планы на будущее, общая жизнь. Но у них ничего этого не было, а главное, не будет. Как из этого выбираться? Что делать потом? Как объяснить Марусе, что Калеганов исчезнет их жизни? Что придумать?
А пока он придумал отличный план на лето.
Он так и сказал: «Не беспокойся, я все разрулил». Маруся едет на дачу с няней. Позже туда, в Кратово, приедет и Анна.
— Не возражаешь? — спросил он.
Анна молчала.
А еще Калеганов сообщил, что записал Марусю в школу. В какую, ошарашенная Анна не уточнила. Кстати, няня, которую он нашел, — учительница начальных классов, она за лето подготовит Марусю как надо.
Анна по-прежнему молчала.
— Ну и вообще все будет нормально, — улыбнулся Калеганов. — Беспокоиться нечего.
Нечего. Ну да. Он все решил. Все решил за нее. Наверное, надо растрогаться, умилиться, пустить слезу, пасть ему в ноги? Анну хватило на сухое «спасибо».
Калеганов ушел, а она, как замороженная, смотрела в потолок и не понимала, что происходит.
После реабилитационного центра ей стало лучше. Несколько шагов с ходунками — огромный прогресс. Но осенью предстояла еще одна операция, а значит, больница, а после нее новая реабилитация. И труд, труд, труд. Борьба за жизнь — так твердили врачи.
В июле Калеганов перевез ее на дачу в Кратово.
В машине молчали. Хмурая Анна смотрела в окно.
— Послушай! — сказала она наконец. — Мне кажется, пришло время поговорить. Не возражаешь?
Он молчал, и Анна продолжила:
— Дурацкая ситуация, ты не находишь? Ты мне помогаешь. Даже не так — ты решаешь все мои проблемы. А главное — занимаешься Марусей. Я должна тебе кучу денег, и я не знаю, как с тобой рассчитаться. И вообще, Дима! — Анна сглотнула слезы, и ее решительность куда-то исчезла. — Я просто не знаю, как мне тебя благодарить! Не знаю, понимаешь? Все это безумно благородно с твоей стороны, я понимаю, но как-то… неправильно. Странно и неправильно. И я понимаю, что мне, нам, нам с Марусей, надо, — Анна запнулась, — освободить тебя, что ли… Уйти из твоей жизни. Потому что ты сделал и так слишком много. И потому что ты не обязан!
Он по-прежнему молчал, словно ничего не происходило, и она перешла почти на крик:
— Калеганов! Ты меня слышишь? Ну что ты молчишь? Ты меня понимаешь?
— Я за рулем, Ань, — спокойно ответил он. — И я тебя понимаю. Уйдете. Не сомневайся. Наверное, я тебя утомил. Забота бывает утомительна. Уйдете, когда ты встанешь на ноги. Врачи говорят, еще пару месяцев. Пару месяцев после операции — и ты будешь в порядке. А пока, — он усмехнулся, — пока ты не очень, это мой долг. Помогать тебе и Марусе.
— Да пошел ты, — ответила Анна и отвернулась к окну.
— Спасибо и на этом! — усмехнулся он. — Если честно, другого не ожидал. Ань, у тебя паршивый характер, и мне тебя жаль. Ну вот, мы приехали.
Дача была старой, уютной и немного бестолковой — словом, такой, какой и должна быть старая подмосковная дача. Анна бывала в таких много раз.
Крыльцо с резными перилами, окна с деревянными перехлестами, небольшие и уютные комнаты. Старая, но отреставрированная мебель, абажуры, коврики, глубокий диван, на который сразу же захотелось плюхнуться, и знакомый голубой польский кухонный буфет, точно такой же стоял на кухне у Аниной бабушки.
Но удобства были: и ванная комната с душем и туалетом, и газовое отопление. А еще новый большой холодильник, новая плита и новая кухонная техника.
Анна выглянула в окно — ого! Под окном цвел и ошеломительно пах огромный куст белого шиповника. Чуть поодаль росла сирень. Вернее, заросли сирени — белой, нежно-сиреневой, темно-лиловой. А позади дома стоял лес — настоящий, густой, малахитовый хвойный лес.
Участок заросший, лохматый, но не заброшенный — было видно, что за ним следят.
Заболела нога, и Анна, скривившись от боли, села в кресло.
Калеганов деловито таскал из машины продукты и раскладывал их в холодильнике.
Анне хотелось остаться одной. После больниц она очень уставала от людей. Впрочем, от людей она уставала всегда.
Калеганов показал ее комнату, аккурат напротив туалета и ванной, рядом с кухней, — словом, лучше не придумаешь.
Анна зашла в комнату и ахнула — ничего себе! Квадратная, уютная, с большой двуспальной застеленной кроватью, со старым торшером с бордовым, с кистями абажуром, с книжной полкой, на которой стояли книги со знакомыми корешками — подписные Чехов и Куприн, Гончаров и Тургенев. Неужели она наконец сможет все это перечитать?
Но самое главное, в комнате имелся балкончик — маленький, полукруглый, с деревянными балясинами, ровно на одно кресло и маленький чайный столик.
Раскрасневшаяся от восторга и смущения, Анна обернулась к Калеганову:
— Спасибо, Дим! Просто рай на земле! Мне очень нравится!
— Вот и отлично, — суховато ответил он и посмотрел на часы. — Я уезжаю, дела, но через час придет Ольга Васильевна, твоя помощница. Она в курсе всего. Готовка, уборка, Маруся — все будет на ней. А через два дня к тебе придет медсестра: упражнения, массаж и все остальное. Ее надо слушаться, — строго добавил он. — Так же, как и Ольгу Васильевну. Кажется, все. — Он оглядел комнату. — Маруся у себя, рисует, не волнуйся. Я налил ей молока и дал печенья. А ты ложись, Ань. Вечером я позвоню. Ну все, я уехал. Калеганов вышел из комнаты.
— Спасибо, — тихо повторила она. Но, кажется, он не услышал.
Анна легла на кровать. Первая мысль — как удобно! Какое белье и как вкусно пахнет! Но главное — тихо, она одна. А после стольких месяцев больницы это, знаете ли, самое ценное.
Анна посмотрела на деревянный, цвета темного меда, потолок и увидела маленького кособокого паучка, ползущего по паутине. На счастье, вспомнилось ей. Так говорила бабушка: паук — это на счастье. И еще к письму. Но писем Анна не ждала, кто ей напишет?
Организовано все было четко. Калеганов — мастер логистики, недаром он успешен в бизнесе.
Ольга Васильевна оказалась милейшей дамой ближе к шестидесяти. Была она ловкой, умелой и ненавязчивой. Накормив подопечных (оладьи, блинчики, какао — все, как любила Маруська), забирала девочку. Анна слышала, как Ольга Васильевна читает Марусе «Волшебника Изумрудного города».
Вместе с Марусей Ольга, как называла ее про себя Анна, ходила в магазин, в ближайший лесок или на пруд. Из магазина они приносили свежайший ржаной кирпичик, рассыпчатый творог и густую желтоватую сметану. С пруда возвращались голодные, и Маруська, накормить которую всегда было проблемой, хватала холодные котлеты и хрустела свежими огурцами. Из леса приносили грибы и землянику, варили грибной суп.
Маруся Ольгу обожала.
Медсестра приходила к двенадцати, делала массаж и заставляла делать гимнастику. Анне ничего не хотелось. Нет, не так — ей хотелось, чтобы ее никто не трогал.
Из комнаты она почти не выходила. Пила и ела тоже там, дремала или читала, сидела на балкончике, смотрела на лес и цветущие кусты. И все время плакала.
Да, не повезло. Ужасно не повезло. Но, с другой стороны, она осталась жива. Никто не пострадал. Маруськи с ней не было — ой, даже страшно представить! Да, она очень устала от больниц. Устала от боли. Устала от своей немощи. Устала от помощи посторонних. И просто устала от посторонних. Ей хотелось закрыть дверь на ключ и никому ее не открывать. Даже Маруське.
Анне нравился дождь — он барабанил по жестяному подоконнику и крыше, из открытого окна пахло свежестью, а после дождя еще сильнее становились ароматы кустов и травы, и мгновенно засыпалось, и очень сладко спалось. Лучшие часы — дождь, открытое окно, теплое одеяло и сон, сон, сон.
Во сне ничего не болело и ни о чем не думалось.
Зато болело и думалось потом.
Как они будут жить? Как Маруся пойдет в школу? Кто будет приносить им продукты? Кто будет купать Марусю и, кстати, ее, Анну? Сколько времени она проведет на костылях? Как пройдет осенняя операция и опять же, с кем будет Маруся? Неужели мама так и не приедет? Где, наконец, брать деньги и когда она сможет работать?
Почти ежедневно Калеганов созванивался с Ольгой Васильевной. На даче все шло своим чередом.
Он не приезжал туда, хотя очень хотелось. Просто решил не травмировать Анну и, самое главное, — отвыкать от Маруси. Последнее получалось плохо — по девочке он очень скучал.
Когда он впервые увидел Марусю, ему показалось, что сейчас у него остановится сердце. Его молодое, здоровое и тренированное сердце. Или он задохнется, или рухнет и больше не встанет.