Учились жить в новых реалиях. Маруся изо всех сил старалась помочь — неумело мыла пол, возюкая мокрой тряпкой и размазывая грязь. Убирала у себя в комнате, училась чистить картошку — в общем, не девочка, а сплошное счастье.
Анна пыталась что-то делать на кухне, но через полчаса уставала и мечтала об одном — лечь и пристроить больную ногу.
Как-то позвонила матери. Та удивилась:
— Ты дома? А почему не у своего кавалера?
Анна холодно ответила, что с кавалером рассталась:
— Как? Очень просто! Как люди расстаются? Как ты рассталась с отцом?
Ну и пошло-поехало… Впрочем, все ожидаемо:
— Анна, что ты себе думаешь? Кем ты себя возомнила? Ты инвалидка с ребенком на руках, нищая и бесперспективная! Ты что думаешь, я сейчас прискачу и все руками разведу? Нет, милая! Так не будет! У меня своя жизнь, и из-за того, что моя дочь идиотка, рушить ее не в моих планах! Только такая недальновидная женщина, как ты, могла разойтись с приличным мужиком! Любого надо было терпеть, понимаешь, любого! А ты? И в кого ты такая неразумная?
Анна молчала. Прослушав материну тираду, спокойно ответила:
— Не беспокойся, мама. Другого я и не ожидала. Хотя, — усмехнулась она, — про «не беспокойся» это не про тебя, верно? Ты ведь и не беспокоишься? И да, мам! Не звони, ладно? Как? Да очень просто — не звони и все, что может быть проще?
Под возмущенные слова матери Анна нажала отбой.
Всех разогнала. Никого не осталось. А, еще отец, но можно не пробовать, результат известен заранее.
В середине октября позвонили из больницы и назначили день операции.
Что чувствовала Анна? Полное отчаяние, и никак иначе. С кем оставить Марусю? Как они справятся после больницы? Ну и вечный вопрос — где взять деньги?
Промелькнула мысль позвонить Калеганову. Ну нет, точно не это. Как подумала — бросило в дрожь.
Позвонила отцу.
Тот выслушал без комментариев и, когда Анна замолчала, со вздохом сказал:
— Боже мой, ты уже взрослая женщина, Аня! Я долго ждал, пока ты повзрослеешь. Ждал и надеялся. Но, видимо, зря. Такие, как ты, никогда не взрослеют. У тебя вечные, нескончаемые проблемы. Такие, как ты, не живут сами и не дают жить другим. Таких, как ты, никогда ничего не устраивает, и они во всем обвиняют других. Ты не умеешь радоваться и воспринимаешь жизнь как тяжелое бремя. И проблемы тебя, Аня, находят сами. Кого мне жаль в этой ситуации — так это твою дочь.
— И, заметь, твою внучку, — не выдержала Анна. — Ты хочешь сказать, что это я виновата в аварии? А может, я специально все это устроила, чтобы стать обузой родственникам? Если бы ты знал, — Анна расплакалась, — как невыносимо просить и как тяжело к вам обращаться!
Анна нажала отбой, продолжать разговор было бессмысленно.
«Ну что, получила? А то ты не знала, чем это закончится!» — Она легла на диван и отвернулась к стене. Разболелась нога, и онемела рука. А может, взять и прекратить все одним махом? Ну уж нет! А что будет с Марусей? Ее дочь никому не нужна. Значит, детдом? А перенесенные муки и боль? А операции? А то, что она поднялась и ходит без палочки? Ну уж нет! Уйти из жизни из-за этих? Такого не будет! У нее есть Маруся. И у них все наладится.
За неделю до операции, когда еще ничего не было решено и выход не был найден, позвонила Ольга Васильевна. Анна ей очень обрадовалась. Поохав, Ольга Васильевна предложила приехать.
Встретились как родственники, как самые близкие люди. Ольга была в своем репертуаре — из сумки на колесах вынимала коробки, коробочки и контейнеры. Маруськины любимые куриные котлетки, тушеная капуста, пирожки с мясом, пирожки с повидлом. Зеленые щи в двухлитровой банке, малосольные огурчики, картофельная запеканка, яблочный пирог с антоновкой — запах стоял на всю квартиру. Маруська хватала то котлетку, то пирожок, висла на Ольгиной шее, лезла целоваться и без конца говорила, как по ней соскучилась.
Потом пили кофе и разговаривали. Анна изо всех сил старалась скрыть свое настроение, но от мудрой и прозорливой Ольги скрыть не получилось.
Рассказала. Слушая ее, Ольга молчала. Потом встала из-за стола, вымыла чашки и снова села напротив застывшей Анны.
— Значит, так, девочка, — спокойно сказала она. — Марусю, если ты не возражаешь, я заберу к себе. Надеюсь, ты мне доверяешь и волноваться не будешь. Подмосковье, свежий воздух, лес и все остальное. Ты знаешь, мы ладим. Пару раз приедем тебя навестить. Часто не обещаю — дорога. Но чтобы ты увидела дочку и была спокойна, приедем. И последнее, по поводу денег. За Марусю денег я не возьму, это не обсуждается. А когда выпишешься — деньги я тебе дам. Немного, но дам, мы, Анюта, из того поколения, которое привыкло откладывать — на черный день, помнишь? Вот и я подкопила немного. На первое время вам хватит. А потом, когда все у тебя наладится, пойдешь работать и отдашь. Торопить не буду, мне они ни к чему, так сказать, нетронутый фонд, на всякий пожарный, — улыбнулась Ольга Васильевна. — И да, Аня! Все будет нормально! Ты меня слышишь? У всех бывают такие периоды, ты мне поверь! Думаешь, у меня не было? Ой, девочка! Такое было… Вот думала — разбегусь и с обрыва в речку. Ей-богу! А потом решила — да черта с два вы меня сломаете! У меня сын, и ради него я все выдержу. Да и моя жизнь чего-то да стоит. Выстояла, Аня. Пережила. И знаешь, — Ольга задумалась, — стала по-другому смотреть на всю эту жизнь… Вообще по-другому. Понимать стала, что важно, а что так, ерунда.
Анна расплакалась.
— Ольга Васильевна, — вдруг спросила она, — а зачем вам вообще это надо? Ну мы с Марусей? Все эти хлопоты? Риски с деньгами? А вдруг не отдам?
Ольга улыбнулась:
— Не отдашь — значит, не отдашь. Тоже мне горе. Помру — похоронят, здесь, на земле, не оставят. Сын, сестра, государство — лично мне без разницы. А зачем надо? Странный, Анюта, вопрос. — Ольга Васильевна помолчала. — Люди мы или нет? Или я Библию зря читаю? И в храм хожу зря? И верую тоже зря? И как мне потом жить, если я мимо пройду и все забуду? Да и не чужие мы с тобой, Аня, бок о бок три месяца прожили! А Марусю я полюбила как внучку. Такая славная девочка! И все, Анют, все! Давай на этом закончим! Ну, мне пора собираться — дорога не близкая, пока доберусь… А накануне за Марусей приеду. И ей-богу, хватит спасибкать!
Вот так. И вправду — бог закрывает дверь, но приоткрывает окно.
Анна не хотела спрашивать про Калеганова, слово себе давала, и все же не выдержала, спросила.
— С Дмитрием Николаевичем? — удивилась Ольга — Нет, не видались. Мы не друзья, Анечка, и даже не приятели. Он меня нанял, работа закончилась, мы расстались. Разумеется, по-хорошему. Он приличный человек. Ну, в общем, дай ему бог.
Ольга умная — никаких вопросов, никаких предположений, никакого осуждения. Она не из тех, кто полезет в душу, ох, как же она отличается от Аниной матери!
Вот все и решилось… И безо всех обошлись. Без тех, кто для нее больше не существует. Так уж вышло, и, кажется, тут Анна не виновата.
Операция прошла без осложнений, и уже через два дня ее подняли и заставили ходить.
Анна плакала от боли, но сражалась как могла. Ей надо выстоять, надеяться не на кого, у нее дочка. Она должна, обязана быть бойцом и борцом.
Пару раз приезжали Ольга с Марусей. Маруська счастливая, рот до ушей, в хвостиках новые ленты, на руке новый браслетик и, главное, новое платье — шотландка, красное с черным, кружевной воротничок и бархатный черный бантик. Не платье — чудо. Откуда? Тетя Оля подарила! Красивое, да, мам? А браслетик? Мам, тебе нравится?
Анна вспомнила, какие подарки единственной внучке привозила родная бабушка. Вспомнила и заплакала от обиды. Мать называла ее злопамятной. Может, и так, но это не забывается. Например, резиновые сапоги. Красивые, блестящие, ярко-желтые, с Микки-Маусом. Чудесные сапожки! Правда, на одну ногу, мать сказала, что не заметила. «Врет, — подумала Анна, — на распродаже схватила, за пару копеек. Думала, сойдет». Или вот варежки. Тоже красивые, ярко-красные, с вывязанным белым медведем. Глаз не оторвать! Если бы не дырка. Та же распродажа за те же две копейки.
И остальные подарки из секонд-хенда: ношеное платье, старые джинсы. Мать никогда не была щедрой, а тут совсем спятила. Анна собрала все в мешок и снесла на помойку.
Мать страшно обиделась:
— В твоем положении не выпендриваются! Тоже мне, две принцессы!
Всю жизнь они разговаривали на разных языках и никогда не понимали друг друга.
Маруська трещала без умолку — они с тетей Олей ездили в зоопарк.
— А там слон, мам! И он накакал! Такую гору, мам! Ты видела, как слоны какают?
Смеялись до слез, а Маруська продолжала: в кино были, на мультиках, а завтра у них цирк! И блинчиков с вареньем она съела столько, «что ты, мам, не представляешь»!
— Ну вот скажи, угадай, сколько? А вот и нет, — торжествовала Маруська, — не пять, а семь! Не веришь? Спроси у тети Оли! А на обед две котлеты! Да, целых две, да еще и с пюре! Опять не веришь? Тетя Оля! Ну скажи ей, скажи!
Анна ела домашние сырники и глотала слезы. Через три дня ее выписывают.
Она уверила Ольгу, что доберется сама — такси шеренгой стоят у ворот, водители помогают, короче, все отлажено и встречать ее точно не надо. Договорились, что Марусю Ольга привезет через два дня после выписки: «Тебе, Аня, надо прийти в себя». Анна не спорила.
В квартире был полный порядок. В холодильнике стояла еда. В кастрюльке куриный бульон, в миске котлеты, на столе красовалась оранжевая хурма — любимый фрукт. Наверняка про хурму сказала Маруся.
Анна легла в чистую постель и блаженно закрыла глаза. Ну вот, и это они пережили и справились. Дай бог здоровья Ольге Васильевне! Ничего, вылезем. Ольга права, бывали времена и похуже. Главное не раскисать и не впадать в жалость к себе, а все остальное приложится.
Через два дня Ольга Васильевна привезла Марусю, и началась привычная жизнь. Зарядка по расписанию, прогулка на балконе, заказ продуктов по телефону, книги и фильмы, легкая готовка не без помощи дочки, вечерние «потрепушки» про все на свете.